Черные крестные в судьбе Жана.
«Обманите меня …
но совсем, навсегда…»
Остерегайся друзей,
ученичества шума и славы.
Ученики развинтят и
вывихнут мысли и строфы.
Только противник в борьбе
может быть истинным другом
М. Волошин
«Поэту»
Жан всегда чувствовал отзвук «остракизма» со всех сторон и настолько приобщился к этому, что приободрялся с каждой атакой извне….
1
Сам Жан был довольно странного вида и отличался от всех буквально всем: внешним видом, рассеянностью, а самое главное – аутизмом, тем самым проклятым янки, как психическое заболевание, а для него добровольное принятие данного вируса, как средство защиты от внешнего мира. О таких, как правило, говорят: «Не от мира сего!»
Он вечно был экипирован фантазиями и некой таинственной грустью, свойственной монахами при молитвах, книги были его главной пищей, а осмысление того, что у него есть другой, более спокойный и умиротворенный дом и его непременно нужно искать, но только не вовне, а внутри самого себя – это он знал еще с детства, неосознанно, интуитивно…
По утрам он пил кофе, затягиваясь при этом ароматной «Примой» за 14 копеек (времена падающей Советской Империи). Отчим Теркин называл это гнусной наркоманией, так как сам пил дешевый «Портвейн», покуривая при этом «Астру», но уже за 25 копеек.
Странный был юноша Жан – постоянно в мечтах и фантазиях, и панически убегающий от реальности бытия. Уже позже, полюбив и изучив досконально творчество Иосифа Бродского, понял, что не одинок. Тот писал в одном из своих эссе: «Если, проснувшись, не выпить чашку кофе и не выкурить при этом сигарету, лучше вообще не просыпаться!»
Уже позже, будучи мужчиной, он сказал об этом Теркину, на что тот промычал в ответ: «Кто такой Бродский? Разве это поэт? Я его козла не понимаю!»
И он шельма весьма прав, именно потому Бродский – великий Поэт, если такие, как Теркин и ему подобные его не понимают! Жана все чаще стал посещать голос, тот «демоний», который впервые был открыт Сократу. В глубочайшем уединении он плавал в его грудной клетке в районе его возбужденного сердца: пел, пророчил (в основном о том, что так жить нельзя…!?), звенел, молился, проявляя при этом кровное родство с душой самого Жана. И тот начал писать по наитию этого голоса…. так зарождался поэт и художник, который был поцелован providentiel*(1). En poesie, comme en amour, rester a la meme place – c ‘est reculer*(2) –
*(1) – провидением, даром небесным (фр.)
*(2) – В поэзии, как и в любви – стоять на одном месте, значит, идти назад (фр.)
всей своей душой осознал Жан и стремительно двинулся вперед под барабанный бой своего внутреннего голоса.
En haut*(1)своего полета он осознал – что есть вечность…!
- Monpere spirituel*(2) – есть Бог, моя вечная юдоль на Небе! – в волненье произнес прозревший Жан, проведший все свое детство и юность в кромешном мраке, исключая годы учебы в Университете, где и происходила регулярная инициация.
- Tant pis*(3) для тебя, - проговорил уже другой, более мрачный голос, вызвавший у Жана жуткий холодный ужас, леденящий душу.
Таким образом, и произошла окончательная инициация Посвящения в добро и зло, с чем в дальнейшем придется столкнуться бедному Жану…!
*(1) – Здесь на высоте (фр.)
*(2) – Мой духовный отец (фр.)
*(3) – Тем хуже (фр.)
Кажется, в письмах у Довлатова проскальзывает мысль, что истинный литератор, будь то поэзия или проза, стоит на линии добра и зла, а по бокам бродят слепцы. Жан это осознал всем своим жаждущим нутром, смело, внедрившись в этот бурлящий поток!
