Все в памяти моей. Гл. 14. В той проклятый Сибир

               
               
    В  Одессе  меня  ждала  «дипломантская», - аудитория,  где  мы  всем   курсом  сидели за чертежными  досками:  готовили  дипломные  работы,- а Виктора – лекции,  семинары,  лабораторные... Но  до  того ли    нам  было!  Наши  головы  занимало  одно:  где  бы  побыть вдвоем, скрыться  от  всех!  Медовый  месяц  мы  проводили  в  разных  общежитиях,  в  разных  концах  города.
               
    В  дипломантской  я  появлялась  позже   всех,  к  десяти-одиннадцати  часам,  и  уходила  раньше  всех – в  пять.  Внизу, у  входа,  уже   ожидал  Витя,  и  мы  ехали  к  нему, чтобы  провести  несколько  часов  в его  комнате,  пока  ребята,  его  соседи,  заняты  своими  делами  и,  все  понимая,  не  потревожат  нас.  И  уже  поздно  вечером  он  провожал  меня  домой.
 
   Свою  комнату  я  обычно  заставала   пустой, - соседки  подолгу  засиживались  в  институте.  И  поднимались  они  рано, и  сразу  же уходили  в  дипломантскую,  а  я  понять  не  могла,    чем  там  можно  было  заниматься   с  раннего   утра  и  до  позднего  вечера?  Я уже  заканчивала  свой  проект,  начертив  двенадцать  листов,  а  мои  подружки  все  еще  сидели  над  первыми  листами  и  расчетами.  Вот  что  значит  иметь  хороший  стимул!
               
   Защитилась  я  на  «хорошо»  в  числе  первых, четырнадцатого  июня.  К  этому  времени  Вите   уже  сделали   операцию  аппендицита  и   нам   дали  (благодаря  Толику  Лукьянову)   комнату  в  новом   общежитии  его   института,  у   самого  пляжа  Аркадия.
               
    Это  было  замечательно!  Море  и  пляж  прямо  под  нашими  окнами  и  все  свое  свободное  время  мы  валялись  на  горячем  песке. Солнце  и  студенческая  диета  сделали  нас  «тонкими  и  звонкими», - жили-то  на  одну  мою  стипендию, -  Толик  помогать  отказался,  а   мать  Виктора   опять   коротала   время   с  товарками  в тюрьме  и  высылала  нам  немного  денег только  моя  мама. Я весила сорок  восемь килограммов, а  Витя  чуть больше  шестидесяти,  и  это  при  росте  один  метр  семьдесят  семь  сантиметров.  У  меня  на  лице  остались один  нос  и  глаза,  а  у  Виктора  губы  и  скулы.  И  загорели  до  синевы.  Меня  даже  признавали  «королевой  пляжа»  по  силе  загара.   
               
    Это  было  самое  счастливое  время  нашей  любви,  не  омраченное  ничем.  Нам  было  хорошо  везде,  где  мы  были  вместе. Я  помню,  как  смотрели  тогда  на  нас  на  пляже,  в троллейбусе,  в  институте:  девчонки – ревниво, с  легкой  завистью,  а  парни -  внимательно  и   как-то  очень  серьезно.
               
    День  моей  защиты  выдался  ярким,  солнечным.  В  июне,  в  самом   начале  лета,  в  Одессе  еще  нет  той  одуряющей  и  отупляющей  жары,  какая  бывает  здесь  в  июле  и  августе.  Еще   молодая,  не  тронутая  пылью,  зелень  пахнет  такой  недалекой  весной.  Море  еще  дышит  прохладой,  запахом   водорослей  и  чем-то  еще,  непонятным,   щемяще-зовущим...
               
    Мы  пешком  идем  по  Дерибасовской,  сворачиваем  на  Пушкинскую.  Здесь  почти  тихо,  проезд  разрешен  только  легковому  транспорту  и  троллейбусам:  городские  власти  берегут   знаменитый   желтый   булыжник,  которым   вымощена  улица.  Уже  торгуют   клубникой,  черешнями.  Виктор  у   какой-то   бабки  на  перекрестке  покупает  большой  букет  ромашек  и  теперь  я  иду,  прижимая  его  к  груди,   вдыхая   пряный  аромат  цветов,  так  похожих  на  солнце.  Мы  едим приторно-сладкие  черешни  и  я  сплевываю  косточки в газетный кулек  в  Витиной  руке.  Нежная  мякоть тает  во рту, хочется  пить и  мы пьем  газированную   воду  у  лотошницы.  Крюшоновый   сироп  бьет  в  нос  и  глаза.
               
