Я писал книги по ночам, потому что днем – в перерывах между сном - набирался опыта. Читал чужие труды и посещал всяческие сборища писателей и поэтов – всклокоченных, потрепанных людей, с гордостью зачитывающих ничем не отличающиеся от чужих произведения. Обычно я приходил в заведение и садился за самый дальний столик, небрежно закидывал ногу на ногу. Пожалуй, стоит сказать, что хотя бы этим жестом я способен был вызвать к себе уважение и вообще привлечь какое-то внимание.
Я приходил и, вместо того, чтобы с интересом и восхищением слушать ораторов, с отсутствующим видом размышлял над вопросом: «Когда литература стала зависеть от моды?» - этот вопрос появился в моей голове примерно тогда же, когда пришла мысль о том, что написанное мной читать никогда не будут и модным для нынешних читателей я не стану. Однако, как часто случается, до сердца, до самой глубины души осознание чего-либо доходит позднее.
Когда же я, наконец, заметил, что полное отсутствие отклика хуже шумного или даже тихо шипящего отрицания, собрал вещи и покинул комнатушку, которую снимал в центре города. То была самая обычная комната с кроватью, матрац которой кусался клопами и испил много моей крови, и в которой хлипкий стул благодарно скрипнул мне вслед, когда я с него встал. У меня, помимо всеобщего признания, не было еще и достаточного количества денег, дабы починить его. Я молился про себя, чтобы в том домике, который я выберу, стул был крепким и больше жалобно и одновременно угрожающе не поскрипывал. И надо сказать, мне повезло.
Я выкупил давно пустовавший домик неподалеку от леса, к счастью, много платить не пришлось.
В первый же день, до сих пор пахнущий Городом - дорогими духами проплывавших мимо роскошных дам и перегаром отдыхавших на улицах от тяжелого дня бродяг - я пошел источать этот чудесный аромат на улицу. Меня тут же облепили деревенские дети. Каждому хотелось знать, как живется в Городе. Интересно ли гонять по улицам? Чем можно заниматься в свободное время? Сильно ли они отличаются от городских детей? И - самое главное - тоже ли можно получить от родителей по попе за шалость? И только одна рыжеволосая девочка спросила меня о том, не сильно ли я устал с дороги.
Не привыкший к такому интересу, я словоохотливо отвечал на все вопросы, подкрепляя рассказы правдивыми и не очень историями и даже рассказал пару-тройку страшилок про разбойников, чем, к своему великому удивлению, нисколько не произвел впечатление.
- У нас тут и похлеще случается, - смущенно протянул конопатый паренек и задумчиво потер переносицу.
- Город возведен руками людей, - подала голос рыженькая и внимательно посмотрела мне в глаза, - он - их творение, их детище. И если никто в нем не нужен никому до такой степени, что можно просто так кого-то жизни лишать, как Вы о том рассказываете, то Городу и подавно никто не нужен.
- Милая девочка, - ответил я, памятуя о своей городской жизни, - обычно людям вообще никто не нужен. Зато там, откуда к вам сюда перебрался, очень много возможностей. Быть богатым, например. Или быть знаменитым.
- А еще - никому не нужным. - Она широко улыбнулась, буравя меня взглядом. - И в один прекрасный день вдруг умереть не своей смертью.
- Резонно, - стиснув зубы согласился я. - Потому я сюда и приехал.
Маленькая ехидна неопределенно мотнула головой и погладила крохотными пальчиками платье.
После такого поворота беседы ребятня решила разойтись. Надо сказать, я был рад. Мне не доставляло никакого удовольствия, когда какая-то мелкотня пыталась меня - взрослого! - тыкать носом в неприятное мне. Неужели по моему внешнему виду можно сделать вывод, что я настолько неудачник, чтобы бежать из Города в это богом забытое место?
Липкая злоба терзала меня, и я решил пойти домой.
