- "Ну, а театр? Что с вами не так?"
Какая милая у него улыбка.
Можно было бы ответить "а с вами", высмеять как он примитивно зеркалит, но ответ искала сама. Жизнь пронеслась перед глазами в секунду. Глупо делиться ею с лукавыми карими лопухами, что старательно прячутся за очками, в отличии от них, она никогда не скрывала взгляда. Азиатчина не для нее.
И все-же, почему, человек, которому всегда так хотелось стабильности, через два-три года должен был менять работу и город. Когда прошло пять лет, молилась, чтобы так шло. Куда там. Десять лет странствований. Столько же боролась за жизнь ребенка: работа кем придется, дно, что прошагала она в одиночку.
Изнутри поднимался гнев: носишь очки, потому, что слепой.
Что это. Зачем. К тому же та история закончилась хорошо. И все же лучше, если бы ее не было.
Вальяжность и небрежность вызывали хулиганское детское чувство протеста. Так и хотелось влепить впрямую об лоб, но она привычно лгала объятиями и смехом примитивного торгашества за этим столом с недоеденным пловом, где грязно чернело в его тарелке заветренное мясо.
Люди любят совать свой нос. Из праздности лезут на территорию змеи. И есть ли вообще в чем нибудь ее вина, кроме той, что она сама про себя знает.
Означив цену своему собеседнику, она пролистала его страницы. Болтливыми были детали вещей, складки-ямочки при улыбке, даже ноготь на пальце руки. Никакой мистики, все дело в особом внимании профессий того и другого. Разница между ними в том, что у него было достаточно времени заниматься самим собой, а у нее еще нет. Об этом она не жалеет. Не первая жизнь, не последняя.
Зато когда эта самая жизнь всунула в руки камеру и бросила на улицу, стало понятно, что проведи все свои дни под софитами - никого бы не встретила. Ничего не открыла. Это сделал Другой, но захотел, чтоб чуть чуть приобщилась. Хотела найти родных? Обрела целую деревню.
Сколько их, таких? Ждущих своих потомков. Если бы в жизни требовалось сделать две вещи: воспитать ребенка и спасти кусочек земного пространства от разрушения - ее задачу можно было бы считать выполненной. Сверх того неучтенная прибыль. И плакала, стыдясь, втихаря, что она появилась издалека когда нужно. Думала о тех на кого так похожа, там где каждый в каком-то поколении приходится ей родней, о нежной сибирской реке Чулым, реке Кан, что переводится "кровь", но раньше "душа". Душа Кана миролюбива, как кровь сочится в жилах сквозь все ее существо.
Они все священны: земля, реки, травы, виноград, что сладок зимою под самым небом на сопках, ветер и снег. Щедры ладони природы и души предков парят над дорогами птицами - всем нам дано слишком много и сверх. Не остаться бы лишь должником неоплатным.
Но для этого требуется очень простая вещь. Снова и снова, преодолевая природную застенчивость и косноязычность, она насиловала себя, училась по-мужски думать и по-женски говорить, уметь обращаться с вещью, которую не сметь отделять от риторики: словом как делом. Отныне - слово. И то, что возможно увидеть в формате станет ее работой. Три на четыре, столько на столько потребуется. С этим ее зверю нужно хорошенечко подружиться. Постепенно она приучила себя свыкнуться с этой мыслью.
Предстояло опять изживать ограниченность лекарством труда, стряхнув по пути груз сосущих привязаностей. Заодно признавалась себе, кого и когда пользовала сама. Она любила пыль дорог, но теперь требовалось сделать то, что однажды предрекла предсказательница: видеть мир. По пути избавляться от страха.
Мир, жизнь, смерть. Она взяла календарь и перевела свои годы в дни. Как много. Предположила сколько ей еще осталось в лучшем случае, и тоже перевела. В часы. Мало.
И вот тогда самою большою ценностью стало время!
Чувства просеивались сквозь призму цинизма и уходили на второй план. Оставлялось только главное, ценное и дорогое.
Театр давно не боль. Он не поможет ей умереть, чтобы начать жить сначала. От него ей совсем ничего не нужно, поэтому легко играть ради самих историй. Вместо системы переживаний разумней ей кажется теперь охаянная система представлений, где слово "игра" точнее выражает и суть, и смысл. Но и там не спрятаться от духовной изношенности. Тем, кто учили ее другому, она больше не верит. Слишком рано и давно они умерли, как червями, источенные собственными болячками.
На дорогах людских служений искусство вовсе не цель, лишь средство познания мира. И уж совсем не потогонная фабрика для копеечных рабов. Но они виноваты сами: в мире слишком много плохих актеров.