 -  Подстричься  надо  бы, - это  Витя.
               
   И  мы  по  пути  заходим  в  парикмахерскую.
               
    Я  сижу  в кресле  с букетом  на коленях, лениво  листаю  затрепанный  журнал  с  модными прическами  и наблюдаю, как  мастер, ловко  орудуя  ножницами,  делает  из  Витиной  головы  аккуратный,   короткий  «бобрик»  или,  как   еще  называли  тогда  эту  стрижку:  «под  Акулу», по  имени  героя   нашумевшего  в   то  лето  кинодетектива.  Ножницы  щелкают   звонко,  прямо-таки   вкусно!  И  вот  я  уже   чувствую,  как  мои  волосы  начинают  мне  мешать, я  уже  тоже  хочу  стричься,  хочу,  чтобы  моя  голова  тоже  стала  легкой  и  свободной!
               
    Напротив,  в  женском  зале,  очередь, - человек  пять, -  не  ждать  же!
               
 -  Подстригите  и  меня,  ну,  пожалуйста, - прошу  я  Витиного  мастера.
               
    Парень  растерянно  смотрит  на  меня:
               
 -  Но  я  не  делаю  женские  стрижки,  идите  в  дамский  зал!
               
 -  Ну, пожалуйста, - от меня  не так-то  легко отделаться, - это  очень  просто,  чуть  подлиннее,  чем  его, - указываю  на  Витю.
               
    И  молодой  человек,  смущенный  моим  напором,  сдается:
               
 -  Как  хотите,  я  предупредил, - пожимает  он  плечами   и   укутывает   меня  вместе  с  креслом  в  белую  простыню.
               
     Стрижет  долго,  старательно.  В  итоге  мы  выходим  из  парикмахерской  с  одинаковыми   стрижками:   «под  Акулу»!  Прячем   глаза,   боимся   встретиться  взглядами,  так  как  тут  же  задыхаемся  от   смеха,  я  обессиленно  падаю  на  первую  попавшуюся  скамейку  и  долго  не  могу  успокоиться.  Едва  перестаю  икать  и  вытирать  слезы, как  он, опять взглянув на  мою  круглую,  «бобриком»,  голову  на  тонкой  шее,  снова  не  может  удержаться  и  мы  уже  вдвоем  почти  лежим  на  скамье,  давясь  все  новыми  приступами  смеха.  В  довершение  всего  на  лестнице  в  общежитии  встречаем  сокурсника   Виктора, Валеру:
               
 -  Вы  что,  друг  друга  стригли? – удивленно  спрашивает  он.
               
    Остаемся  еще  на   две  недели  в  Одессе,  -  пусть  мои   волосы  немного
 отрастут.  Не  появляться  же  в  таком  виде  в  Златополе!
               
    Но  всему  этому  предшествовало  институтское  распределение  на   работу.
               
    В  первые   майские   дни   на   доске   у  деканата   появился   перечень   предлагаемых  рабочих  мест  для  молодых  специалистов,  то  есть,  для  нас.  Каждый  мог  выбрать  три  по  своему   желанию  и  получить  из  них  одно,  а  то  и  вовсе  не  из  них,  а  по  воле институтской  комиссии  совсем  в  другом  месте.
               
    Я  выбирала  Украину, поближе  к Одессе,  где  учился  мой  супруг:  Черкассы – химзавод,  «Запорожсталь» – Запорожье  и  Макеевку,  там  был  политехнический  институт  и  в  нем  мог  продолжать  учебу  мой  муж.  И  не  получила  ни  одно  из  этих  мест:   Черкассы  заняла  «льготница» – беременная, Запорожье  получила Чара  Файнблат, наша  первая  красавица, у  нее там  уже работал  муж,  выпускник  нашего   института,  а   в   Макеевку   «сватали»   Костю,   Котэ   Парцхаладзе,  начальником  компрессорного  цеха,  упиравшегося   изо  всех  сил:  он  настаивал  на  родном  Кутаиси,  куда  вообще  распределения  не  было.
               
 -  Нэ  ридай,  Свэтик, - успокаивал  он  меня, - я  всэ  равно  туда  нэ  поеду.  Аны  еще  папросят  тэбя!
               
