В прошлой жизни я была женщиной. Мой единственный сын убит. Смутно помнятся те события. Раз и навсегда поселилось во мне горе, разодрало мою плоть и лишило рассудка. Я строила план мести, лелея каждую деталь. Для каждого свой, для каждого последний. Продумав и приготовив все до мелочей, я не смогла сделать самого главного, не смогла убить виновных. А вот лишить себя жизни, почему-то смогла.
Уже не помню, что подтолкнуло меня на это. В памяти только обрывки, такие же искромсанные кем-то, как и моя печаль. Только иногда вспышками вырисовывается какая-нибудь картина. Воспоминание обожжет болью и сгинет. Не помню даже ничего про свою внешность. Один только раз в памяти выплеснуло как бы отражение в зеркале, чья-то уродливая маска, уродливая от горя.
В тот момент, когда сон уносил меня из этого мира, я и стала птицей, а точнее вороной. Птенцом себя не помню, с собратьями не общаюсь. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Вечером, когда сумерки чуть тронут город, из тысяч окон доносится свет. В одних свет желтый, лишь с разными оттенками, в других яркий белый. Есть свет домашний, который слегка подернут цветом штор. Прижаться бы к этому окну и хоть чуточку поглядеть на людскую теплоту.
Но меня магнитом несет к тем окнам, где во всю пылает какой-то жуткий черный свет, сродни моему состоянию. И я добавляю горя к своим страданиям. Чувствую, как все эти исчерные окна связанны между собой. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Глава первая.
Сначала не понятно было, из-за чего в этом окне на четвертом этаже старенького дома бьет черный свет. Целую неделю я забивалась в угол на карнизе окна и вглядывалась в жизнь этих двух женщин. По внешнему сходству не трудно догадаться, что это мать и дочь. И как понравились мне эти две женщины, маленькая и большая, как уютен был их мир. Девочке лет двенадцать или тринадцать, зовут Софья. Маленькая, обаятельная, хрупкая. Хочется прижать её к себе, защитить. Единственное, что не доставало этому тихому, уютному мирку – это мужчины. Сильная опора для одинокой женщины и смелая защита для дочери. Я видела, как мать грустит по вечерам, как дочь переживает и все понимает за мать, выдавая себя лишь только молчанием. Девочка была одновременно и все еще ребенком, и уже взрослой, понимающей женщиной. Из-за этой своей детско-взрослой солидарности она не позволяла одноклассникам провожать её до дома, а разговор по телефону Софья старалась закончить быстрее и никогда никуда не ходила в гости. Для такого возраста это была большая жертва. Я шептала ей за окном, что надо радоваться жизни, развлекаться, что никогда больше не повторится такая пора.
После двухнедельного наблюдения на меня напала местная детвора, ради забавы забили сначала камнями, потом палками. Я отлеживалась на чердаке своего наблюдательного пункта, и целых три недели не видела своих подопечных. Если бы я была настоящей вороной, то давно умерла бы от ран и голода. Но пища мне не нужна, а сон излечивает новое пернатое тело. Кто бы еще душу мне вылечил? Тревога не покидала меня ни на минуту, ведь не зря из этого уютного окна бил черный свет. Я жила и выздоровела только надеждой, что еще ничего ужасного не произошло, что страшное придет потом, нескоро. А может слишком больно для меня ощущать чужой уют, смотреть, как любят. Помню смутно, что любила сама, захлебываясь от счастья, наслаждаясь своим маленьким миром, в котором спокойно и хорошо. Только не помню кого любила, и где мой уютный мир. А может поскорей бы случилось нечто ужасное в этой семье. Ждать горе невыносимая мука. По моему опыту, чем дольше тянется наблюдение, тем яростнее и мучительнее горе.
И вот он появился. В глазах женщины засветилось счастье, а дочка так и льнула к новому долгожданному отцу. Теперь уже не каждая друг для друга, а вместе, мать и дочь, готовили для него разные блюда и пекли пирожки для своего мужчины. Черный свет в этом окне стал еще чернее. И напрасно на своем вороньем языке я кричала им об опасности, напрасно проклинала это мужское отродье. Я птица видела все, я вспомнила это лживое лицо, где видела его. Теперь мне понятно, что из всех девочек нашего района, он выбрал именно Софью, уловил в ней что-то необыкновенное и захотел сломать. В добрые намерения новоявленного отца семейства верилось с трудом. Свет стал бить из этого уютного окна, когда из тысячи школьников сотни школ этот урод выбрал именно Софью. Всего два раза я обгадила его сверху. Были бы у меня руки и ноги – без труда избавилась бы от ублюдка. Но я ворона. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Только мне одной во всем мире известно как новый папаша смотрит на девочку, ловко в одну секунду меняя мимику на лице, надевая милейшую улыбку на свой оскал, если чует чей-то взгляд на себе. А мать, (я уже люто ненавижу ее), ведется на самые простые бесхитростные вещи. Шепнет ей на ушко гадость какую-нибудь, скажет комплимент, и она уже растаяла. Даже стихи ей читает, эсемески дурацкие строчит. Мать ничего не замечает, не слышит. Истосковавшись по мужской ласке и заботе, она не видит перед собой монстра. До матери мне уже не достучаться, поздно. Девочку мне тоже не защитить, ведь я - птица. Мое новое состояние всегда напоминает мне о бессмысленности моих наблюдений, моего участия в черных окнах.
Наступившие каникулы добавили мне тревоги. Софья теперь больше прежнего бывает дома. Она по-прежнему не гуляет с подругами, все свободное время проводя с отчимом. И вот совпадение – у нового папочки как раз отпуск. Он уже обдумал свой гнусный план, но не спешит и сильно мучается от этого. Пока девочка получает только подарки от папочки. Они вместе ходили в парк, были на выставке.
В наш город часто приезжают торговать разными украшениями из камней. Все невероятно красиво, настоящая ручная работа мастеров. Ни одна женщина не устоит перед таким редкостным изобилием. И я когда-то любила посещать эти выставки-ярмарки.
Сначала они выбрали подарок для мамы. Софья долго ходила от стенда к стенду, ей хотелось купить браслет или колечко из бирюзы, чтобы непременно совпадал с серьгами мамы, был единый гарнитур. Ублюдок наблюдал за ней, и когда взгляд Софьи остановился на одном из изделий, довольно ухмыльнулся. Колье выполнено в современной манере, стильно смотрелось и стоило очень дорого. Несколько цепочек из черного металла соединены множеством узелков и в один общий узел, а вместо застежки – большой полупрозрачный кристалл. Поверх предназначалось одеть в несколько оборотов огромной длины нить из тонкой металлической лески со множеством капелек-кристаллов. Я наблюдала за ними через огромное окно-витрину выставочного зала. У птиц удивительное зрение. Теперь я могу остановить свой взгляд на одной мелкой детали и только ее одну зрительно приблизить к себе. Здесь впервые я узнала, как зовут этого нового члена семьи – Сергей Васильевич. Он приобрел это колье, пока Софья рассматривала африканские амулеты. Наверное, хотел дома подарить, но не дотянул даже до машины и вытащил прямо на улице. Софья была счастлива, благодарила и называла по имени ублюдка. А мою плоть опять скрутило от боли. Развязка уже близко. Я чувствую, я боюсь.
В этот вечер произошло еще одно событие. Я научилась слышать через плотное пластиковое стекло. Надо не сопротивляться горю, не нужно выбрасывать свою боль и негодование наружу. Взамен можно получить лишь порцию нового отчаяния. Если не кричать через окно тем, кто тебя все равно не услышит, если смириться со своим бессилием, то начинаешь чувствовать чужой разговор внутри себя. Вот как, оказывается, слышат птицы.
Софье не терпелось надеть обновку, похвалиться перед подружками. У нее так редко возникает желание отправиться погулять. Но мать не пускала дочь.
- Мама я не долго. Каникулы ведь, - отпрашивалась девочка.
- К чему такая спешность. Уже поздно. Сходишь завтра.
- Мы хотели пойти посмотреть на выпускной. Очень ведь интересно, в каких платьях придут девочки. А потом ведь все разъедутся на каникулы. – Софья решила не сдаваться, совсем не понимая, почему мать противится.
- Я сказала, нет, – рявкнула мать.
Софья еще маленькая и не понимает, что папа Сережа уже поссорил их. В матери крепко сидела ревность. Наивная Соня слишком хвалилась обновкой, слишком восхищалась. Она не понимала, почему мама не оценила ее подарок, так старательно подобранный для нее. Вот и первые слезы, первая ссора, первая обида, поглотившая обоих.
Сергей Васильевич, радуясь воплощению своего гнусного плана, вовсю использовал скандал между матерью и дочерью, напиваясь их энергией. Пока Софья рыдала в комнате, он успокаивал мать. Женщина, может быть, и хотела пойти поговорить с дочерью, но секс оказался важнее. Она не слышала как Софья осторожно прошла мимо их спальни в свою комнату. Зато Сергей ловил каждый шорох, каждый скрип. Он чувствовал девочку своим внутренним чутьем зверя, он охотился на нее, как дикие животные охотятся за своей добычей. Раз и навсегда, решив для себя, что эта хрупкая, непохожая на других девочка только его. Для Сергея Софья родилась его добычей и больше никем. Словно кожей почувствовав приближение девочки, он стал щекотать мать, покусывать за шею, пока та не засмеялась. Раненная Соня не оценила смех, посчитав себя не нужной матери. Теперь ее другом стал Сергей Васильевич.
За время летних каникул Сергей для Софьи стал заботливым отцом, другом, интересным собеседником. Он ссорил мать и дочь, всегда оставаясь в стороне. Мать была в общем счастлива, списывая все на переходный возраст, а дочь бережно хранила и лелеяла детскую обиду. Софья не поехала в лагерь, ведь с папой Сережей, которого в отсутствии матери она стала звать просто Сережей, ей было интересней и комфортней. После уже очередного скандала матери пришлось уступить. Доводы мужа о том, что в лагере плохо кормят, не смотрят за детьми, показались ей убедительными. По вечерам, во время ночных дежурств матери, Сергей стал отпускать девочку на дискотеку, щедро снабжая финансами. Такой интересной, взрослой, захватывающей жизнью Софья еще не жила. Сверстниц пока еще не отпускали на такие мероприятия, и Софья рассказала им о таком модном месте, как «Подземка», о пенных дискотеках, показывала печать-билетик на запястье, а еще конечно о взрослых по ее меркам парнях, с которыми она познакомилась. Ожидание следующего дежурства матери, интрига и секрет будоражили подростка. Ее все больше затягивала ночная жизнь и взрослые разговоры с Сергеем.
Я чувствовала приближение развязки. Ублюдок всегда следил за Софьей, оберегал ее во время ночных похождений. Он вне подозрений. Врал жене, что работает по вечерам. Если все раскроется, то Софья не выдаст друга и окажется виноватой во всем сама. Когда ему не хватало денег или нужно было нести в новую семью зарплату, Сергей воровал. Он обычный, хорошо натренированный щипач, орудует в основном в автобусе и на вещевом рынке в людные дни. О его существовании не подозревали даже такие же собратья-щипачи. Списывая появление денег на ночную работу, он одновременно оправдывал свое вечернее отсутствие.
К моему теперешнему черному окну добавилось еще одно. Вчера наш добрый папа Сережа украл в автобусе деньги у женщины. Как всегда, сев в маршрут следующий до вещевого рынка, он оглядел всех и выбрал именно ее, бедно одетую. Женщина обнаружила пропажу уже на рынке, когда хотела расплатиться. Она сетовала, что откладывала деньги с нового года, копила, чтобы собрать детей к школе. И пусть ее окно не такое черное, но мне было очень жаль и эту женщину, и ее детей. Она плакала, сидя на продавленном диване. Ей не кому было помочь.
