Лесные поляны разные бывают.
Вот, как нынешние-то говорят? «Давай, поляну накроем!»
А что это значит? Жратва да пьянка, прости меня, Господи.
В старые времена так не говорили. И не делали.
Раньше народ стол столом называл.
Ел и пил за столом. Уважали и себя, и пищу.
Не по бедности, а по обычаю.
Потому и говорили: стол – в доме престол.
А поляны… Они разные, Малыш. Бывают светлые, как летний день. А бывают такие, что ступишь шаг-другой и уже не вернешься.
– Почему, Ма? Почему не вернешься?
– Ты много-то не расспрашивай, ручки под щёчку и засыпай. А я тебе тихонечко про них и расскажу. Чтобы в лесу не ошибся, знал, куда ступить можно, а куда – нет.
***
Был со мной такой случай. Сколько мне тогда лет было? Пожалуй, как тебе. Может, чуть побольше. И жили мы в глухом таежном поселке, вокруг которого на много километров никого из людей не было.
Шутили по этому поводу: тайга большая, места много, но детям в тайгу - ни шагу! Строго-настрого было запрещено.
– Почему?
– Потому что потеряться в тайге легко. Зайти просто, а вот назад выйти…
Тут особые секреты надо знать. Меня им дед-эвенок обучил потом, после этого случая.
А дело было так.
День уже к вечеру шел. Как под горку. Замечал?
Сначала снизу, с провалов, из оврагов тени выползают. И поначалу они цветные. Значит, солнце еще не село.
А потом тени густеют, темнеют, поднимаются выше и выше, словно ищут солнышко-то, а его нет.
Вот, они чернеют от досады, темнеют, сливаются с небом, и начинается ночь.
Но не сразу.
Есть такой короткий промежуток между вечером и ночью, когда вроде бы день на дворе, а про ночь еще и вспомнить надо, а она уже на пороге.
Притаилась…
В этот час всё особенное.
Звуки появляются, каких днем не услышишь.
Гукает на краю тайги странная птица. И голос у нее, не поймешь, откуда – то ли сверху, то ли из-под земли.
Кто говорил, что это выпь так гукает, а кто так и про лесные чащобы говаривал: мол, там, в болотах неотпетые души стонут…
Всякое говорили.
Бежала я в такой вот час домой от подружки и гуканье-то это услышала.
И остановилась.
Потом присела. Смотрю, как цветы на ночь закрываются, и выпь слушаю.
На озере белые цветы лепестки свои в кулачок сжали, сомкнулись, и красную звездочку, которая, как драгоценный рубин, в самой сердцевинке весь день горела, от всех глаз спрятали.
И желтые кувшинки к этому времени закрываются, и жарки…
Опытные люди знают: пять часов вечера наступило. Домой пора…
Это опытные.
А дети заиграются, и время их не трогает, мимо бежит.
Оглянулся – темно. Звёзды на небе. И надо бы дома уже быть…
Так вот, в тот вечер, как я тебе уже сказала, я к подружке в гости ходила. Было у нас так принято – в гости ходить. У нее была роскошная кукла. Ей бабушка из тря-почек сшила.
А у меня бабушки уже не было.
Я ее никогда не видела. Мама говорила, что она-то меня видела, когда я родилась. Но она уже слабая была, болела. И умерла скоро.
– Почему?
– Ты спи-засыпай… Все умирают. Кто от чего… Сначала не стало моего дедушки. И бабушка стала сильно тосковать. После того, как его не стало, несколько лет только и прожила. Истосковалась, ослабла.
Да, дедушки не стало, а вскоре и война началась.
Их – наших с тобой родных, меня еще на свете не было – эвакуировали в Новони-колаевск из Тувы.
Образовалось в те времена такое вот государство, и русских, волей судьбы ока-завшихся там после длинных путей от Петрограда через Уфу, Салехард, еще какие-то пересылки – это я по маминым бумагам помню – эвакуировали в Россию.
Мама однажды хороший совет мне дала: показала эти бумажки с печатями, подписями разными и говорит: береги, деточка, все документы, каждую бумажку береги.
А почему – не сказала. Но этот совет я всю жизнь помнила.
Так вот, началась война, и бабушка пошла работать в госпиталь.
Работала, пока могла. И мама моя помогала ей. Она была уже взрослой девушкой, все умела и никакой работы не боялась.
А перед самой войной мама моя – твоя бабушка – вышла замуж за красивого и умного человека. Это был мой папа. Ты на него очень похож.
– Мой дедушка?
– Да, дедушка, мой папа…
– А я его не видел?
– Нет... Я тоже видела его только на фотографиях. Потому что, как только началась война, он, как и все, кто мог, ушел на фронт.