Хозяином же этого мрачного голоса, леденящего душу (у кого она есть), к нему были на разных этапах представлены, по меткому выражению Иосифа Бродского, черные крестные. О самых ключевых из них и пойдет речь.… Как говорил великий Окореде Бальзак: «Высокая принципиальность поэта, его верность самому себе. Слава – солнце мертвых». Не славы искал Жан, а новых пространств в своей Душе. У Волошина есть замечательное высказывание: «То, что получаешь от одного, отдай сторицей, но никогда тому, от кого получил, а всегда другому. Только тогда ни одно доброе дело не пропадет для человечества, а будет расти неудержимо, как лавина».
Одно Жану давал Бог – это вдохновение, а волшебные строфы, профильтрованные им, выплескивались на девственно чистую бумагу, чтобы уже потом отдать их сторицей страждущим в поисках духовной пищи. И Жан, печальнейший из всех людей на свете («Знания умножают печаль!») принял со смирением этот вызов судьбы. Ему уже было самое время защищать свою немолодую, но горячую жизнь, которую он всем сердцем полюбил, явственно обозначив цель этой жизни:… «Benedicat Deus*(1)…! » Он, как и А.С. Пушкин был вне закона и ему был выдан carte blanche*(2) в его творениях. Свято помня древнее высказывание не то греков, не то римлян: «festina lente*(3)», Жан продуманно и взвешенно стал на эту Священную тропу канатоходца…!
*(1) – Благослови, господи…! (лат.)
*(2) – Свобода действия (фр.)
*(3) – торопись медленно (лат.)
На протяжении всего пути, ему не раз приходили на ум строки из последнего письма Сент – Экзюпери: «Если меня собьют, я не о чем не буду сожалеть. Будущее термитное общество меня пугает, и я ненавижу их доблесть рабов. Я…я был рожден, чтобы быть садовником…»
И от себя Жан при этом вдохновенно добавлял: «На все воля Божья! Аминь!!! Ведь он и жил в этом термитном обществе, предсказанным великим французом…»
2
Черный крестный-1
- Мне редко приходилось в своей жизненной практике встречать таких бронированных, толстокожих, огрубленных буйволов, как этот Теркин. Чурбан и то чувствительней. Он размышляет, очевидно, только когда в стельку пьян. Несомненно, он тот человек (или недочеловек), который и нужен в земной жизни именно хозяину этой временной земной жизни.
Рожденный от ведьмы (ужас всего села), он и впитал все качества черного мистика, чтобы непременно быть «хозяином этой жизни», подавляя все благородное и возвышенное, к чему питал тотальную и неподдельную ярость цепного пса, ничем необъяснимую для окружающих», - часто размышлял Жан, спасаясь от этой гориллы довольно долгий период своей жизни, - ибо судьбой ему было уготовано жить под одним кровом с этим «черным крестным».
Воистину испытание было соотносимо тем возвышенным задачам, которые Жан мужественно осуществлял под неусыпными ударами этой особи.
В лучшие свои годы Теркин был огромного роста, - двигался проворно, озираясь постоянно по сторонам, цепко замечая, где можно поживится – словом, был настоящий пень, питающийся от корней рядом стоявших живых древ, чем подвергал их опустошению. Мощный квадратный подбородок ярко выражал его характер. Толстая шея, образующая прямую линию с затылком, еще больше подчеркивала неотесанность. Взгляд его карих глаз был пронизывающим и неприятным. Он смотрел на всех, кого хотел вздуть в упор, подобно змее, жаждущей проглотить свою жертву. Когда в постоянных застольях его просили восторженные собутыльники высказать мнение по тому или иному вопросу, его угловатое деревянное лицо (или рыло) не менялось с выражением, только спустя несколько секунд угнетающего молчания он ударял по столу малиновским стаканом (меньшими он не пил), запрокинув одним махом в свою марианскую пасть, начинал говорить, подражая своему партийному боссу в жестах. Когда Жан смотрел на его руки, у него всегда было такое чувство, что это конечности старой гориллы, которую он из любопытства изучал в зоопарке, недавно заезжавшего в их град. Эти клешни были короткие, а пальцы пожелтели от дыма – Теркин в то время курил по две пачки в день.