Сергей понимал, что от всех этих новшеств, от его ловушек, из-за барьера между девочкой и матерью, старательно созданного им, Соня может измениться. Она уже стала грубить матери, ссориться с подругами, чувствовать превосходство перед ними. Один раз он даже видел, как Софья курила. Сергею нужна была прежняя Соня, тихая, добрая, любящая.
Этот день настал. Софья очень хотела пойти на вечеринку к новым своим знакомым, но мать не была в этот вечер на дежурстве. Сергей намекнул девочке подсыпать матери снотворного в чай и спокойно уйти. Раньше Соня даже и не решилось бы на это. Но Сергей своими простыми и спокойными речами убедил ее.
- Она тебя все равно не отпустит, как бы ты не старалась. Попробуй убеди ее, что ничего в этом страшного нет. Но ведь она мать, поэтому волнуется, – доказывал он Соне в завершении разговора.
- Хорошо. Только ты меня не выдавай, – сдалась наконец девочка.
Ловко придумано. Опять негодяй остался в стороне. Снотворного в аптечке имелось много. Когда-то мать Сони подолгу не могла уснуть из-за одиночества.
Дождавшись, когда мать крепко заснула, Софья пошла на вечеринку. Сергей вышел за ней через три минуты с каким-то пакетом. Я полетела за ними. Криком своим я оповещала девушку об опасности, но Соня только ускорила шаг. В парке он догнал ее.
- Что случилось с мамой? – испуганно спросила она. – Отвечай же.
- Случилось. Наконец, ты только моя. Никто мне не помешает, – зверь накинулся на жертву.
А вокруг ни души. Оглушив, он утащил Соню дальше в парк. Глумился подонок над девочкой долго. Софья то приходила в себя от дикой боли, то снова от боли теряла сознание. В самый первый крик он откусил у нее язык. Я летала вокруг и кричала, а его радовали мои вопли. Изуродованное тело девочки он стал колоть ножом и насиловать ее в раны. Я ощущала всю эту боль вместе с ней. Внезапно мне пришла в голову мысль разбудить мать. Самое ценное в жизни матери – дитя. Я руководствовалась именно этим, совсем не понимая бесполезности этого внезапного решения. Уже ничего не исправить, но агония не давала мне правильно мыслить. Я не летела, я неслась к черному окну. Ударившись с разлета о стекло и не ощутив больше боли, я с новым усилием забралась на скользкий пластик. Лицо спящей было слишком бледным, нос заострился, губы поддались мертвой синеве.
Один финал для двух моих женщин. Еще острее я почувствовала свою бесполезность. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
И снова я отлеживалась на чердаке, но уже от душевных ран. Пернатое тело отказывалось двигаться. Но стоило мне закрыть глаза, и опять мне виделась Соня и ее мать.
Ублюдка никто не заподозрил. Он надел новый плащ и кроссовки еще в парке, чтобы не оставить следов своего преступления. Придя домой, он тщательно смыл с себя все следы и спрятал одежду у меня на чердаке. Сделал всего глоток из своей чашки с чаем и лег спать рядом с уже остывшим телом. Все выглядело просто. Софья хотела пойти на вечеринку, отпрашиваться не стала и подсыпала родителям снотворного в чай, не рассчитав дозу. Мать выпила целую чашку и не проснулась, отчим, отпив слегка – спас себе жизнь. Версию подтвердили сотрудницы матери, сказав, что та долгое время пользовалась сильным снотворным. Следствие у подруг Сони выяснило, что девочка втайне от родителей посещала дискоклубы, приписывая себе возраст. Сергей Васильевич с потерпевшей в законном браке не состоял, в квартире не прописан – следовательно, мотива у него не было. Бедный так переживал, тем более сам пострадал. Софью убил маньяк, она случайно оказалась в парке поздно вечером.
Как мне больно. Хорошо, что Софья и ее мама ничего уже не чувствуют.
Глава вторая.
В очередной раз получив порцию смерти и боли, меня несло уже к другим окнам. За этот месяц чего я только не видела. В одном окне отравили старуху, только из-за квартиры. У всех родственников было достойное жилье и немалые средства к существованию. Смысла этого преступления я не понимала.
Наблюдала я матерей-алкоголичек. Может это и болезнь, не знаю из-за чего спиваются люди. Но очень больно мне за тех, кто рядом с алкоголиками. И даже самая тяжелая жизнь, самые ужасные проблемы не могут хоть на йоту оправдать или объяснить их падения. Точно знаю, что угрызения совести, равно как и все другие добрые чувства, им не ведомы. Алкоголики слишком любят себя, свои проблемы и неудачи.
Странно, но когда я была человеком, то даже не подозревала о многих и многих вещах, существующих в мире. Разве задумывалась я, например, о детской жестокости. Зачем до смерти бить животное или птицу? В некоторых детях нет понимания многих ценностей. Я думала, что в большинстве случаев они копируют взрослых, но одно из черных окон оказалось в роддоме нашего города. Наблюдая за одним подопечным врачом, я много раз видела появление на свет новорожденных. Не могу внятно объяснить, как я это чувствую, но многие младенцы уже рождаются жестокими. Несколько часов после родов вокруг них серый, холодный туман. Это вижу только я. Видно и такие дети нужны на белом свете. Я стала наблюдать за малышами на улице и поняла, что у многих ребят эта жуткая серость видна в глазах. Может, стоит рассказать и об этом.
Однажды, в одном вечернем окне школы я увидела черный свет. Я летала мимо много раз, но сначала были каникулы, а потом я долго восстанавливала силы после первого наблюдения. Стоит сказать, что свет я вижу только в сумерки, когда горожане включают свое электричество. Здесь я и нахожу новых подопечных, и наблюдать могу за ними в любое время. Только когда перевели часы на вечернее время, благодаря этому лишнему часу я смогла увидеть страшные вещи в обычной средней школе. Поздно темнеет, следовательно, на последнем уроке без дополнительного электричества не обойтись. Черный свет горел как-то по-особенному больно. Теперь я умею слышать и видеть как птицы, научилась чувствовать все даже через плотное препятствие. Нового своего подопечного я нашла сразу.
Человек, даже самый маленький, должен существовать в коллективе. Этого мальчика я выделила из всего класса. Не понятно, почему весь класс, включая учителя, дружно взялись издеваться над ним. Добрый, чуткий, застенчивый. Хоть кто-нибудь проявил бы к нему маленькую долю понимания, дружеского участия, сочувствия. Он совсем не злился на обиды, всегда готовый забыть их, простить любой поступок. Пока еще он справлялся сам со своей бедой, но мне было видно, что скоро он сломается.
Молодая преподавательница с помощью изгоя в классе создавала себе авторитет среди учеников, а заодно вымещала свои обиды, промахи и неудачи. Кто-нибудь должен почувствовать как ему больно, как страшно ему идти в школу, как плохо от того, что с ним никто не общается. С каждым новым днем издевательства над Димой понемножечку усиливаются, как бы незаметно приобретая устрашающую силу. И всякий получал удовольствие издеваясь над ребенком. А наставником всего этого бала Татьяна Васильевна, так звали молодую преподавательницу. Она позорила его в классе, обзывала. Даже зная хорошо тему, Дима терялся, забывал все, что учил.
Класс собственно делился на две части. Большая часть – это дети, которые боялись, что над ними тоже будут насмехаться, боялись жестоких издевательств. И лишь небольшая кучка, численностью в три человека, - это маленькие недочеловеки, в жертву которым Татьяной Васильевной и был принесен Дима.
Через три недели я поняла, что издевательства стали уж слишком изощренными. Вчера в столовой Диме плюнули в школьный завтрак и заставили есть, под одобрительный недогляд классного руководителя. Я видела, как один из серых детей хлопал Диму по щекам линейкой. Он только оттолкнул обидчика, а тот упал и демонстративно тер голову, показывая на давнишний ушиб. Кто виноват? Конечно же, Дима. Татьяна Васильевна на уроке сначала позорила его, а потом в процессе запугивания и издевательств придумала новую фишку. Держала Диму за руки, а маленький обиженный нелюдь бил его.
Чувство обиды и беспомощности в душе Димы вытеснило чувство страха и самосохранения. Это случилось, когда классный руководитель умело поговорила с его родителями, выставив Диму виноватым во всем. Он жестокий, не идет на контакт с другими сверстниками, путается с сомнительными подростками, ругается матом, срывает уроки и плохо учится. Список грехов Димы бесконечен, по нему плачет колония, и он обязательно туда попадет. Лишив его не только поддержки, но и спокойствия в собственном доме, она подтолкнула мальчика на мысль о самоубийстве. Димой совсем не владел страх перед смертью, он, как ему казалось, нашел реальный выход из ситуации.
Класс делился уже на две другие части. Первая – по-прежнему серая кучка из трех человек. Вторая – те, которых убедили в том, что Дима плохой, никчемный. Сделав его бездушным предметом, Татьяна Васильевна окончательно заглушила чувство вины у всего класса. Эта сама никчемная, пустая женщина наслаждалась чувством власти.
Дима знал, что в понедельник его будут бить и унижать, снимая все это на мобильник. Один из серых позовет старшего брата. Съемка попадет на один из сайтов Интернета. Его день рождения в субботу. Но этого дня не будет. Учительница убедила родителей не устраивать для Димы праздник, наказать тем самым его. Дима оставит сообщение родителям, ночью тихо покинет квартиру и бросится с крыши соседнего девятиэтажного дома. Я следила за ним. Он уже был на месте своей предполагаемой гибели. Почему ночью? Просто днем ребенку было страшно, он боялся высоты. У меня оставалось три дня, чтобы видеть Диму живым. Если бы только все родители могли глубоко чувствовать своих детей, доверять и верить им, то таких ужасных вещей маленького масштаба не происходило. Простив всех на прощанье, Дима не отступится.
Как мне остановить его? Как? С Софьей я не чувствовала точной даты случившейся трагедии. Меня терзало еще большое чувство беспомощности. До чего только можно довести маленького человека, чтобы посеять в нем мысль о самоубийстве. Как мне птице удержать Диму от этого поступка? Что мне сделать? И он подсказал мне сам. Может мальчик чувствует хоть на малую долю, что кто-то знает о нем, переживает за него, боится. Я рядом, рядом, я здесь.
На его пиджаке написали замазкой-штрихом обидное слово «ЛОХ». Дима впервые сказал и Татьяне Васильевне, и серой братии, что они пожалеют обо всем. Сказал во все услышанье. Он предрекал свою гибель, но слова «вы пожалеете» мгновенно привели меня в правильные чувства. Выход нашелся сам собой. Я не дам Дмитрию погибнуть. Светлых детей должно быть больше, чем серых. Я хоть и птица, но могу действовать и как Татьяна Васильевна, и как злодей Сергей. Я смогу, хоть раньше и не могла. Но я когда-то будучи человеком не могла летать, а будучи птицей видеть и слышать в новом своем состоянии.
Мне не надо выдумывать план. Я наблюдаю уже три месяца не только за своим подопечным, но и за его палачами. Меня, как и Сергея, трудно заподозрить в преступлении. А кто будет искать и судить птицу? Ведь плюс ко всему я еще и птица. Хотя признаться меня совсем не интересовал этот вопрос, он был отголоском из прошлой человеческой жизни.