Но дома меня ждало еще одно несчастье. Вероятно, день решил вовсю поиздеваться над расшатанными нервами писателя и преподнести очередной подарок за слабоволие. На пороге около двери сидел птенец совы, грязный, всклокоченный, несчастный и пугливый. Я даже из вежливости немного пожалел его, а после - чуть подвинул ногой в сторонку и зашел в дом. Было много дел. Все оставшееся перед сном время наводил порядок и раскладывал вещи, и все эти часы тот птенец голосил под дверью. Не дал он покоя и ночью, доведя меня до бессонницы и крайней степени бешенства. Наконец, я поднялся с кровати и забрал его к себе.
На следующее утро совенок принялся грызть мой нос и истошно пищать, и я не нашел ничего лучше, кроме как выйти с ним на улицу и попытаться оставить в лесу. Однако стоило мне ступить на поросшую травой тропинку, как совсем недалеко зашуршали кусты и – я уверен, что мне не показалось – сверкнули желтые глаза, внимательно наблюдая за мной и как бы предупреждая о том, что в лес соваться не стоит. Ноги сами собой понесли меня обратно, ближе к домам. Весь день у меня ушел на то, чтобы подсадить его в какое-то гнездо, из которого он упорно лез на руки, и всучить детям, которые отказывались принимать пищащего стервеца. В конце концов, уставший и злой, я оставил его около какого-то дерева, но тут же увидел, как к нему начала тихонько подкрадываться кошка. Пернатый лопух сидел на месте и даже не пытался сбежать, с любопытством разглядывая морду усатой твари. Я забрал его обратно домой.
С этого дня для меня начались самые странные отношения, которые мне когда-либо приходилось иметь: птенец был привередлив как женщина, нежен как ребенок и тверд в выбранном решении как мужчина (червякам он предпочитал хлеб). И вместе с тем он был так потешен, любопытен и смышлен, что спустя неделю нашего поначалу неприятного знакомства я уже и не думал выселять своего гостя. Более того, я очень привязался и вознамерился увидеть его первый полет. И только одно мешало осуществлению этого желания – у него было повреждено крыло.
Я ходил по деревне и искал человека, который смог бы мне помочь, пока в конце концов не обнаружил ту самую рыжую девочку, от которой меня бросало в дрожь. Я вспомнил, что уже давно ее не встречал, даже когда искал, кому отдать найденыша. Деваться было некуда. Рыжая хитро посмотрела на меня:
- А чем пожертвуете?
- А что, обязательно жертвовать? – нервно спросил я. Мне не нравилось говорить с ней, и уж тем более не было ни малейшего желания затягивать разговор.
- Он не сможет летать. Даже если заново переломать кости от чего ему будет очень больно, и никакие травы не помогут, велик риск, что на крыло все равно не станет. Нужно чем-то пожертвовать.
- Тебе дать денег?
Девочка рассмеялась, и я вдруг понял, чем она отличается от других детей. Ее мышление, улыбка и смех не были детскими – так смеются люди, которые многое видели в жизни, и, главное, приняли. Приняли с детской простотой и надеждой на лучшее. Мне стало неуютно и жутко.
- Деньги здесь ничего не значат, - выкрикнула она. Пока я пытался унять дрожь, она резво подпрыгнула ко мне, цепко хватанула за руку и посмотрела в глаза диким и одновременно счастливым взглядом. – Жертвовать здоровьем нужно, душой, чем-то важным. Жертвуешь?
- Оставь меня в покое, - процедил я сквозь зубы, как загипнотизированный глядя на нее.
- Жертвуешь или нет?
- Летать не будет, переживет.
Ребенок отступил на шаг, затем на другой и разочарованно окинул меня грустным взглядом:
- Глупый ты человек, - пробормотала рыжая себе под нос, - Лес таких в себя не пускает, а в деревню просто так не попадают.
- Что ты несешь?
- Очень странен твой приезд, говорю. Зачем ты приехал?
- Ради спокойного житья. – Выплюнул я. - По-твоему, спокойно я живу, когда некая приставучая и бесполезная малявка делится своим детским бредом и говорит мне обо всяких там жертвах?! Это нормально, что вы все здесь странно на меня смотрите и показываете пальцем? Да мне здесь больше общаться не с кем, кроме как с несчастной птицей, свалившейся мне как снег на голову! Тоже мне, счастье. Конечно, мне ничего другого не остается, кроме как просить о помощи какую-то беспризорницу, потому что несмотря на радушие никто ни на что не способен!