    А  мне  предложили  Харьков,  в  институт  низких  температур, - я   даже  не  помышляла  о  нем,   так  как   там  не   предоставлялось   никакое  жилье,  хотя  место   было   очень  престижное  и  на  него   метили   наши   отличники,  трое  ребят,  все   евреи,  одесситы,  но   им  отказали  по  понятным  причинам.  Не  знаю,  почему, но  я  уперлась  на  Макеевке  и  в  ответ  услышала  от  ректора:
               
 -  Свердловка,  или  дальняя  точка!  Джезказган! – ему  надоело  торговаться  со  мной  и  возражать  было  бесполезно.

    В  Свердловку -  это  инженером  в  шахтерский  ОРС (отдел  ресторанов  и  столовых)  при  горисполкоме.  Только  много  позже  я  поняла,  какое  «золотое  дно»  мне  предлагали,  а  я  отказалась!  Там   тоже  не  было  института,  где  бы  мог  учиться  Виктор.  А  дальняя  точка – означало:  Средняя  Азия,  какая-нибудь  птицефабрика  или   мясокомбинат,  морозить  кур  или  баранов.
               
    От  Харькова  отказалась,  квартиру  снимать  было  не  по  карману. Вышла  в    слезах:  записали  в  Свердловку,  Луганский  совнархоз...
            
    Стою  у  окна  в  коридоре,  молча  лью  слезы:  как  же,  предстоит  разлука         с  любимым! Рядом  печальный  Виктор, вокруг  сочувствующие,  в  основном  парни.  Вдруг  слышу:
               
   - Светка! иди  скорее  сюда! Послушай, -это зовут  меня  из  кучки  студентов,    сгрудившихся  вокруг  какого-то  человека  в  центре  вестибюля.
               
    Меня проталкивают прямо  вплотную  к нему. Передо  мной  невысокий,  плотный,  лет  сорока,  светловолосый  мужчина  держит  в   руке  телеграмму  и  я  читаю:
               
 -  «Требуются  инженеры-механики,  технологи...оклад  сто-сто  двадцать  рублей  (для  меня  в  то  время  сумасшедшие  деньги!),  семейным  комната»...
               
 -  Это  куда  требуются?  Вы  откуда? – засыпаем  его  вопросами.
               
 -  Из  Барнаула,  я  в   командировке   здесь,  вот,  прислали  телеграмму   из  совнархоза:  набрать  специалистов.

 -  А  Барнаул -  это  где?

 -  Это  Алтай,  Алтайский  край.

     Алтай...  Стоп!  Я  что-то  помню!  В  ранней  юности  я  читала  книжку  о  геологах,  она   называлась   «В  горах  Алтая»,  и   так  ярко,  так   красочно  описывался  этот  край,  что  я  долго  не  могла   забыть  прочитанное  и  даже  какое-то  время  твердила  подружкам,   что  стану  геологом  и  уеду  на  Алтай,  что  Алтай – это  вторая   Украина,   только   еще   красивее,   с   горами   и  альпийскими  долинами. Это  быстрые  горные  реки  с  ледяной  водой. Вспомнилась
"Царица ваз" из яшмы Колывани,  которую я  мечтала  увидеть...  Вот  только,  что  Барнаул – это  тоже  Алтай, - понятия  не  имела,  слыхала  лишь  в  частушке  о  целине:
            ...Ой,  боюсь,  боюсь  Володя
               В  Барнауле  влюбится!...
               
    ...Алтай!   Перед   глазами   всплыла   маленькая  книжка  в  синей обложке и             почти  крохотный  рисунок  на  этой  матовой  синеве:  вдоль  берега  серебристой  реки  идут  люди  с  рюкзаками  за   спиной,  вдали  высятся  горы,   вершины  их  еще  в  снегу,  а  здесь,  у реки,  уже  распустились  желтые,  голубые,  лиловые  цветы...
               
 -  Это  что,  такой  аул? - вопросы сыпятся  со всех  сторон. – Или  это  город?

 -  А  там  заводы  есть?

 -  А  сколько  там  населения?

 -  А  дома  во  сколько  этажей?
               
 - Снегу  там  много?  Зима  какая?  Очень  холодная?
      
 -  А  какие  заводы?

    Он  едва  успевает  отвечать. Узнаю:  Барнаул -  это  центр  Алтайского  края  (почти  столица!),  населения почти  четыреста  тысяч (сейчас  около восьмисот); заводов  много, дома – трех- четырехэтажные; зима  снежная, морозная, с буранами; сосновый    бор  ( слова-то  какие:  бураны!  бор! – романтика!),  река  Обь - (надо   же,  самая  большая  река  в  Союзе!),  а  в  бору  грибы,  ягоды, белки,   рыси  и  даже  лоси...
               