Школа находилась рядом с небольшим перекрестком. Проезжая часть узкая, но с двусторонним движением. Серенький злодей никогда не смотрит по сторонам, когда переходит дорогу. Ему сегодня и умирать, а Дима пусть доживет до глубокой старости. Сегодня или в четверг я подловлю его. Чувство безнаказанности, превосходства над другими и вседозволенности губит чувства самосохранения в таких детях, а судьба не хранит их. Сегодня я не провожала Диму в школу, а заняла наблюдательный пункт напротив дороги и затаилась в ожидании. На дереве самое подходящее место, птицу трудно здесь заметить, да и незачем. Внезапность – главное, что мне нужно.
Вот он и появился. В его школьном рюкзаке позвякивала бутылочка с коньяком. Серый ребенок намешал из папиного бара водку и коньяк, дабы в на перемене в туалете влить все содержимое в Диму, а потом прикольнуться над пьяным на уроке. Я ухмыльнулась. В морге, когда его горем убитому отцу отдадут вещи сына, кому-то эта бутылочка пригодится, чтобы заглушить боль и нервы. Папа хоть на мгновение, но удивиться найденному. Мерзостный ребенок предвкушал удовольствие и не смотрел на дорогу. Все произошло очень быстро. Словно другие силы, кроме меня помогали совершить задуманное. Он переходя дорогу, не остановился на середине и даже не посмотрел в обратную сторону. Слегка пьяный водитель мчался на приличной скорости. Мальчик думал, что успеет перейти узкую трассу. Водитель и не подозревал, что тот внезапно остановится. Только серые дружки серого мальчика видели черную ворону, внезапно пролетевшую в сантиметре от его носа. Я даже почувствовала, как задела его лицо крылом. Суматоха, вопли, крики, также рассказы очевидцев о внезапно появившейся птице, - все это был потом.
Особых уроков в этот день не было. Все забыли о Диме. Только на последней перемене девочки, увидев меня в окне завизжали, а одна из них вспомнила про вчерашние угрозы Димы. Чтобы оправдать и подтвердить это мнение мне пришлось переместиться через два окна. Я оказалась как раз напротив Димы, который сидел на последней парте. Я не просто смотрела в его глаза, но и он смотрел в мои. До Димы дошло, что кто-то, пусть даже птица, за него заступилась. Он не один. Я закреплю этот результат и мой мальчик никогда не бросится с крыши дома.
Кто-то задернул шторы. Я не могла больше наблюдать и переместилась на окно третьего этажа в учительскую. Директриса, с посеревшим от переживаний лицом, при всех отчитывала Татьяну Васильевну. Ей припомнили все. За всю первую четверть только один классный час, посвященный правилам безопасности дорожного движения. К тому же в этот день она опоздала на первый урок, хотя должна была прийти заранее. Происшествие, а классного руководителя нет на рабочем месте. Татьяна Васильевна оправдывалась, говорила, что задержалась в женской консультации, что беременна она уже три месяца. Оправдывалась взрослая женщина, как провинившаяся школьница. У кого-то она может быть и вызвала чувство жалости, но только не у меня. Меня укололо совсем другое. Таких чувств я не испытывала никогда – ни будучи человеком, ни став птицей. Сама уже мать, в ней живет и развивается живое существо, новая жизнь, и в тоже время она издевается над чужим ребенком. Директриса обязала всех преподавателей сопровождать детей через дорогу, встречать их перед сменой и переводить через дорогу после занятий. Я тоже дождусь свой класс и достойно провожу. Страхом, который сидит во мне, я поделюсь с этой взрослой тетей, научу ее состраданию.
Если задуматься, то для Татьяны Васильевны я сделала большое благо. За суицид несовершеннолетнего ее бы судили, а так ей ничего нельзя предъявить за попавшего под машину мальчика. Никто не виноват, кроме пьяного водителя. Это благо нужно исправлять. Я не делаю одолжений таким, как Татьяна Васильевна.
На уроке ей сообщили о черной вороне, указав при этом на Диму, дескать, он обещал отомстить. Я слышала это даже через занавески, но не видела, как побледнела молодая учительница. Зато уловила, как в испуге и смятении бьется ее сердце, чувствуя и свою расправу. Правду говорят, что у беременных женщин необычайно обостряется чувство интуиции. Мне только этого и надо было. С нетерпением я дожидалась последнего урока. Если бы тогда Татьяна Васильевна попросила у Димы прощения, признала бы перед всем классом, что не права. Но даже в душе ее не находилось места раскаянию, плохому человеку всегда трудно покаяться, практически невозможно. Я с силой стукнула о стекло клювом и, каркнув громко, улетела в свое старое лежбище до пятницы. Та огромная боль, сидевшая внутри меня, чуточку притупилась.
Мне так хотелось отдохнуть, но за эти дни обозначился мой новый наблюдательный пункт, а точнее сразу три. Я устала и только к субботе вернулась к своему Диме. Он уже не опасался идти в школу, хотя и шел медленно, но это от раздумий. Заняв удобное место, я стала наблюдать за ним. Мальчик должен дать мне ответ: завершить задуманное или оставить все как есть. Я зрительно, как могут все птицы, приблизила к себе его лицо. В какой-то момент Дима застыл и оставался неподвижным несколько секунд. Но даже мгновения хватило мне, чтобы увидеть и понять, что мой мальчик остался прежним. Нет, он не возгордился и не озлобился. Пересуды и страхи со стороны класса закончатся, подстрекатели наказаны, а прежние молчаливые свидетели происходящего перестанут опасаться и потянутся к доброй его душе.
«Успехов тебе, Дима! – пронеслась моя мысль над школой, - Последний раз я вижу тебя. В последний раз заступаюсь за тебя». Директор сыграла мне на руку. Теперь все классные руководители школы собирали ребят и переводили их через дорогу.
Я дождалась, когда Татьяна Васильевна переведет пока еще свой класс, и накинулась на нее. Естественно, появившись ниоткуда, я испугала свою жертву. Взлетела и била мерзкую женщину клювом, целясь в голову и глаза. Я ворона, не воробей, у меня очень острый и крепкий клюв, всего двумя ударами я могу покалечить, изуродовать и даже убить. От испуга и от боли, от внезапности происходящего она дико кричала, пытаясь закрыться руками. «Тебе не место в школе, ты не должна находиться рядом с детьми, ты не можешь стать матерью, ты не женщина, ты не человек, ты убийца!» - говорили мои удары. Визг перешел в вопль. Мой клюв окрасился в теплую кровь жертвы, и от этого пьянящего запаха я не могла остановиться. У наблюдающих весь этот ужас прошло оцепенении, и некоторые кинулись на помощь. Дима первый бросился на ее защиту, он оказался смелее всех. Я улетела. Я сделала все, мне везло и в этот раз. Мне показалось даже, словно боль снова на мгновение отпустила меня. Но я только птица. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Глава третья.
Кто я в этих новых окнах? Я снова наблюдатель или участник событий. Какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что выбор придется делать самой. Такая вседозволенность сильно угнетала. Странно еще то, что окон на этот раз три, и из всех доносится черный свет, на этот раз какой-то равномерный и невыносимо спокойный. Этот факт и натолкнул меня на мысль, что все окна как-то связаны между собой. Связаны, как светофор, поочередно гася свое табло, давая короткую жизнь другому цвету, составляя тем самым целое единство.
Одно окно было в нашем новом перинатальном центре, где я узнала о серых младенцах и где я еще пока не понимала за кем мне наблюдать. во втором объекте жила молодая женщина. Я чувствовала, что ее бросил мужчина, а может быть она и сама разорвала с ним отношения. Настоящая боль была в третьем окне. Там от страшной болезни умирала маленькая девочка. В бестолковом горе метались родители, как мои пернатые собратья мечутся над выпавшим из родного гнезда птенцом.
Откуда черный цвет? Боль, болезнь, страх, уныние, беспомощность – да что угодно, но не преступление. Зачем я здесь?
Только через некоторое время я догадалась, что отчаяние женщины достигло того момента, когда готова буквально на все ради своего ребенка. Мужчина чувствовал какую-то вину. Но их короткие фразы о каком-то выходе не давали мне никакой информации, оба и чем-то не договаривали. Уже целый месяц я не понимала, что именно они собираются сделать. Окно стало неизбежно-черным, с больным желтоватым оттенком. Оба родителя очень много и долго разговаривали с дочкой, Валечкой, но наедине лаконично-понятная только им речь сильно пугала и меня и их.
Прошло еще два месяца. Ситуация ни в одном из трех окон не изменилась. В роддоме по-прежнему рождались серые младенцы, в одной квартире медленно умирала девочка, а в другой должна была скоро появиться на свет. Отец Валечки постоянно кому-то звонил, о чем-то договаривался. Наконец, он встретился с врачом роддома, треугольник сомкнулся, я была близка к разгадке. Последний, самый последний, тоньше самой тонкой ниточки шанс, и насколько он тонкий, настолько и дикий, не укладывающийся в рамки сознания. Мне понадобилось много времени для знакомства с моими подопечными и всего несколько мгновений, чтобы понять какое на этот раз преступление здесь может произойти. Сразу могу уведомить себя, что и в случае с Соней я не смогу вмешаться. А даже если бы и смогла птица внести свою лепту в эту историю, то какое место занять, чью сторону принять? Горе, застывшее в глазах матери умирающей девочки, не дало мне увидеть одно обстоятельство. А это же так очевидно. Одинокая беременная женщина и мать несчастного ребенка – сестры. Все стало на свои места, как только я увидела их вместе. Ключ к головоломке нашелся, все пазлы до одного сложились воедино. Осталось только мучительно наблюдать за происходящим. Все короткие фразы, недомолвки этих родителей мне стали ясны, так же как и роль третьего окна в перинатальном центре.
И снова на чердаке, в своем укромном месте терпела я боль от жалости к людям, снова умирала и думала. Мысли. Как кнут не оставляли мой бедный разум в покое. «Всегда есть выход!» - скажете вы. Поверьте, порой его просто забыли оставить. Даже у моих новых подопечных имеется выбор, а у меня в этой истории нет. Отцом еще не родившейся девочки, (а я вижу, что это именно девочка), был Геннадий. Он же отец Вали, которой требуется операция. Как вам вот такой треугольник. И самое страшное, что это не случайное стечение обстоятельств, и не минутная слабость, а продуманный шаг. Родители не могут родить и пересадить нужный орган больному ребенку. Готовый донорский нужно ждать, нужны очень большие деньги. Эти родители, как и многие другие, готовы на все, на любое преступление ради своего чада. Они не стали глупо надеяться на чудо. Донором может быть только близкий по крови человек. Другого шанса их Валенька больше не получит. Ребенок от родной тети и родного отца идеально подойдет. Многие очень многие способны на убийство ради своих детей. Но можно ли убить собственного ребенка для того, чтобы другой, но тоже собственный ребенок жил?
Я поняла, что и с врачом роддома и с доктором из московской клиники по пересадке органов уже удалось договориться. Как это ни дорого, но дешевле и надежнее, чем ждать. Сотни вопросов я задавала сама себе и не могла ответить ни на один. Если все получится у них то, как они будут жить дальше. Ситуация казалась невероятной даже для меня. Бедная женщина и не подозревает, что уготовано ей и еще не родившемуся ребенку. Для нее роды пройдут неудачно, с осложнениями, и ребенок умрет. Может и лучше, что она ничего не знает.
Я стала молить Бога, чтобы появился скорее донор для Валечки, чтобы неродившийся ребенок не расплачивался своею жизнью за жизнь другого. Но потом я осеклась в своих молитвах. Разве я сама не такая, как родители Вали. Я прошу Бога лишить жизни одного ребенка ради другого. Одни решаются на преступление от горя и отчаяния, чтобы спасти и сохранить жизнь, другие – ради достатка, излишеств, своих мелких желаний. Но перед Богом и людьми грех одинаковый. Слишком тонкая грань. Решившись на такое, человек либо перейдет эту грань, либо будет всю жизнь винить себя. Одному не будет покоя при жизни, другому – после смерти. Я то знаю, что такое душевные муки, много видела людей в навсегда спокойно-черных окнах.