Когда Жан его видел, его чуть не тошнило, как после жуткой выпивки. У того во рту было лишь несколько зубов, которые выпадали как во время цынги. В результате он говорил невнятно и так без того полную и бредовую чушь по любому вопросу и его с трудом понимали люди нравственного направления.
Они с Жаном питали взаимную антипатию, между ними была непроходимая пропасть, которая с годами только углублялась. Этому способствовало также несколько довольно существенных причин, а именно: прежде всего Теркин был доктринером и фанатическим приверженцем и слепым исполнителем так называемого «коммунизма» сталинско - хрущевского типа. Он придерживался принципа абсолютного повиновения и низшего карьерного роста в партийной иерархии, не брезгуя «стучать» в КГБ на сослуживцев, чем считал особой честью и доблестью. Его за это неукоснительно поощряли поездками за границу, дабы, там возмужав «праведным гневом» против гнилого запада, он с большей энергией «стучал» и дальше, и больше. Он «с честью» оправдывал их неограниченное доверие.
Таков был главный смотрящий бес за бедным Жаном, который постоянно смотрел только в небо, интуитивно, ну и потом и осознанно, ища защиты из уже родного Дома!!!
Пил же Теркин везде и всегда, и неустанно. Это была его «святая вода». И чем больше он пил, тем больше его ненависть становилась маниакальной, особенно после исторических событий 90 – х годов. Чем безнадежнее становилось положение коммунистов в 90 – х годах, тем больше Теркин пил.
Жан все более и более заставал его с утра в таком виде, как будто он полчаса назад проснулся, его взгляд был все более тупым и пустым. С непосредственностью пьяного человека он лез под стол, доставал бутылку вонючей бормотухи (а более благородные напитки он пить уже не мог) и с тоской выжирал ее тут же. Лил словесные помои на голову Жана, но был уже как развалившийся сортир, который еще вроде и стоял, но уже издавал на окружающую внешнюю среду жуткую тошнотворную вонь. Жан с монашеским всетерпением молча созерцал крушение и распад этих лживых туш, как и распад самой лживой эпохи.
Самое ужасное являлось то, что подобные типы, как Теркин, псевдо – Дали и слащаво – приторный Жуля (о них немного выше) и многие, многие другие в нашу сумрачную эпоху распада считают вежливое, интеллигентное обращение признаком слабости и тут же наносят сокрушительный удар на подобные натуры. Великодушие им чуждо и не понятно как токовое, ибо они его напрочь лишены по одной простой и банальной причине: отсутствие самой Души!
- есть великодушные, но есть и великотушные, последних, к сожалению, повальное большинство! – часто в скорбях повторял Жан. Петля же на шее Жана все более и более сжималась, так как интриги этих чудищ его постоянно лишали спокойствия и жизни по девизу, выработанному самим временем: «Покой и воля!»
- Пусть на данном этапе путем внутреннего компромисса найдено решение, - повторял апатичным тоном Жан, однако он не мог отделаться от чувства, что они нанесут новый удар. Усыпив одних, временно просыпаются другие. Бесы не дремлют, сменяя друг друга на вахте в карауле возле подобных даровитых и редкостных натур! Жан постоянно чувствовал это и с почти восточным фатализмом отказался, от каких бы то не было попыток сопротивляться теми же методами, которыми довольствовались смотрящие за ним бесы.
Он свято верил в то, что судьба каждого уготовлена ему заранее, и поэтому, как его любимый учитель Максимильян Волошин неистово молился и плыл против течения тотального зла, находя, откуда – то неземные силы!
Но частое беспокойство за невыполненные задачи всей своей жизни и подчас неупорядоченность собственных планов мешали ему поставить ясную и конкретную цель на очередной этап. В конце же 90 – х Жан все более и более поражался внешним видом Теркина, ранее отличавшимся могучим здоровьем, подпитываемый энергией Тьмы, для какой – то зловещей роли. По всей видимости, он не оправдал надежд преисподней и был лишен этой зловещей энергетики.