    У  некоторых  уже  горят  глаза:  пора  осваивать  Сибирь!  Меня  же  волнует 
главное:

 -  Институты  там  есть?  Политехнический?  А  азотно-  кислородная  станция?

    Оказывается,  как  “в  Греции”, все  есть:   и   политехнический,   и   даже  мукомольный  факультет,   на   котором   может   учиться   Витя,  и  кислородная  станция  есть,  на  котельном  заводе,  где  могу  работать  я.  Все,  я  сдаюсь!

  Витя  только  молча  наблюдает  за  происходящим,  позволяя  все  решать  мне.  И  я  решаюсь.

    Но  как  теперь все уладить? Ведь я уже “продана” Луганску,  в    Свердловку!

    Приезжий, а  им  оказался  начальник  Барнаулжилстроя  Морозов, идет,  полный  решимости,  к  ректору:  у  него,  кроме   меня,   записаны     еще   пять  моих  сокурсников,  пока  никуда  не  определившихся.  Затем  следует  бурный  скандал  в  кабинете  у  ректора,  с  пылкими   речами  Морозова,  с  моими  слезами,  со  звонками  в  Луганск  об  откреплении  и, наконец,  у меня  в  руках  направление  в  Барнаул,   на  котельный   завод,   инженером-механиком.  Одна  из  первых  я  получаю   подъемные   на   проезд  с   мужем,   без   малого   триста  рублей,-  астрономическая  сумма  для  нас!
               
         *****               
    Какой  же  долгой  показалась  мне  дорога  до  Барнаула!  Сначала,   почти  сутки,  в  спальном  вагоне  до  Москвы,  а  затем  еще  четверо  суток,  уже  в  купе, до  нового  места  жительства.
               
    Дорога  казалась  бесконечной  еще  и  потому,  что  меня  страшно   тошнило,  укачивало,  все  запахи  были  отвратительными, особенно  яблок, – ими, казалось, пропахло  все:  купе,  вагон,  весь  поезд,  полустанки  и  станции,  на  которых    торговки  все  несли  и  несли   их  ведрами  к  окнам  и  дверям  вагона.  Все  было  ясно:   с  нами   уже  едет   третий...  Еще  дома,   в  Златополе,   Надя,  заканчивающая  медицинский  институт,  допытывалась:
               
 -  Что,  тошнит?  А  спать  хочется?

 -  Да  я  на  ходу  уже  сплю!

 -  Все  ясно:  ты  беременна, - заключала  она.

 -  Какое  там -  беременна, - отмахивалась  я, - не  может  этого  быть,  я   же  знаю!

     А  мама  уже  тоже  знала  и  часто  с  грустью  и  жалостью  смотрела  на  меня. Она  чувствовала,  и  даже  не  раз  говорила,  что  уезжаю   я  навсегда.  А  я  по  своей  молодости,  а  то  и   по   глупости,   не  испытывала   горечи  предстоящей   разлуки,   была   довольна   собой,  молодым   мужем,   романтикой  далекого  путешествия.

   Позже  я  часто  вспоминала  один  случай  из  детства.  Как-то  мы  с  Левкой  были  одни  дома, ему  было  лет  шестнадцать, мне – десять-одиннадцать. В  дверь  без  стука  вошла  цыганка, уже  не  молодая, но  очень  яркая: сверкали  серьги,  звенели  бусы,  пышные   оборки   пестрых   юбок  заняли,  казалось,  всю   нашу  убогую  кухню.  Она  без  труда  выманила   у  нас  большой  кусок  сала,  ведро  картошки  и  ведро  угля, а  затем  внимательно  посмотрела  на  нас  и  сказала,  подняв  указательный  палец:

 -  Ты, - она   указала  на  Левку, - не   будешь  счастливым,  но  детей будешь     иметь  много,  а  ты, - она  повернулась  ко  мне, - будешь счастливой, но  жить             будешь  очень  далеко,  очень, - повторила  она, - только  детей  у  тебя  не  будет...
               
    Последнее,  к  счастью, она  не  угадала. Да  и  как  можно  быть  счастливой       
без  детей?

    Вот  так...  И  отправились  мы  с  Виктором  в  путь,  в  Сибирь,  “в  той            проклятый  СИБИР”, - как  говорила  моя  свекровь,  баба  Лена.
               
   *****