Обессилив от наблюдений, я ждала неизбежного. Геннадий успешно договорился с заведующей женской консультации и главврачом роддома. Вот, значит, сколько стоит неродившаяся жизнь. Самое страшное для человека остаться без Бога, т.е. без надежды вообще. Для этих родителей уже нет возможности обратиться к Богу. Что они могут попросить в молитве своей. Я сама стала молиться о том, чтобы ничего не получилось из задуманного. А еще мне хотелось не наблюдать за происходящим. И вот впервые я получила что хотела.
Перинатальный центр находился на большой территории медсанчасти. Здесь имелся отдельный пищевой блок, расположенный как раз напротив моего наблюдательного пункта. Рано утром вышла оттуда грузная женщина с ведром и, выругавшись, окатила меня кипятком. Хоть я теперь птица, но не отвыкла ходить по земле – за то и расплатилась. Я смогла добраться до высокой прохладной травы за забором больницы, а ночью тяжелыми и короткими перелетами до своего чердака, и погрузилась в долгий сон.
У Валечки в мое отсутствие начался рецидив. Детский организм не выдержал, и еще один ангел появился на небе. Прогноз Геннадия оправдался полностью, только не ребенок, а мать скончалась от преждевременных родов. Геннадий с женой забрали слабенькую девочку из роддома. Будут ли они любить новую Валечку? Даже между собой они бояться говорить о происшедшем.
Вскоре все забудется, появятся новые заботы и проблемы. Жизнь, вполне счастливая и благополучная, будет им наградой за преступление. За что Господь милостив к ним? Но я не могу осуждать их. Я только птица. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Глава четвертая.
В этот раз мне особенно больно. Я наблюдаю за одной парой. Черное окно появилось в этот раз очень рано. За все три года это самый долгий период наблюдения перед трагедией. Опасности вообще не было, но я всегда верю цвету окон. Очень долго искала источник черного сияния, но не было ни одного человека желавшего зла моим подопечным, и все, слава Богу, были здоровы. Это самое долгое наблюдение и самый короткий мой рассказ.
Если и существует на свете любовь, то я ее увидела. Настоящий ослепительный белый свет просачивался сквозь оконную черноту, пытаясь выбраться наружу и освободиться от оков. Этот свет грел меня одинокую больную птицу.
Их звали Надежда и Руслан. Они встретились случайно и сразу поняли все друг про друга. Он теперь не сможет без нее, а она без него. Руслан забирал племянника из детского садика. Укутав бутуза и усадив на санки, он быстрым ходом пошел через парк и даже не заметил, как санки немного занесло и мальчишка вывалился на снег. Кричать мальчик не стал, пытался встать, но одетый тепленький пуховичок, а заодно свитер с жилеточкой, ему явно мешали. Он был похож на перевернутого жука. Когда Надежда подбежала к нему, Руслан был далеко. Заметил свою пропажу Руслан только у подъезда и тут же побежал назад. Так они и познакомились.
Сколько счастья я видела, сколько заботы, сколько любви. Наедине они шутили и дурачились, как дети. Оба жадно упивались своим счастьем, растворяясь друг в друге. Вообще, они очень забавные. Вчера они выбирали мебель в одном магазине. Смешно на них было смотреть. Руслан укладывался на кровать, Надежда залезла в шкаф и смеялась, а потом они оба делали вид, что моют посуду и пьют чай в выставочном кухонном гарнитуре. Еще они часто гуляют в парке, стреляют в тире, катаются на аттракционах и всегда завершают свою прогулку на колесе обозрения. Двое над большим городом и смотрят друг на друга.
Наблюдая за ними, я даже забыла, что им угрожает какая-то опасность. Но я здесь – значит неизбежно произойдет страшное и непоправимое. А опасности я не видела. У обоих хорошие друзья, родственники, даже соседи их любят всей душой. Надя прибежит по звонку в любое время, чтобы сделать соседке-пенсионерке укол. Она, вообще, не похожа на других девушек – все в ней такое необыкновенное. И я не представляю, что с ними может произойти.
Все случилось неожиданно и так быстро. Опасность обнаружилась самым невероятным и вместе с тем банальным способом. Даже мне сверху показалось все непонятным мгновением, которое оставило после себя эту невыносимую боль. Никто и никогда не ездил по нашему центральному парку на машинах. Здесь кругом аллеи и аттракционы, детские площадки и уютные кафэшки, узкие аккуратные дорожки с лавочками, где целыми днями играют в шахматы или просто отдыхают. Они шли держась за руки в центре парка у самой большой клумбы, тут всегда катаются на велосипедиках или взятых на прокат детских джипах малыши. Их сбила машина. Чья-то навороченная тачка, несясь на огромной скорости, одним ударом оборвала жизнь Руслана. Он успел только оттолкнуть Надю и весь удар железного гиганта принял на себя. Мамы кинулись за детьми, кто-то сильно кричал, Надежда, пытаясь встать, искала Руслана. Оценить и осознать происходящее она не смогла. Как поверить, что непонятно лежащее изогнутое, страшное тело, - это ее любимый. Я видела, как она присела рядом с ним на колени и замерла, уставившись в одну точку. Так и у меня когда-то застыл весь мир, будто стараясь хоть на миг вернуться к хорошему прошлому и повернуть время вспять, сделать все по-другому. Но прошлое нельзя остановить даже на мгновение. Мне так хотелось помочь Надежде.
Я неустанно следила за каждым ее шагом, плакала вместе с ней и выла в тоске, и временами проваливалась вместе с Надеждой в глубокий беспамятный сон. Но организм мой отдыхал, оправлялся физически и снова был готов к душевным мукам.
Моя девочка вышла из оцепенения лишь однажды. Я знаю, ей снился сон, что с Русланом они опять идут вместе, держась за руки и смеясь. Проснувшись в реальном мире, Надежда снова впала в истерику. Ни брат, ни отец не могли с ней сладить. И лишь мать, вовремя вернувшаяся с работы, сумела схватить и обнять ее так, что дочь даже дернуться не могла. А мать шептала, шептала ей что-то на ухо, качала как маленькую и снова шептала.
После этого случая Надя заинтересовалась расследованием. Она помнила, как в больнице в состоянии ступора подписала какие-то документы, что претензий не имеет. Да и не важными оказались ее подписи и показания, хождение родителей Руслана по разным кабинетам, слезы, боль и отчаянье всех месте взятых. В самом людном, после рынка месте не нашлось ни одного свидетеля. Знаете почему? Водитель – это отпрыск какой-то местной чиновничьей шишки. Дело даже заводить не стали. Протокол осмотра места происшествия – это какая-то китайская белеберда на русском языке, из которой ясно только одно – милый и вполне трезвый водитель не мог нарушить правила дорожного движения, так как на данной территории нет никаких дорожных знаков, пешеходной дорожки и светофора. Короче нарушать было нечего. О том, зачем в центральном парке города светофор в протоколе умолчали.
Боль и горе, которые внезапно наступили для Надежды и родных Руслана, только бесконечно нарастают с каждым днем, как ком снега. Во всех других моих наблюдениях, горе либо проходило, либо оставалось рядом, иногда раздавливало свою жертву, но никогда не накапливалось. Меня уже не хватало на остальные окна. Название этой боли – произвол. Что же, мне чувствовать это горе вместе с Надей до конца жизни? Эта девочка не успокоится никогда. «Что мне делать? Да что же это такое? Когда это все кончится? – кричала я на своем вороньем языке в темноту, - Люди, добрые люди, пожалейте меня, убейте». Кто-то на мои истошные крики кинул камень и не попал.
Такое мучительное состояние длилось у меня и у Надежды уже три месяца. Три месяца невыносимых и нарастающих мук. Надя из красивой и привлекательной девушки за короткий срок превратилась в замухрышку, лицо серое, бледные губы, бесцветные глаза и даже морщины на лбу и у губ. Девушка сгорбилась, стала рассеянной. Как некогда свежая роза, враз срезанная и очутившаяся вместо уютного сада в стеклянной тесной вазе, завяла и моя Надюша. Ее не радует то, что приводило в восторг раньше. Мир погас, все напоминает о Руслане. Уже пошли разговоры родных, что надо все забыть, жизнь продолжается, она еще встретит другого. Глупые, разве можно заменить для Надежды Руслана. Она родилась для него. Если бы сынка богатых и влиятельных родителей осудили хотя бы на короткий срок, она бы оклемалась, хоть и не скоро, но пришла бы в себя, и, может быть, даже научилась бы жить со своим горем.
Мое тело внезапно стало отвечать на душевные муки. Видно разум отказывался и не мог принять всего и сразу. Летать становилось труднее. Нет, я могла по-прежнему быстро летать и подолгу наблюдать, не шелохнувшись на подоконнике, но каждое движение каждый взмах крыльев придавал мне невыносимые страдания. Я стала боятся, что меня опять покалечит дворовая ребятня. Каждый новый день прибавлял новую агонию. Физическая боль вовсе не отвлекала от душевной, а наоборот, дополняла и усиливала ее.
Наступил последний день моих наблюдений. Но тогда я не поняла этого. Наверное, от бессилия уже не чувствовала опасность. Проснувшись в то утро, Надя долго и бессмысленно бродила по квартире, будто искала что-то. Очнувшись или вспомнив о чем-то, она быстро оделась, вышла из дома и направилась на остановку. Меня не смутило то, что Надюша не села в первый попавшийся транспорт, а ждала свой маршрут. Я, вздохнув, полетела за автобусом, видела ее в окне. Люди, ехавшие в автобусе, не заметили ничего необычного в девушке. Они торопились. Лишь ребенок, которого везли в садик, внимательно рассматривал странную тетю, но не долго, переключился на окно на проезжающие мимо машины.
А посмотреть было на что. Очень редкий в нашем городе густой туман стоял над рекой и скрывал от проезжающих поле, пляж и небольшой поселок, расположившийся на возвышенности. Спрятались все домики и лодочная станция, и только до церкви с зелеными куполами не добрался туман. Она будто парила над землей. Вот почему, наверное, старые бабушки называли ее Возвышенкой. Но никто из пассажиров, кроме Нади, не заметил этого мирного созерцания. Надежда ехала в парк.
До самого вечера девушка бродила по аллеям, зашла в цветную часовню, расположенную в парке. Она долго плакала на их с Русланом скамейке, тихо и никому не мешая. Как только вечером открылись аттракционы, Надя, купив билет, направилась к колесу обозрения, а я уселась на самое высокое дерево. Колесо двигалось медленно, но мне не сразу удалось сфокусировать взгляд и приблизить лицо Нади. Знакомая до боли, решительность в ее спокойных глазах, острым лезвие полоснула мою душу. Я бросилась в небо на самый пик чертова колеса, как будто могла остановить ее. Но Надя улыбнувшись встала, расправила руки и, все также улыбаясь, рухнула вниз.
Бывают мгновения тянутся долго, как в замедленном кино. Тянутся, чтобы оборвать что-то ненужное и дать взамен нечто новое. Надя падала вниз, а что-то черное вырвалось из нее и испуганно бросилось прочь, не разбирая ничего и не понимая. Это нечто черное было новой вороной для новых черных окон. Меня освободили от чужой боли и горя, дали новую смену, оставили в покое. И я летела прочь из города.
Глава пятая.