Взгляд его, который раньше был таким строгим и властным, теперь стал апатичным и усталым. Руки мелко дрожали, спина гнулась так, что он выглядел горбатым. Ступал он тяжело и неуклюже заметно прихрамывая, на ранее дважды сломанную ногу. Жану все чаще казалось, что рядом с ним находится умалишенный жалкий старик, который уже в свои шестьдесят выглядел на все восьмьдесят: он хотел приговорить к смерти всех подряд. Он жаждал этого ради удовлетворения своей собственной злобы.
- Если пал Советский Союз с Великой Коммунистической идеей, - часто в бреду говаривал пьяный Теркин, - русский народ биологически неполноценен, он должен перестать существовать! Только Беларусь с ее Великим Президентом доведут эту Священную Идею до своего логического конца!? Да, конец неминуем, но какой!? Теркин же заливался «священными» слезами восторга, слушая по ящику речи пламенного характера последнего своего кумира в этой жизни: Александра Григорьевича Лукашенки!!! Слаживалось мрачное предположение, - каков Теркин, таков и режим, которому осталось в этой жизни весьма и весьма мало……!
3
Черный крестный-2
Жан про себя называл его псевдо – Дали, ибо он нещадно копировал не только стиль живописи безумного испанца, но и образ мышления и поведения. Познания того были абсолютно неполными, а если точнее – никакими и целиком поверхностными, делитанскими, но обладал высоко развитой бесовской интуицией на даровитых людей, которая сочеталась с полным отсутствием угрызения совести; им руководили самые необъяснимые, будто бы рожденные галлюцинациями, понятия и сплошные предрассудки болезненного типа. Но его главной преобладающей чертой было то, что он считал себя назначенным провидением совершать великие дела в философии и живописи (при этом абсолютно ничего не читая, кроме некоторых томов Ницше, историю средневековых процессов над ведьмами и биографии любимых им мастеров кисти средневековья).
Это была его «миссия», в которую он уверовал полностью. Кроме того, он обладал неким даром «срезать» (по меткому выражению В. Шукшина в одном из его рассказов) в спорах, что помогало ему подчас выходить «триумфатором» даже с авторитетными и образованными специалистами по тому или иному обсужденному вопросу, причем часто это приводило к самым вредным последствиям. Он настолько выводил их из равновесия, что они лишь много позднее додумывались до подходящего ответа его уровня. Он слушал только одного себя – «великого гения».
Обладал же ненасытным, страстным стремлением к власти собственного «Я», не признавая никого и ничего с изощренной жестокостью ко всем (особенно к православным), которой он подкреплял свою молниеносную реакцию, энергию и решимость.
Он не верил в существование Бога, а верил в какое – то туманное понятие о судьбе или провидении. Не верил он и в загробную жизнь. Это было похоже на отрывок из «Эдды»: «Все проходит, ничего не остается, кроме смерти и славы о подвигах». Себя же считал, чуть – ли не легионером кисти и холста, хотя полотна его, по общему мнению, были идеально вылизаны технически, но до ужаса однообразны и зловещи по своей внутренней сути; несли чудовищную энергетику, от которой цепенели дети и взрывались жутким криком на его персональных выставках. В конечном итоге его вера в свою «миссию» возросла до такой степени, что ее нельзя охарактеризовать иначе как манию.
Жан был свидетелем его странностей и патологических наклонностей, и он с ужасом наблюдал, что этот самоуверенный псевдо – Дали настолько увлечен сидевшими внутри него демоническими силами, что и думать забыл о естественных гармоничных отношениях с женщиной. Налившись желчью, с воспаленными глазами он неистово рычал, когда затрагивали при нем эту тему: «Их надо только драть, драть, драть…!» Во время своих бредовых, ничем не подкрепленных мыслей, вгонял себя в такое вакханальное безумие, что достигал полного эмоционального удовлетворения. От него часто можно было слышать: «Это чернь! Они микробы гниения!» Он был, безусловно, гением тотальной ненависти исключительно ко всему, при этом, часто соблюдая внешне благопристойный вид, дабы не спугнуть изучаемый новый объект.
