В Нахимовском училище сияли две знаменитости: негр Джим Паттерсон и латыш Янис Балодис. Джим славился прежними заслугами. Это был подросший малыш-негритенок из кинокомедии «Цирк». Хотя заслуг у него в картине особых не имелось (раз поплакал, раз улыбнулся), но аура великой Орловой и обаяние блистательной комедии сразу же приподнимали его над толпой. Паттерсон был хорошим товарищем, веселым, общительным. Он учился в шестом классе и возглавлял команду своего класса в игре «Морской бой». Игра не отличалась сложностью.
На каждом этаже учебного корпуса, примыкавшего к Пороховой башне, имелась большая, прямоугольная в плане, умывальная комната с раковинами вдоль стен. Противоборствующие команды занимали позиции у противоположных стен. Противники открывали краны, прижимали кисть руки участком между большим и указательным пальцами к крану и направляли струю воды на противника. Проигрыал тот кто первым оставлял поле боя. Паттерсон никогда поле боя не оставлял.
Янис Балодис, в отличии от Джима славился не прошлыми, а нынешними заслугами. Он очень натурально имитировал звучание барабана, тарелок, саксафона, гитары, банджо, трубы и по просьбе товарищей исполнял на губах красивые джазовые композиции. И если Джим стал моряком (он служил штурманом на подводной лодке), то у Яниса музыка перевесила. По жизни он сделался аранжировщиком джазовых произведений.
За исключением этих двух ярких пацанов, остальные нахимовцы являли собой обычную мальчишескую массу, шумную, безалаберную, не отягощенную мыслями о смысле жизни. В этой массе, как воробей в суетливой птичьей ватажке, трепыхался и Лешка. Но трепыхался он только в коротком прмежутке «личного времени». Все остальное время Лешка, как и все его товарищи, находился под организующим влиянием уставов, правил, инструкций, что вольному пацану, вкусившиму до этого приличную дозу свободы и независимости во время своих беспризорных странстваий по протсторам родины чудесной, нравилось не очень.
Особенно ему не нравилось стоять дневальным. И особенно ночью. Почему-то стоять нужно было в шинели в холодном коридоре имея в руках винтовку с примкнутым штыком.
Спальные помещения нахимовцев располагались в Шведских казармах (самое длинное здание в Риге), построенных еще Петром I. Обогревались казармы с помощью очагов, похожих на очень большие камины. Обогревались плохо. В казармах всегда было прохладно.
Вечером, перед приходом курсантов с самоподготовки, дневальные разводили огонь в очагах. В казармах теплело. Народ перед отбоем собирался у живого огня. Травились байки, анекдоты, смешные истории. После чего, согретые пламенем очагов курсантские роты валились в койки.
Если спальные помещения к ночи более менее нагревались, то в подсобных помещениях и коридорах стояла холодрыга.
Вот именно в такой ночной холодрыге нес службу дневального по шестой роте нахимовец Барсуков.
Спать хотелось непреодолимо. Лешка и в ночь, на улицу выходил, и винтовку, как штангу выжимал. Все тщетно. Как-то незаметно он прислонился к стене, медленно сполз и уселся на полу, зажав винтовку между ног.
Разбудил Лешку дежурный по училищу. Несчастный дневальный тотчас же осознал глубину своего пдения: «Сон на посту! Позор! Что мне теперь будет?!».
А, что будет? Да, ничего не будет. Ты же мальчик. Ты же присягу не принимал. И все-таки старшина роты нашел способ досадить проштрафившимуся Лешке.
Над училищем шефствовал Рижский театр оперы и балета. Шефство заключвлось в том, что театр выделял училищу бесплатные билеты на галерку на воскресные спектакли. Надо сказать, что курсанты не очень тянулись к оперному искусству: билеты распространялись с трудом. Да и к драматическому-то искусству тоже тянулись не очень.
Первая встреча Лешки с Мельпоменой оказалась не в пользу драматической музы. В Русском театре драмы, как тогда и во многих других драмтеатрах и ТЮЗах страны, давали для школьников инсценировку повести «Сын полка». Вот на эту-то драматическую поделку и был организован для нахимовцев всеучилищный культпоход.