Я летела прочь из родного города, словно боясь не успеть куда-то, словно навстречу к кому-то. Будто птица внезапно выпущенная доброй рукой из клетки, неслась я разрезая воздух, сминая его крыльями, глотая и ощущая его вкус. Может быть такой бывает свобода, щедро каждый миг одаривая меня счастьем. Я долго так летела, как и прежде не помня себя, забыв Соню, ее маму, Диму, серых младенцев, не ощущая боли и горя. Даже физически я не почувствовала никакой усталости, пока руки-крылья не застыли при очередном буйном взмахе и пернатое тело камнем полетело вниз. На последней секунде мне удалось спланировать, но все же я больно ушиблась. Это даже позабавило меня на мгновение, а в следующее мгновение я уже провалилась в тяжелый усталый сон.
Сколько я неслась в потоке ветра и сколько потом спала не знаю. Во сне я вспомнила все – трудные, но счастливые дни, недавнее горе и то, как стала птицей. Слушайте меня, если вы еще не поняли, как много всего мерзостного и невыносимого счастливо живет среди нас, приспосабливаясь и губя все вокруг. Я, как и вы, безропотно повиновалась всему, сносила терпеливо все тяготы, решала свои проблемы. Будучи человеком, я не вмешивалась ни во что, говоря самой себе: «Тебя это не касается!» Сочувствовала со стороны, тихо радуясь, что самое плохое происходит не со мной. Начну с самого начала. Я обращаюсь к вам, к таким же людям-птицам, как и я.
Тяжело быть одной. Но еще тяжелее остаться одной, когда любимый мужчина бросает тебя, услышав известие о скором появлении наследника. Надо преодолеть боль, одиночество, чужое сочувствие и унижение. К вам придут и скажут обязательно: «Вот я же говорила, что он тебе не пара. А ты меня не слушала». И действительно не пара. Как же я не видела, что рядом со мной совершенно никчемный человек, умеющий только смотреть телек, вкусно есть, пить пиво, требовать внимательного к себе отношения. Чем мог понравится этот тип, вечно ищущий работу, всегда жалующийся и говорящий о своей исключительности? Какое-то время мне даже было страшно рожать от него. Но почувствовав первые толчки внутри себя, я успокоилась и навсегда забыла об отце-осеменителе. Нужно оглянуться – вокруг много хороших мужчин. И потом, когда Артем подрос, я встречалась с настоящими, заботливыми и интересными мужчинами. Но никого я и близко не подпускала в наш с сыном мир, наша семья была только нашей. Я наслаждалась буквально всем: первое слова, первые шаги, даже детские болезни были личной теплой болью.
Мой сын ничего не успел. Не было первой любви, расставаний, студенческих деньков, первого рабочего дня на настоящей интересной работе. Не было ничего. Он не успел пожить, ему не разрешили. Горячая точка – такое название места, где по чьей-то воле умирают наши дети. Они бедные умирают, выполняя какой-то долг перед Родиной. А Родина их собственно никуда и не посылала умирать. Ожиревшие и ошалевшие от власти и денег мрази были на тот момент Родиной. Их не было, когда я за деньги пыталась пристроить Артема в детский садик, когда я покупала ему лекарства, когда я кормила, одевала, обувала, учила, лечила его. Я была одна, мне никто из них не помогал.
Очухавшись после похорон, я недолго убивалась. Меня успокоили в церкви. Очутилась у меня, как и у многих других, такая минута, когда обратиться не кому, кроме Бога. В своих раздумьях, в своем горе отстояла я службу, очнулась, когда батюшка проповедь читал. Он говорил много и складно, но уразумела я только одно. Если есть моя любовь к сыну, а его чувства ко мне тоже сильны, если уверена я в своих чувствах, то ничего не потерялось с его смертью, все осталось. Преступление хоронить свою материнскую любовь. Мой Артем здесь рядом, со мной.
Я постоянно вспоминала сына. Вот забираю его из садика. Беру за ладошку, а он ее вырывает и хватается за ручку сумки. Смешной. Это он мне вроде нести помогает. Тащу я некоторое время и его, и сумку, а потом вдруг как будто вспоминаю: «Ой, гостинец отдать забыла!» Я все время разное придумывала. Денег всегда не хватало, порой гостинцами были самые дешевые карамельки. Один раз шли из садика мимо парка, а я под сосновую кору ириски засунула. Всю дорогу я Артему про беличьи запасы на зиму рассказывала, а как только к дереву подошли, я ему и предложила под корой поискать. Вот веселье было. Артем нашел все три, а взял только одну, остальное белке оставил. Я могу долго, очень долго рассказывать о сыне. Каждой матери есть, что рассказать.
Все в нашей жизни шло хорошо. Иначе и не могло. И я, и Артем старались друг для друга. Сын закончив школу, сразу же поступил в институт. Он часто с друзьями подрабатывал. Успевал и учиться, и работать. Это я так думала. На самом деле сын очень многое от меня скрывал. Мы часто не видим, что происходит рядом с нами, воспринимаем действительность только тогда, когда события касаются нас напрямую. Сейчас ни для кого не секрет, как происходит обучение в вузах. Есть деньги – сдал зачет. То, что должно считаться постыдным, даже не оправдывается, а считается уже нормой. Но взяточникам всегда мало. В наше время платят не только те, кто не желает учится, а все подряд. Многие педагоги вузов все равно найдут повод взять в тебя деньги. Мой Артем не мог платить, да и не хотел. Ему было жалко меня, жалко своих заработанных денег и сил. Наивный, он полагал, что сам в состоянии все сдать, что в институте кому-то нужны его знания. Да и я признаться так думала. Артем провалил сначала зачет, а по правилам этого вуза нельзя сдавать следующие предметы, имея задолженность. Сумма при сдаче сессии получилась значительная и разом мы ее выплатить не смогли. Не мы одни были поставлены в такие условия, и все кто мог платили – иначе отчисление из института и армия. Призыва особенно в то время боялись многие. Армия, служба, вооруженные силы, призыв, война, Чечня – были синонимами. Естественно, многие педагоги пользуясь своим положением старались нахапать. Но я особо не волновалась. Мой мальчик умный, и обязательно поступил бы на следующий год в другой вуз. Забрать служить его не могли по состоянию здоровья. Искривление позвоночника, межпозвонковая грыжа в двух местах грудного отдела – все это требовало лечения, и военкомат должен был предоставить отсрочку. Но сына у меня забрали и не вернули. Он погиб в Чечне, совсем молодой, неопытный. Не прошло и года, как я получила похоронку.
Вот тогда я и почувствовала это птичье беспомощное одиночество. И ведь я часто наблюдала со стороны похожие ситуации, молча сочувствовала, но никогда не помогала. Принцип «меня это не касается» сработал в конечном итоге в отношении меня самой. Я была в полной беспомощности, а другие сочувствовали со стороны. Страшно, но нас как птиц скоро перебьют по одному. У моей соседки сына забрали в военкомат прямо на выпускном вечере. А вдруг он потом скрываться будет? Лишили его очень важного и заслуженного события в жизни.
Что можно сделать, когда против тебя произвол? Где взять деньги, если профессор в вузе захотел на одной из своих дач поменять крышу или вставить новые окна? Ты будешь платить и кланяться при этом в пояс. Что произойдет если сынку очередной шишки срок идти в армию? Заберут десяток наших детей вместо одного и спасибо за то, что растила, не скажут.
И вот пришла мне в голову мысль. Все разом встало на свои места. Это было так ясно и очевидно, что я впервые улыбнулась. Сейчас я боюсь той своей улыбки. Вот до чего я додумалась. Если кому-то можно забирать наших детей, обогащаться за наш счет, за наше здоровье, то и я могу наказать их, отомстить. В моей жизни забрали самое главное, самое ценное, вырвали с мясом. Мне существовать даже не зачем и терять нечего. Знаете когда мне пришла эта мысль? Я отлично это помню. В тот день мне принесли компенсацию за сына – большие по некоторым понятиям деньги. Их бы хватило, что бы насытить на целых пять сессий вузовских преподавал, или купить отсрочку у очередного полковника в военкомате. Откупились от меня, кинули кость, как собаке и пошли гадить в другие места. Этих денег и еще небольших моих сбережений хватило для покупки пистолета с глушителем. Новое приобретение своим холодом жгло руки. А я засунув его в карман пальто, грела и радовалась. Вы сами купили себе смерть.
Я вовсе не одна, кто додумался до такой простой формулы, даже не формулы, а аксиомы. В одном из черных окон я наблюдала за женщиной, у которой дочь наркоманка. Как же страшно, когда видишь перед собой не собственного ребенка, а нечто совершенно другое, ужасное, неродное. А как жалко свою кровиночку, когда ломка крючит все тело. Эта женщина боролась за своего ребенка до последнего. Но наркотик не отпустит никогда, нет пути назад. Мышцы во время очередной ломки сокращались так, что ломались кости на руках. Не буду перечислять все события. Это горе изжить нельзя. Девочка умерла от передозировки. Мать не знала, кто посадил ее девочку на наркотики, кто впрыснул яд в ее тело. Спустя два месяца она облила бензином один из притонов, где торговали наркотиками и подожгла. Дом вспыхнул как спичка. Сев в старенькую пятерку, доставшуюся от мужа, в десять минут докатила до следующего притона, и четко, механически, как робот, проделала те же действия. Уж не знаю, где она достала гранату (пропустила я это наблюдение), но в квартирный притон тоже пострадал в эту ночь. Усталая, оглушенная взрывом, она вернулась домой и стала ждать, когда за ней придут. Но никто не пришел и не арестовал ее. Конечно, взамен этим злачным местам появились вскорости новые. И убиты были мелкие продажники. Но разве ее волновало это. Мать сделала то, что смогла. У нее убили ребенка, она в ответ изуродовала их. Возможно, она еще не раз нанесет такой визит этим мелким уродам.
Я тогда не зря почувствовала нечто родное в этой женщине. Но у меня времени ушло больше, отомстить нужно было конкретным лицам.
Я тоже спланировала осуществить месть всем за один день. Я боялась, что меня поймают и я не убью всех разом. Я стала изучать их привычки, их быт, записывая весь распорядок дня. Знаете, что странно? Наблюдая за ними, мне не пришлось менять свои образ жизни. Приговоренные, так я теперь их буду называть, вели обычный образ жизни. Точно также ходили по магазинам, только шмотки брали в дорогих бутиках, а продукты самые дорогие и много, и не считая денег. Они чаще ужинали в дорогих ресторанах. Я не светилась, всегда ожидала на противоположной стороне заведений. Потом были две недели репетиций, где я составила строгое расписание, как у входа в институт стреляю в ненасытную до денег профессоршу, далее четко следую до военкомата - два выстрела сначала на втором этаже, затем один на первом, и следом быстро и далеко за город, в место под благозвучным названием Троицкое, где давно уже нет святого храма, зато много дач новых русских (их детки не служат в армии, наши умирают вместо них), а там, заняв определенную позицию, дождаться появления нового персонажа и выстрелить. Ну а потом хоть трава не расти, хорошо и радостно на душе. Если удастся спастись бегством, то короткими остановками на отдых добраться до военной части, где прибить очередную мразь. Вам кажется это абсурдом? Может быть я сошла с ума, но ведь надо что-то делать. Надо!
Но я ничего не смогла. У института побоялась попасть в кого-нибудь из студентов, в военкомате вообще все пошло не так. Я их встретила уже на выходе и растерялась. Потом поехала домой, долго сидела, уставившись в одну точку. До меня вдруг дошло, что я просто не могу никого убить. Никого не могу. Так легко и естественно стало взять пистолет и пустить себе пулю в висок. Но я выбрала снотворное – много, чтобы не спасли. Облегчения не настало. Я стала птицей с прежней болью и без человеческой памяти. Я одна во всем мире. И я – наблюдатель.