Все это говорит о том влиянии, какие предрассудки, оформленные в виде псевдонаучных теорий (например, Ницше) и с патологической страстностью возводимые в непререкаемую веру, оказывали на решения смысла всей жизни этого человека. В политике он восхищался только диктаторами 20 века, даже не смотря на их итоговый провал и плачевное состояние страны после их правления.
Характер псевдо – Дали был очень своеобразный. И Жан часто убеждался в этом, будучи по природе утонченным психологом. Все у того было наигранно, неестественно. Суровость облика, фальшивая улыбчивость, когда с ним из деликатности соглашались порой, а чаще всего – не улыбчивость; искусственность жестов производили впечатление, что перед вами человек в маске. И, конечно, Жану очень хотелось бы узнать, что в действительности скрывается за этой маской. Повлиять на него или убедить его логическими доводами было совершенно невозможно. Если кто – либо пытался сделать это, то вскоре убеждался, что тот просто не слушает, всецело погружаясь в свое сверх – я.
Может быть, причина такого поведения крылась в том, что псевдо – Дали не чувствовал себя в безопасности, так как постоянно боялся, что не сможет сохранить свое Сверхположение «миссии» и отстоять свои бредовые взгляды на жизнь и творчество. Только теперь Жан понял, насколько низко могут опуститься подобные люди (или индивиды), движимые ненавистью ко всему окружающему, завистью и страстью к коварным постоянным интригам. Единственное, что давало силы Жану продолжать духовную работу в христианском ключе, - это то удовлетворение, которое ОН от нее получал. Но ему всегда следовало держать себя в руках, чтобы не разбудить в нем беса, очень коварного беса.
Ведь его хаотичные мысли меняли свое направление неожиданно и скоро, и ожидать от него можно было чего угодно. Он не считался ни с каким мнением, а чьи – то деликатные аргументы почитал за слабость вшивого интеллигента – словом, опасная личность (точнее Личина), какую может произвести исключительно тоталитарная собственная «совесть».
В конце концов, Жан был вынужден прекратить с ним какие – либо внешние сношения, причем не из чувства личной вражды, а из – за того, что тот ухитрился превратить всех в своих личных врагов.
Жану приходилось много и много раз объяснять ему, что симпатии и антипатии тут не при чем, что дело в самом Жане и что с точки зрения собственной образованности, с позиции разума с его идеями согласится просто невозможно. Здесь сквозила такая претензия на величие, что было подобно некому безумию, ибо сей бред был бы интересен только психиатру. По мнению Жана, сей подражатель психопата своего времени Дали, этот его «двойник» страдал серьезными функциональными расстройствами всего организма, ибо глаза его были совершенно безжизненны и устремлялись в одну точку мертвой своей хваткой.
- Как хорошо, что этот тип не влез в политику и безумствует исключительно на холстах и бумаге никому их практически не показывая, иначе был – бы идеальный Адольф Гитлер. Хотя последний умел аргументировать свои, пусть хаотичные, но все же познания в области литературы и истории, нажив себе геморрой в Венской библиотеке», - с ужасом отметил про себя Жан, слушая очередную «политинформацию восторга» по поводу нынешнего положения Беларуси на международной арене.
Но все же у Жана часто создавалось впечатление, что доминирующим фактором его поведения было сознание собственной неполноценности. Однако он так и не смог установить, в какой степени это чувство являлось врожденным, а в какой приобретенной. Зная это, можно было бы многое объяснить в его оценках и образе действий. К примеру, его ненависть, просто патологическую, к православию или его заносчивую и надменную манеру держатся с кем бы то ни было. Жана постоянно поражали его тщеславие и узость кругозора и он, наконец – то понял, хотя и раньше чувствовал это интуитивно, что между ними – непреодолимая пропасть…..