- Жертвуешь? – прозвучало мне в ответ, и я, злой как черт, выпалил: Жертвую!
Девочка подошла ко мне, и, не прикладывая абсолютно никаких усилий, сломала мне лучевую кость. Сознание помутилось от боли. Рыжая отвела меня в ближайший дом и попросила воды и всякого тряпья, после чего принялась перевязывать мне руку, нашептывая какие-то странные слова. Я закусывал губу, чтобы не огрызаться на заботливые предложения помощи от хозяев.
Как я оказался дома, не помню. У меня начался жар, и все, что я смог – попросить свою спутницу, чтобы она покормила птенца и оставила мне воды.
……………………………
На следующий день мне в лоб спикировало нечто трепыхающееся и пушистое. Я открыл глаза и увидел абсолютно здорового птенца, который еще недавно мог только ходить за мной по пятам и держаться клювом за мою штанину. На радостях я попытался его схватить, но тут же согнулся от резкой боли в руке. «Колдунья!» - пронеслось у меня в голове. Как будто услышав мои мысли, в дверь постучали, и я нисколько не сомневался, что открыв, увижу там ее.
- И давно ты промышляешь колдовскими штучками? – спросил я, сжимая крестик, о существовании которого уже давно забыл.
- Мне не страшно, - беззаботно улыбнувшись, она кивнула на мой жест. Ей на плечо опустился мой питомец. – Да и к тому же ты получил то, что хотел, птенец здоров, а твоя рука заживет. И заживет быстрее, если я буду смотреть, как обстоят дела.
Я пропустил наглую девку и закрыл за ней дверь.
- У меня есть только два вопроса, - смирно протянул ей больную руку.
- Задавай.
- Кто еще знает о том, что ты колдунья?
- Я не колдунья. Колдуны – люди.
- А ты кто?
- Ты изначально хотел задать всего два вопроса, этот получается лишним. Я отвечу только на пару. – Она цокнула языком, погладив маленькое перышко на моей руке. Я обомлел: у меня из кожи торчали перья.
- Что ты.. – я не договорил. Она прижала к моим губам палец и вкрадчиво произнесла:
- Второй вопрос будет таким?
- Ты ведь наверняка могла сразу вылечить его крыло, зачем нужно именно это?
- Чтобы ты почувствовал ответственность за того, кто рядом с тобой. Где есть ответственность – там желание помочь. Где желание помочь – там жертва. Пусть маленькая, но она является шагом к чему-то большему, более важному, чем признание людей или …скрипящий стул.
Я нервно расхохотался, а птенец радостно заухал у меня на плече.
Обернувшись в двери, рыжая сказала, что ждет моего первого полета.
Время шло. Рука потихоньку заживала, а я весь зарастал перьями. Последние превращались в обычную кожу лишь тогда, когда я показывался на людях, но стоило только перешагнуть порог дома или завернуть в укромное место, как мое тело начинало сгибаться и уменьшаться в размерах, а губы превращались в щелкающий клюв.
Рыжая была довольна. Она всякий раз от души смеялась, когда я не мог поспеть за птенцом и бегал за ним, царапая когтями пол. Крыло болело, но я упрямо расправлял его, пытаясь научиться летать. Где это видано, чтоб какая-то мелочь совиная своего благодетеля обгоняла?
Наконец, настал день, когда я смог свободно и без боли взмахнуть крыльями. Мы с пернатым дитенком взобрались на крышу дома. Я посмотрел вниз и заприметил там рыжую. Но она, казалось, стояла так далеко, что у меня от страха высоты закружилась голова. Сбоку прислонился совенок.
- Страшно?
- Страшно.
- Я рядом, - ответил он и взлетел.
Я не заставил себя ждать и последовал за ним.
Ну а сук, на который мы приземлились в лесу, был крепким и не скрипел.