Глава шестая.
Точно знаю, что была в забытье очень долго. Мысли возвращались в прошлые воспоминания, приводя страдания в полный порядок. Теперь я точно знала кто я, почему страдаю и чувствую душевную боль. Но все равно странно ощущать новую свою безысходность. Я знаю где у меня раны, но не могу залечить их. И главный вопрос мучил меня: «Куда мне теперь? Что мне делать?»
Я неслась ввысь, не как все птицы вперед навстречу заданному пути, а только вверх, поскольку не было у меня теперь ни своего пути, ни цели пребывания на этой земле. Желание быть человеком, а не пернатым существом, крепко поселилось во мне. Стать снова женщиной и умереть, но теперь по-другому. Я не знаю пуля, сильнейший яд, броситься с высоты, отравиться газом. Все что угодно, но не мучиться так больше. Возможно, наглотавшись таблеток, я не умерла, меня спасли, и сейчас я в коме. Мне все видится, все чудится. Я не птица. Нет и никогда не было Сони, Ванечки, Руслана. Это плод моего воображения. Я лежу в больничной палате, и пусть это все скоро закончится. Надо взмыть как можно выше и рухнуть вниз. Если не получиться, то снова взмыть и снова рухнуть, не давая пернатому телу восстановиться. И только тогда я умру, не выходя из комы.
А может это не кома? И тут я почувствовала как холодный, оживляющий ветер подхватил меня, ласково пошевелив мои перья, подталкивая и бережно неся, повернул в новый ласковый поток. Мне стало легче. Глотая этот воздух, ловя крылом эту воздушную массу, я впервые ощутила спокойствие. Нет у меня у пути, нет решения. Путь этот ласковый ветер, подхвативший меня, несет, куда ему вздумается. Я сбросила с себя всю ответственность, и ждала только развязки. Это называется счастьем. Поверьте, даже это может называться счастьем. Мне хорошо.
Ветер бережно опустил меня ниже, я могла видеть местность внизу. Как же красиво у нас. Я сразу определила, где нахожусь. Не так далеко улетела от своего родного города. Маленькие белые церквушки встречались так часто, что эти места в России узнал бы каждый. Вот ширококаменная старая под византийский манер церковь среди маленьких таких же старых домиков, словно пузатая белая тыквенная семечка выделяется среди черных семян подсолнечника. А вот высокие белокаменки стоят поодаль разноцветных новых крыш, больших и маленьких. То ли девушка на выданье смотрит с пригорка и выбирает женихов, то ли жемчужинка выкатилась из шкатулки с самоцветами. Вокруг широкие просторы, нивы, леса. Вижу за домом сочные луга и узкую полозку березовых стройных стволов. Кудрявые красавицы скрывают шалфеевы дорожки. Если б современные девушки знали, какой силой обладают эти словно по нитке насаженные фиолетовые полотна. Но кто слушает старых бабушек, про журавлиные тропы, про шалфеевы дорожки, про принесенное счастье и удачу из леса. Сколько скрытых мест осталось в России. Скоро они станут забытыми, и люди проходя мимо колдовских затаенок, будут остаться в неведении и оставлять после себя нагаженный мусор. Сейчас модно обращаться к экстрасенсам, гуру, гадалкам и прочим целителям. А я вижу нетронутые шалфеевы дорожки и мне приятно, хорошо. Мой воздушный друг нежно пронес меня мимо величавого собора, богато убранного, дал полюбоваться монастырем с красной кирпичной стеной, стоящим недалеко, но долетев до святого источника резко повернул в сторону и закружил в другом направлении.
Теперь ветер нес меня стремительно, словно торопясь опоздать, не давая больше насладится красотой просторов.
Как же странно устроено небо. Внизу на земле слабый ветерок, еле качает верхушки деревьев, а здесь наверху сильный холодный поток несет одинокую птицу. Это я замечала даже в городе, но старалась перемещаться ниже, следя за подопечными.
Мы неслись в соседний пригород. Я узнавала здесь все. Тут жила моя старая тетушка. Каждые каникулы приезжала я сюда сначала одна, потом с маленьким сыном. После смерти тети ездить стало некуда. Ветер замедлил гонку. С высоты мне совсем по-другому виделись старый клуб, заброшенную усадьбу, новая многоэтажная школа и …Стоп.
«Стоп! Остановись!» - кричала я новому другу. Если бы не ветряной холод, меня сожгло бы жарой. На краю города только началось строительство торгово-развлекательного центра, только заложен фундамент. А я точно помню из прошлой жизни, что когда моего сына забрали в армию , он уже работал. Я была там с подругой. На первом этаже был супермаркет, бутики на втором, кинотеатр на третьем, дискоклуб, боулинг и кафе на последнем. А сейчас только фундамент и группа рабочих в оранжевых касках и синих костюмах.
Я в прошлом. Ветер принес меня в прошлое. Значит мой сын жив. Он на первом курсе института живет здоровый, красивый. Я хочу обратно.
Ветер умело гнал меня от родных мест, управляя и мной, и временным потоком. Мне нельзя вернуться назад, а так хочется. Паника и отчаяние закончились, когда я поняла, что должна куда-то успеть. Временем управлял не ветер, он только помогал мне, торопился куда-то доставить, ласково успокаивал и даже напевал мне. Я летела, сначала слабо взмахивая крыльями, но потом все сильнее и сильнее помогая ветру. Мы должны куда-то успеть.
Глава седьмая.
Утро было прохладным для этой местности. Воздух свеж и прозрачен, и до того какой-то четкий, неестественно пряный, он пугал своим утренним запахом, своей необыкновенной свежестью. А еще было очень тихо, и от этого свежий аромат казался особенно четко свежим. Внезапно меня осенила догадка. Этот неуловимый для человека запах, такой несвойственный для природы на самом деле запах тревоги, волнения, неизвестности. Глубоко вдыхая, втягивая птичьими легкими тревожный, манящий, и вместе с тем пугающий аромат, я пыталась понять, откуда мне ждать беды. Я все еще вела себя, как человек, руководствуясь и разумом, и инстинктами.
Подъехала грузовая крытая машина с маскировкой. Быстро по команде, друг за другом, забрались в машину молодые солдаты. Я увидела или мне показалось знакомую фигуру. Взмахнув крыльями и еще раз удивившись этой тишине, я полетела за машиной. Мне было суетно и тревожно, и как-то страшно за ребят. Уже через час их привезли в расположение. Они должны были занять место вокруг дороги. Каждый занял свою позицию и замер. Благо место было богато растительностью.
Что там часы, минуты для них шли мучительно долго. Многие из ребят пытались бороться со сном. Но это не так просто. Нельзя переговариваться, нельзя встать и размять затекшее тело. Утренняя прохлада сменилась палящей жарой, и стало особенно трудно ждать. Все это было для молодых солдат впервые. Не понятно было кого именно они ждут, и как долго еще ждать. Такое тягостное ожидание нагнетало страх.
Своего сына я заметила сразу и, сначала, замерла напротив, всматриваясь в его лицо, руки, глаза. Глаза были спокойны, отражали невидимую решительность, а вот руки выдавали волнение Артема. Ему тоже было страшно, как и всем, а палящее солнце усиливало это чувство.
Я пережила новое счастье. Живой. Живой. Какое это сладкое слово – живой. Ходит, говорит, живет, живет, живет… настолько я ожидала этого счастья, настолько верила в него, что мне казалось я не переживу, если ветер обманет меня и я не увижу Артема.
Когти мои впились в ветку настолько сильно, что птичьи лапки онемели и я чуть было не упала. Это вывело меня из счастливого оцепенения. Птичий инстинкт снова указал мне на осторожность. Я поднялась в небо, глядя сверху сначала на сына, потом исследуя местность. Что-то странное творилось вдалеке. Но это было еще настолько далеко, что даже с моей птичьей зоркостью, трудно было что-либо увидеть. Ровными, спокойными движеньями я полетела навстречу опасности. Мое птичье чутье не обмануло меня, цепочка людей двигалась вдоль ущелья. Ребята ожидали караван маскировочных машин, подобие той, на которой приехали сами. Обнаруженная мной группа шла тихо, наверняка зная о засаде. Кто-то сдал неопытных ребят. Мои опасения подтвердились. Все четырнадцать человек, как по команде, не сговариваясь, перешли на какую-то тропинку, которую даже я сверху не сразу заприметила. Группа хорошо ориентировалась на местности. И звери, и птицы – все обладают чутьем опасности, ощущают врага за несколько минут до столкновения. Я наблюдала. Они подходили все ближе и ближе, и снова не сговариваясь, они медленно отодвинулись друг от друга, словно пешки на шахматной доске. Их движения были спланированы, они не переговаривались, не было даже жестов. Ужас охватил меня. Они четко знали куда идти, и судя по их движениям, знали даже где кто из солдат расположен.
Я схватила камень, поднялась как можно выше. Это трудно было сделать с грузом. Нервно дождалась, когда хоть на секунду кто-нибудь из них остановится, и бросила камень вниз. Я необычная птица и могу прицелиться с большой точностью. Я попала в самое темечко. Бородатый мужчина вскрикнув, упал на землю, а рядом идущий от неожиданности поднял автомат и пустил очередь.
Далее все произошло очень быстро. С высоты мне было видно, как мои ребята, будто цыплятки, покинули свои укромные места и побежали всперед, останавливаясь и пуская короткие очереди. Незваные гости убежали, бросив своего бородатого друга. Он умер от удара камня – это я знала точно. Но не знали его спутники. Кто-то из своих пустил уже мертвому пулю в лоб, боясь оставить живого свидетеля.
Но все позади все остались живы. К вечеру вернулись в часть.
Ясно было, что кто-то из части сдал ребят чеченцам, а скорее всего и сам спланировал эту гнусную операцию. С какой целью и для чего – это уже не важно, наверное, из-за денег. Важно обнаружить этого человека. В такой маленькой части это сделать не трудно. Тем более мне – птице. И я нашла этого человека, или недочеловека. Нелюдь уж очень напрягся, когда ему докладывали о случившемся. Вороны, как и собаки, чувствуют, что их боятся. Но об этом потом. Не сейчас.
Глава восьмая.
Не могу больше наблюдать за сыном со стороны. Очень хочется обнять его, взъерошить волосы, прижаться, схватить и не отпускать никогда. Я вижу его урывками, когда они выходят из казармы. Сверху они все такие одинаковые. Короткие стрижки, военная форма делают их похожими друг на друга. Артема я замечаю мгновенно, но иногда мне кажется, что все они мне родные, я люблю всех. Ночи особенно радостны и тяжелы для меня. Я подлетаю к окну, только когда включают свет и прокричат отбой. В темноте я вглядываюсь в бугорки одинаковых двухъярусных кроватей и долго, до самого рассвета смотрю на сына и на других спящих солдат. Тревога не оставляет меня, и наглядевшись вдоволь, я перехожу на другие окна. Ничего особенного, я просто ищу что-то наугад. Мне не дает покоя та операция в первый день моего пребывания.
И снова мучает меня вопрос. Кто сдал ребят? Кому? И я наблюдаю за всеми, прислушиваюсь к каждому разговору. Я рада видеть сына живым. Любая мать поймет это тревожное чувство радости. Как будто я первый и навсегда единственный человек, которому удалось обмануть природу и удержать воду в раскрытых ладонях. Я живу в невозможном счастье и боюсь потерять его. Но эти чувства мешают мне сконцентрироваться на предстоящей беде. Мою душу разорвет на части, если я как наблюдатель останусь в стороне и не смогу помочь. Мне необходимо внимание. Именно человеческое внимание наравне с птичьей зоркостью. В том, что предатель один из начальников я не сомневалась. Но тем не менее каких либо намеков на чью-то вину я не находила.