И все же он никогда не забывал об Жане, как никто, зная цену его дара. Тому приходилось слышать от редких людей, кто его видел в гробовой конторе, где он гравировал портреты на граните в целях заработка; что он неоднократно осведомлялся о творчестве Жана и иногда позволял себе высказывания вроде следующего:
«Он слабак, неудачник. А его друг Булавин вообще гандон!» - при этом, хватаясь своими худыми с элементами синевы, клешнями за свою голову, которую уже довольно часто охватывали сильнейшие головные боли. Он с жадностью одержимого ковал эти гробовые деньги, забывая о еде и питье, не догадываясь, что как Пушкинский скупой рыцарь готовит себе мрачный, холодный, как и его душа, собственный средневековый склеп, который ему и выстроят за эти накопленные деньги в недалеком грядущем его же «доброжелатели».
Все чаще и чаще вены на его лице напрягались от ярости и необузданной злости ко всему, что противоречило его внутренней сути так, что Жану всегда казалось, что его вот–вот разобьет паралич. И ему приходила в голову шальная мысль, что лучше бы он пил, а в таких случаях человек подчас становится чуть – чуть добрее и человечнее…
За полчаса «беседы» с этим самовлюбленным «гением» Жан тратил нервов больше, чем за десять дней тяжелой работы физического порядка. И ему ничего не оставалось делать, как терпеть, что являлось для него сплошной невыносимой мукой. На данном этапе бесов раздражать было никак нельзя, так как Жан находился под пристальным наблюдением на их, удобренной тотальным злом, территории. Это был один из тех случаев, когда умение терпеливо ждать является залогом успеха работы в целом. Однако не все понимали эту истину, которая открывается всецело только избранным душам, вершащим огромную духовную работу!
4
Черный крестный-3
Он настолько безлик и сер, что его можно смело наречь: «серый крестный», - но лучше уж «черный», чем «серый». Для Жана подобные «благодетели», каким он себя считал, являются самыми страшными, ибо способны на самый смертный грех – предательство. Тем более, когда ему доверили свою Душу, то есть литературные произведения. И именно на самом возвышенном витке литературного успеха Жан был предан самым немыслимым и подлейшим образом. Более об этом лилипуте духовного упадка сказать нечего, ибо он безлик и сер, как и все коротышки, страдающие неполноценным ростом школьника в 46 лет (собирательный образ).
Но Жана не сломали эти «опекуны», а наоборот укрепили в решимости верного пути, так как в биографиях своих великих учителей – предшественников он неустанно наталкивался на подобные примеры, что придавало ему мужества и достоинства в дальнейших изысканиях. В свои сорок он был молодым. У них сформировалась узкая, но достойная коммуна единомышленников – художников (в широком смысле слова), смело заглядывающих в будущее, даже во внешней среде «черной бойни».
Монастырь сохраненной чести Варыкино – Яновичи ждал их для нового очередного этапа внутреннего восхождения на духовные Гималаи, куда целеустремленно, с молитвой на устах упорно подымался несломленный, а наоборот, окрепший и возмужавший Жан со своими сподвижниками.
Черные крестные, скрежеща в бессильной ярости остро – отточенными клыками (кроме Теркина) с ненавистью и лютой злобой провожали эту мужественную вереницу, уходящую куда – то ввысь, в те дивные дивы, куда «этим» напрочь была закрыта дорога.
Жить в эпоху свершений, имея
возвышенный нрав,
к сожалению, трудно.
Красавице платье задрав,
Видишь то, что искал,
А не дивные дивы.
И. Бродский
Эти альпинисты Духа шли к дивным дивам, а те же в лютой ярости задирали юбки увядшим красавицам и находили то, что заслуживали…!?
ритуальная сторожка
«Мечта» август 2006г.