Ваню Солнцева играла молоденькая травести. Она, изображая мальчика, много пищала и прыгала. Остальные персонажи громко кричали, размахивали руками и вели себя, по мнению Лешки, как барыги на базаре во время шмона. Лешка впервые был в театре, и драматическое действо ему не понравилось. Что декорации, что игра артистов, все было неестественно. То ли дело кино! Нелюбовь к драме осталась у Барсукова на всю жизнь.
Совсем другое впечатление произвела на пацана опера. Хотя оперное искусство более условно, чем драматическое, но оно Лешку потрясло. Первой оперой для него явился «Князь Игорь». Сразу же с подъемом занавеса на мальчика-морячка, не имевшего оперного, театрального опыта, хлынул обильный поток впечатлений. Он не успевал следить за всем, что происходило на сцене, внимание его распылялось.
Вот из большой церкви вывалила толпа попов с крестами и иконами. В это время дирижер весь заизвивался, смычки дружно заходили взад и вперед, загрохотали барабаны. Пока Лешка пялился на ударников, в сценическом небе началось солнечное затмение. Это было здорово! Тут же толпа возле церкви дико забазлала, задергалась. Певцы стали петь каждый своё. Откуда-то появилась живая лошадь. Рядом с ней заблестел князь, весь в серебре. Не успел Лешка насмотреться на князя и лошадь, как начался военный парад. По сцене рядами шли воины с копьями и мечами, женщины в длинных платьях махали платками, попы воздевали кресты. И на все это изливался мощный гул, производимый большущим оркестром.
Из театра Лешка вышел очумелым. Среди сумбурных впечатлений отчетливыми были лишь пляски кочевников и «О, дайте, дайте мне свободу!». Опера потрясла подростка.
Теперь, при раздаче старшиной театральных билетов, Лешка неизменно просил два билета в оперу. Второй билет предназначался милой девочке Инне, с которой он подружился летом в пионерлагере. Девочку в театр приводила мама, она же, после представления, уводила её домой.
С подружкой в театре было интереснее, чем с ротными приятелями. Тем более, что мама давала девочке немного денег, которые молодые театралы тратили на конфеты. Чтобы хоть как-нибудь компенсировать девочкины затраты, безденежный Лешка приносил ей подарки: выковырянные из старого морского бинокля линзы и призмы, списанный флаг «рцы». От этих подношений девочка была в восторге.
Лешка побывал уже на пяти спектаклях. Довелось ему послушать и знаменитую Эльфриду Пакуль, будущую Народную артистку, будущую сталинскую лауреатку. Раз от разу опера все больше и больше увлекала его. И вот, зная это, изверг-старшина нанес ему чувствительный удар: он лишил Лешку билетов на очередную воскресную оперу и вообще лишил выхода в город.
В воскресенье вечером сидел проштрафившейся Лешка в читальном зале, балдея от приключений мушкетеров. Но удоводьствие от чтения постоянно перебивала мысль: что подумает Инна, не обнаружив его в фойе театра?
В библиотеке его нашел рассыльный:
-- Леха, дуй в комнату свиданий. Там тебя ждут.
-- Кто?
-- Я знаю? Какая-то тётя с девчонкой.
«Это Инна, -- промелькнуло в Лешкиной голове, -- что я ей скажу?»
Действительно в комнате свиданий сидела Инна со своей мамой.
-- Леша, мы тебя ждали, ждали. Решили узнать. Может, что случилось. Вот пришли.
-- Да, так, ерунда.
И Лешка рассказал о своей оплошность. Посидели, поговорили. Инна передала кулечек конфет. Женщины засобирались домой. Лешка вышел их прводить.
В клумбе перед Пороховой башней были высажены астры. Уже солидно похолодало, но астры еще цвели. Парнишка решительно ступил на клумбу сорвал три цветка и приподнес их девочке.
Инна сделала книксен:
-- Paldies, Леша.
Она была латышкой.
--Ludzu, Инна.
Лешки это было без разницы.
А ближе к весне. к великому огорчению Лешки, Инна уехала в Москву: её папу перевели на новую работу.
Однако, Лешка не перестал брать у старшины два билета в оперу. Второй билет он всегда реализовывал, предлагая его одной из девочек, толпившихся на входе в театр. Для девочки это был праздник: бесплатно, в сопровождении морячка посетить оперу. И Лешка получал удовольствие, имея рядом прелестное создание.