Мне надо стать своей. Как же мне быть поближе к сыну, жить рядом с ним, а заодно найти эту сволочь. И я решилась.
Артем шел с тремя друзьями, они о чем-то спорили, на несколько секунд останавливаясь и кивая друг другу, и снова шли. В удобный момент я спланировала вниз и зашагала перед ними, чеканя по-солдатски шаг. Наверное, так впервые с трепетом артист выходит на сцену с мгновенным страхом – а вдруг не понравлюсь. У меня плохо получалось, птичьи лапы отказывались маршировать. Но это очень позабавило и обрадовало ребят. Так радуются дети, когда их впервые приводят в зоопарк или цирк.
- Гляди, гляди, что выделывает. – сказал один, обращаясь к Артему.
Я в такт словам стала ходить волчком, кружась и кланяясь при этом.
- Вот бы ее на плац маршировать, хохма будет, - снова услышала я голос и, остановившись на секунду, чеканила шаг уже квадратом.
- Налее-во! – услышала я команду и резко повернула налево. (Да у меня неплохо получается!)
К ребятам подошли еще двое, потом присоединились еще четверо и тоже стали командовать парадом, состоящим из одной чудной птицы. Слов Артема я не слышала, но крутясь и поворачиваясь, стараясь не сбиться, чувствовала его взгляд, такой родной и внимательный.
Видно я совсем закружилась, поэтому покачнувшись остановилась.
- Совсем загоняли птицу! –показался, наконец, голос Артема.
- Да она цирковая! – ликовал кто-то из солдат, как будто сделал величайшее открытие.
- Ну и откуда здесь цирк? – остепенил его радость Артем. – Но ворона, по всей видимости, действительно ученая.
- Ар! Ар! Ар! Арт! – ответила я.
Это вырвалось само по себе, от радости. Может быть по этому без буквы «К» мои вороньи крики были так похожи на его имя. Мне даже подумалось, что я могу разговаривать. Но увы такие навыки не передались мне от собратьев-птиц.
- Смотри, она кажется зовет тебя, да и смотрит только на тебя, – в ответ на эти предположения я сделала несколько шагов по направлению к сыну.
- Интересно можно ли ее взять на руки и показать другим? – спросил он то ли друга, то ли самого себя.
- Попробуй подойди, только осторожно, не вспугни ее! – шепотом посоветовал ему кто-то.
Я стояла не шелохнувшись. А Артем медленно подходил ко мне, также медленно присел рядом и протянул руку. Убедившись, что я не боюсь, он осторожно схватил меня руками и поднял вверх. Когда-то я также осторожно поднимала маленького Артема. Его холодные ладошки так грели меня, и впервые за все долгое, мучительное время я встретилась с ним глазами. Мы смотрели друг на друга. Вглядываясь в эти два бездонно-синих колодца, я спрашивала себя: «Как же я могла навсегда потерять тебя?»
Другие ребята стали гладить меня. Очумев от ласки, от живого человеческого контакта, я что-то горлопанила по-вороньи. Меня отнесли в казарму.
Прошло уже две недели. Часть (или как тут называется маленькое скопище детей в солдатской форме) в действительности была малой численностью, и может поэтому мне на правах живого уголка разрешили остаться. Ребята не подозревали, что я человек и очень удивлялись моим способностям. Я могла прыгать через колечки, находить спрятанные вещи, каркать такое число раз, какое мне назовут, долбить клювом в барабан и дергать за колечко, ловко вытаскивать вещи из карманов и многое другое. За мои особые умения мне разрешили не только остаться, но и дали не только имя, но и даже звание. Теперь я сержант Умна. Мы даже играть умели. Я быстро выучила все имена и фамилии ребят. Мне говорили фамилию, и я быстро садилась тому на голову. Сын придумал еще одну забаву. На большом калькуляторе, я нажимала именно ту цифру, которую называли. А самое главное я лихо играла в карты. Сидела на плече и клювом доставала нужную масть, а если тянула, то «каркала во все воронье горло». Но мне были рады проиграть.
Вокруг меня всегда было много людей. Всем хотелось поиграть со мной. Приходили даже из офицерского состава и кто снисходительно, а кто добродушно, по-отечески смотрели на наши проказы. Совсем один на один с Артемом мы остались только однажды. Он посмотрел мне в глаза и вдруг спросил: «Откуда ты? Зачем ты сюда прилетела?» Ответом ему было молчание. Я теперь знаю ответы на эти вопросы, но вот вслух сказать не могу. Почему я птица? Да мне все равно. Ведь сын рядом, рядом со мной, а не в могиле.
Короче, я прочно закрепилась в казарме. Когда кричали отбой, я тоже по команде забиралась на высокий ярус кровати и, сжав лапами холодный металл, сидела почти всю ночь не шелохнувшись и смотрела на сына. Знаете как успокоить свои нервы и забыть на время любые трудности? Будучи человеком, я научилась этому без всяких психологов. Мудрецы древности говорили, что бесконечно долго можно смотреть на три вещи: как течет вода, как горит огонь и как кто-то работает. Они не пробовали смотреть на спящего ребенка. Вот откуда берутся силы и с невероятной скоростью улетучиваются проблемы. А взрослый спящий человек – это настоящая лакмусовая бумажка. Хочешь простить или выгнать мужчину – посмотри на него спящего и сердце само примет за тебя решение. И никогда не отказывай себе в удовольствии встать утром чуть пораньше и самой, опередив будильник, вырвать из цепких объятий сна любимое существо.
Я была рядом с сыном и этого было достаточно для меня. Я развлекала всех и слышала смех. Среди хохота и одобрительных возгласов особенно приятно было слышать Артема. И это такое счастье. Слышать смех, а не заглядывать в чужие черные окна. Иногда мне казалось, что я не птица, а казарма – это зоопарк. И вот я и Артем идем от медведей к верблюдам, а потом к оленям мимо страусов. Мы угощаем ламу и дразним обезьян. И везде смех, радостный смех моего сына. А на выходе из зоопарка мы садимся в детскую карусель, и смех превращается в веселый хохот. Мы выходим, и у Артема от впечатлений и карусели кружится голова, а я беру его на руки. Но ничего этого нет. Значит так надо. Я не зря здесь.
Сегодня Артем писал мне письмо. Мне – человеку. А я знала каждую строчку, каждое слово этого письма. И теперь я видела как рождается это его последнее письмо. Сын писал быстро, боясь что-то упустить, не успеть сказать мне. Только в конце письма он вывел особенно старательно «люблю» и «мама». Я читала это письмо будучи человеком, и обо мне птице там не было ни слова.
Вот уже который день меня пытаются накормить. Столько вам не предложит ни одно меню в самом шикарном ресторане. Мне совали конфеты, халву, сухари, тушенку, рыбу и мясо, предлагали кашу, суп и макароны. Потом стали приносить червяков и гусениц. Последним в меню был жук-навозник и кусок сахара. Как мне объяснить всем, что я не нуждаюсь ни в еде, ни в отдыхе. Даже то, что они принимают за сон – это бодрствование в покое. Сам сон мне нужен в тех редких случаях, когда нужно вылечить пернатое тело. Но я нашла выход. Теперь стараюсь отлучаться на несколько часов, и ребята подумали, что я ищу пищу.
Во время одной из таких отлучек я услышала один разговор.
Глава девятая.
Именно эту тварь, не вернувшую нам детей, я хотела убить у военкомата. Он привез сюда ребят из нашего города. Оказывается, наши дети стали товаром. Его разговор по телефону снабжался фразами типа: «операция в прошлый раз сорвалась не из-за меня», «виноваты ваши люди», «партия свежая», «я рискую больше». Бизнесмен долбанный! Он рискует! Рискуют наши дети! Еще он говорил, что нужно придумать что-нибудь другое, например, ловить поодиночке или меньшим числом, так надежнее. Три-четыре солдата, их горем убитые родители – это по его мнению меньшее число? Во мне так вскипела злоба, что захотелось напасть на него сейчас. Но мысль, что у него есть сообщник, мгновением заставила меня затаиться. Хотя в моем оперенье я могла бы, вообще, не прятаться. Птичье сердце колотилось с такой силой, что даже не слышно стало разговора, а мне надо было услышать каждое слово. От ужаса и отвращения сердце заныло еще больше, я почувствовала каждое перо на своем теле. Надо что-то делать! Но что?
Я постоянно стала следить за ним. Но запретить или нарушить его планы я не могла. Здесь только один выход – сообщить о враге другим. Но как? И вдруг у него в следующий раз все получиться. Некоторые за деньги готовы на любое преступление. Этот готов убить чужих детей.
Ворона часто отсутствовала. В казарме забеспокоились, и когда я появлялась, всячески хотели угодить мне. Ребята пытались вспомнить все, что слышали о воронах. Их интересовало мое настроение, и от этого беспокойства было особенно радостно и тепло на душе. Ребята просто боялись здесь находиться, им хотелось домой, а я стала отдушиной для них, громоотводом их страхов и переживаний.
Кто-то вспомнил. Что вороны очень любят все блестящее. Скорее всего это про сорок. Но мне стали совать все – металлические расчески, цепочки, часы, скрепки, проволоку. Артем дал свой сотовый. Мысль легонько кольнула меня, давая выход моим раздумьям. И я стала всячески показывать, что очень довольна приобретением. Вертела клювом мобильник, двигала его лапкой, пытаясь набрать номер. И о чудо, мне великодушно подарили игрушку. Именно игрушку, он был пустой, денег там почти не было, да и не дозвониться по такому тарифу домой. Артем носил его по привычке, иногда использовал, чтобы послушать радио. Но там был диктофон. Я это точно знаю. У меня была такая же простенькая модель. Улучив момент, я подхватила клювом подарок и упорхнула прочь.
Я чувствовала чутьем птицы. Что следующий разговор состоится сегодня ночью. Я ведь не совсем птица и включить сотовый, пусть даже клювом, я умею. Мне пришлось пока закинуть телефон на крышу сарая, крышей которого служили старый колотый шифер, мешки с песком и капроновая пленка. Самое место для тайника. Только бы не пошел дождь. Я как другие птицы не научилась предвидеть погоду. Но таскать эту вещицу мне тяжело и опасно. Но мне нужно было признание. Никто ведь не подозревает об опасности. Это последний шанс для всех. В следующий раз многих ребят уже не будет, а в другой раз не будет и некоторых остальных. У наших матерей детей много, будет кем пополнить пустые ряды и вновь поживиться. Рабство. Выкуп, смерть – какие страшные слова для нашего продвинутого века.
Мне повезло, они подошли как раз к этому сараю. Оказывается, у него был помощник из старослужащих. «План сдачи товара», а именно этими словами они и выражались, таков: на участке в лесном массиве близ их расположения пройдет операция по разминированию. Это будет так называемые учения. Олег, так звали старослужащего, должен после осмотра местности донести о том, что близ территории части есть настоящие растяжки. Специальная группа, состоящая из четырех человек, прибудет расчищать участок, а он с недавно прибывшими солдатами уйдет подальше вглубь леса, чтобы не мешать разминированию. Чеченские боевики нападут внезапно. Двоих убьют, остальных возьмут в плен. Все ребята должны следовать в строго определенном порядке, чтобы не перепутать кого в плен, а кого на тот свет. Заранее опии договорились о кандидатурах. О наших детях они спорили, как о товаре. За кого смогут заплатить, а за кого нет. Мой сын тоже был в этом страшном списке их семи человек. Они не очень долго решали кого убьют. Сначала остановились на рыжем веснушчатом пареньке Антоше. У него только одна мама, две сестры и неказистый дом в глухой деревеньке. Следовательно, никто за него не заплатит, потому что нечем. Парень мне нравился своим беззаботным и добродушным характером. Он очень был похож на того мальчишку из детского мультика не только именем, но и внешностью, и часто слышал в свой адрес дразнилку – «Антошка, Антошка, готовь к обеду ложку». А вот по поводу моего сына у них вышел спор. Речь шла о том продам или не продам я свою квартиру, чтобы выкупить сына, а если продам, то хватит ли этих денег. Конечно же, продам. Я отдала бы им все и была бесконечно благодарна этим тварям, что оставили моего Артема в живых. А дальше все как по маслу. Преследование будет не сразу, боевики легко успеют уйти. Это уже обеспечит майор.
Как только людям не страшно? Как они могут жить после этого? Как они могут иметь родителей, детей, друзей? Люди, разве вы не видите, что среди вас есть нелюди, недочеловеки. Они живут среди вас. Вот на такие доходы открывают дело, даже занимаются благотворительностью, а вы работаете на них, уважаете их. А бывает на полученные «чеченские» деньги эти мрази играют свадьбу, и некоторым приходится жить с ними всю жизнь, быть семьей, рожать от них детей. И ничего вы о них не узнаете, будите видеть в них обычных людей, а может быть даже и очень хороших добропорядочных граждан. Но они серые. Помните об этом, научитесь различать и ощущать эту серость. Ведь и вы сами, и их родители, и дети – все это «план сдачи товара», не больше.
Мой хитрый диктофон записывал все. В какой-то момент я не выдержала и каркнула на них. На секунду я забыла, что не являюсь человеком и меня не заподозрят в слежке. Растерявшись, я вжалась в стену. Но меня заметили.
- А напугала! – прохрипел майор.
- Это наша местная достопримечательность ответил ему Олег.
- Наслышан.
- Вот пойду на дембель и заберу эту птицу с собой. Такие фокусы выделывает. Знаменитостью стану.
- А отдадут.
- И спрашивать не стану. Да и, вообще, после сдачи товара не до вороны всем будет.
Вот и я тоже товар. Мне удостоена великая честь увеселять мразь. Ну что ж спектакль начнется завтра на построении. Я покажу тебе все свои фокусы.
Глава десятая.
После команды «равняйся, смирно» наступают такие, нужные мне сейчас, секунды спокойного затишья. Этим я и воспользовалась, прилетев с диктофоном. Ребята засмеялись, кто-то из военного начальства заругался, а я включила клювом запись. Сначала не было слышно первых строк. Кто-то из ребят пытался прогнать меня, взял сотовый. Он хотел что-то сказать, но слова застряли в горле, а сам солдат застыл в удивлении. Он, не спросясь у командира, поднял левую руку, а правой перемотал запись назад. Никто не сопротивлялся этой дерзости, настолько у него было изумленное лицо. Все молча слушали диалог, ловя каждое слово, и лица у них становились такие же изумленные. Майор-оборотень попытался после некоторого оцепенения остановить прослушивание. Орал что-то угрожал. Запись остановили, а его скрутили. Никто не слушал его приказов. Про меня забыли. Я стояла в стороне.
После окончания записи Олег подлетел ко мне и пнул меня сапогом, как мяч. Я отлетела в сторону, но он подбежал и снова ударил меня ногой, и снова, и снова. Не помню сколько было ударов. Последнее, что видела, как Артем и Антон, подбежали к нему и повалили на землю. Но не успели, я уже получила последний удар и отключилась. Что ж не впервой. Антон держал Олега, а Артем бережно взял меня в руки и понес в медсанчасть. Больше я ничего не помню.
Сквозь сон я чувствовала руки Артема, осторожные поглаживания по перышкам. Время от времени кто-то другой меня переворачивал и бережно ощупывал. Меня явно лечили. Но мне этого не надо, я скоро буду здорова. К сожалению, те, кто переживал за меня, не знали, что я особенная птица и меня вылечит только сон. Но горячие и заботливые руки Артема тоже были основным лекарством. Я поправилась на восьмой день. Очнулась и, отказавшись от пищи с лекарством, уселась к Артему на плечо.
Но все равно я была еще очень слаба. Никто ко мне не приставал. Мы не играли в карты, не угадывали цифр, никто меня не гладил. Я просто слабо сидела на плече сына, а все вокруг радовались, что я жива, смотрели на меня как на святыню.
В этот день меня осмотрели еще раз. Медсестра, повертев меня и пощупав со всех сторон, очень удивилась.
- Это удивительно, особенно для птицы. Она быстро идет на поправку. – дала заключение медсестра. - И куда делись переломы?
Я сразу догадалась, кто меня переворачивал, вливал с клюв лекарства и тревожил все это время.
- Она особенная,– сказал Артем.
- Может быть, – отозвалась медсестра.
- Даже не представляешь насколько особенная, – подтвердила я, но меня никто не услышал.
- Точно, она ничего не ест, – добавил сын.
- Попробуй погуляй с ней в лесу. Я думаю, вам разрешат. Ей нужен свежий воздух. И птица, возможно, найдет там пищу сама. Только не сегодня. Ворона еще очень слаба. Завтра утром.
Дельный совет. Сын сходил отпросился. Весь вечер и ночь он сидел со мной и рассказывал мне про себя, про свою жизнь, про первую любовь, и про свою маму, т. е. про меня саму. Мне было хорошо. Некоторым вещам я удивлялась. Я узнала, например, про подарок на восьмое марта. Артем целый год по крупицам, экономя на школьных завтраках, собирал деньги на дорогие духи. Но его обворовали в автобусе. Он жаловался, что мама осталась без подарка. А мне было приятно, мне было хорошо. Так хорошо мне не было, даже когда я была человеком.
Очнулась от приятного потока слов я только утром. Артем уже строил планы на будущее. Он, его мама и я-птица будем жить вместе, ведь я спасла ему жизнь. Возможно ли это? Как все запутано. Но пора на прогулку.
Глава десятая.
Мы отправились в лес. Мы – это я, Артем и Антон. Утренняя свежесть, какая может быть только в лесу, сладко впивалась в мое тело. Как свежий ветер впервые подхватил меня и бережно вселил надежду, указав путь, так и утренний лес, словно живой, до краев наливал мощью и здоровьем.
Я смотрела только на сына и вспоминала все наши прогулки. Только тогда, давным-давно, я держала сына за руку, а сегодня он нес меня на плече или бережно брал в руки. Я спасла всех, я успокоилась. Сверкающая свежая роса завораживала, она согревала своим утренним холодом, мягко проникала в легкие и пьянила, пьянила, пьянила. Хрустальные капли сверкали своей прозрачностью, дарили красоту солнечного света, по-иному раскрывая запахи трав и хвои. Голова кружилась от утренней прохлады. Сама мать-природа будит всех детей своих свежим легким дуновением. Я замирала и зрительно приближала самые крупные росинки, как зачарованная смотрела на эту переливающуюся брильянтовую красоту. Мне казалось, что и Артем это видит. Но увы этот оптический дар свойственен только птицам.
Однако мы зашли слишком далеко. В лесу совсем не замечаешь расстояний. Где-то подальше блеснул особо крупный бриллиант с мутно-прозрачным переливом. Вот-вот эта крупная тяжелая капля наберет силу и упругий лист-лодочка ландыша скатит эту тугую бусину. Глупый ландыш давно сбросил свои мелкие, ровные, белоснежные колокольчики и не хочет менять свое благородное украшение на прохладную слезинку. Верный листик будет дожидаться мая и опять станет благоухать белым рядком, наполняя все только своей свежестью, не смешивая ее с другими ароматами леса. Сейчас никто не знает, но ландыш называли неряшливым монахом. Вроде бы он потерял свои четки, белую ниточку ровных круглых соцветий. Моя бабушка, а ей ее бабушка и так далее, говорила, что в старину ландыши никогда не рвали, не дарили и уж никогда не продавали. Примета была плохая. Думалось, что монах накажет и отберет счастье. В пору цветения этого чудо-цветка молодые девушки и замужние украдкой приходили утром в лес и, кланяясь низко, нашептывали монаху свои желания. Просили жениха хорошего, семейного счастья и благополучия, легкого разрешения в родах или послать им первенцем сына. Многое просили женщины. Монах исполнял все.
Я приблизила зрительно каплю росы, но мне не удалось насладится чудным творением природы, когда тяжелая прозрачная бусина в секунду скатится по гибкой зеленой дорожке в мягкую почву и напоит лес свежестью изнутри.
Мне не удалось. Ровно по ножку ландыша, маскируясь под отяжелевшими от росы листьями, блеснула растяжка. Ровно натянутая, не согласуясь с изгибами леса, она угрожающе ждала в свою ловушку, готовая нарушить в этом лесу и утреннюю прохладу, и свежесть, и пение птиц, и напитанную соком росы почву, и пробуждающихся насекомых и все, все, все. А еще, хитро затаившись, она без жалости разорвет моих мальчиков. Вывернет наизнанку их молодые, здоровые тела, изуродует и не оставит ничего для покаяния.
До мерзкой растяжки оставалось не так уж и далеко. Мы шли четко к смертельному финишу, к строгой границе, где дальше ничего не будет. Кончилось мое счастье, я два раза спасала сына, но сейчас я бессильна и беспомощна, как когда-то с Софьей. Я стала громко каркать, бить клювом в плечо Артема. Я хотела остановить их, уберечь от гибели. Но он схватил мое испуганное тело и крепко держал в руках. Артем что-то говорил Антону, у обоих были испуганные лица. Своим поведение я только напугала их. Они не остановились, а продолжали идти по инерции, беспокойно переговариваясь и не замечая ничего вокруг.
Шаги сокращали расстояние, опасность приблизилась настолько близко, что я уже почувствовала ледяной смрад смерти. Отчаянье с силой вытолкнуло меня из крепких рук Артема. Давнишняя мучавшая меня боль снова заполнила мой разум и искалеченное птичье тело, отбирая последние силы. С трудом удалось сделать несколько взмахов и, вытянувшись вперед, пулей, огромным рывком сократить расстояние между мной и смертью. Последний взмах крыльев оставил без сил. Но мне они больше не нужны. Я падаю на растяжку. Взрыв.
Мой Артем будет жить, будет жить. Я – мать. Я так хочу и никто не смеет идти против моей воли.
Эпилог.
Артем и Антон остались живы. Их даже не зацепило. Впечатлений о потерянной птице было много. Если услышите рассказ о птице, спасшей солдат – это про меня. Антон долго плакал, а Артем сжал все внутри себя и кипел от боли. К вечеру Артему пришло еще одно известие.
Кто-то из командиров вызвал его к себе. Сначала по-отечески говорил о том, что он чудом избежал смерти и надо это пережить, а пережить многое придется. А потом сообщил молодому солдату о смерти матери. Мать Артема умерла этим утром от сердечного приступа. Артему нужно ехать на похороны. В эту часть он больше не вернется, дослужит в другом месте. Но все будет хорошо. Он молодой, красивый, здоровый, а самое главное он живой.
Иногда привычное для всех время обнажается для кого-то из нас причудливыми уродливыми изгибами. Путая нас в своих лабиринтах, искажая нашу сущность и тело, оно ведет нас к одному ей известному концу. Сопротивляться бесполезно. Боль и отчаянье, как верные спутники, надежно сохранят нас во время пути. Нужно только не переставать любить, только любить.