И поначалу приходили от него письма. Мама их всю свою жизнь хранила.
Все ждала, наверное.
Но так уж случилось, что весь выпуск их летного училища ушел на фронт. Весь. И никто не вернулся…
– А выпь?
– Что – выпь?
– Ухала?
– Да, ухала. Низким таким нептичьим голосом. Как из-под земли. И редко так.
Подождет-подождет – гукнет. И снова замолчит.
Из-за этого-то я и засиделась на краю леса.
Точнее-то сказать, не совсем на краю.
Потому, что между мной и тайгой была огромная зеленая-зеленая поляна.
Ровная, как бархат! И даже на вид такая же нежная.
Вот сижу я, выпь – не выпь ли – слушаю. И вдруг вижу, что недалеко от меня – ну метрах так в двух-трех цветочек.
Да такой красоты! Я таких и не видывала!
Дай, думаю, сорву для мамы. Она цветы любила очень.
Вскочила, бегом на зеленый бархат…
А я быстрая была, легкая. Все говорили: в чем душа держится, а быстрая, как ветер.
Да…
И вот, бегу я к цветочку красоты несказанной и вдруг чувствую, земля-то под мо-ими босыми ногами колыхнулась.
Тяжело так, волной пошла…
И тут я вспомнила, что никакая это не поляна, а марь, и ходить к ней запрещено строго настрого. Оттуда, говорили, еще ни-кто не возвращался…
Я развернулась и бегом, к берегу. А зелень-то эта бархатная прогибается под каждым шагом моим и вот-вот прорвется.
Но до берега я успела добежать.
Оглянулась вокруг. А тени!
Уже и домов почти не видно.
Я бегом домой.
Мама спрашивает: что случилось, ты где была?
– У Тамары, – говорю.
Мама аж руками всплеснула:
– Так они у самой мари живут!
Я молчу. Ничего сказать не могу.
– Ты, – говорит мама, – никогда туда одна не ходи. А к мари и не приближайся!
Я головой киваю. А она на мои ноги взглянула, да только ахнула. Чуть не по ко-ленки тина-то на моих ногах, чуть не по коленки.
Взяла меня мама на руки:
– Пойдем-ка купаться.
А сама смеется:
– К русалкам потянуло, небось? Пойдешь еще?
– Нет, – говорю. – Никогда больше не пойду!
– Вот и славно, – смеется мама. – Вот и хорошо.
А на следующий день соседский дед-эвенок зашел к нам. Был он скрипач. А скрипичному мастерству учился в Петрограде.
Удивительный был дед. Белый совсем, седой.
А глаза пронзительные, насквозь видят.
Посидели взрослые, чаю попили.
А дед говорит мне:
– Я по тайге часто хожу. Хочешь, возьму тебя с собой?
Я обрадовалась – это не одной по марям шастать!
– Ну вот, говорит, в следующее воскресенье и пойдем. Хочешь жемчуг повидать?
– Хочу! – говорю.
– Ну, и договорились.
И много раз ходили мы с нашим петроградским скрипачом-эвенком в тайгу.
Много он мне показал. И как, прежде чем в лес углубиться, примету позади себя запомнить и с того же места приметить впереди, до куда дойти можно.
Ну, то ли раздвоенная макушка лесины, самая высокая, которую ото всюду видно, то ли еще что.
Объяснял, куда и откуда какая речка ведет и как по ней к людям выйти.
А сколько жемчужниц мы повидали! Вычищенные, горкой сложены. Только на раковинах изнутри перламутр всеми цветами переливается.
А уже ни устриц, ни жемчуга.
Дед только головой качал.
Наука его очень мне пригодилась. Однажды, целый геологический отряд спасла.
– Как?
– Да ты еще не спишь? Я уже тебе полсвитерочка связала! Ну, последний рассказик и спать, спать, спать!
– Хорошо, Ма. Только у меня один вопрос будет, можно?
– Ну, если только один.
– А где сейчас этот дедушка-скрипач?
– Как где? Много лет ведь прошло. Умер он.
– Почему?
– Видишь ли, Малыш, так всегда происходит. Человек рождается, растет, потом становится взрослым и умирает. Так всегда бывает. Ну, спокойной ночи! На сегодня хватит.
Я уже собралась было уйти: весь лимит времени мы перебрали, и ребенку давно пора спать.
– Ма! А обязательно становиться взрослым?
– Что? Как ты сказал?
– Можно не становиться взрослым?
Я вернулась, присела на краешек кровати, подоткнула со всех сторон мягкое пухо-вое одеяло.
– Нельзя, малыш.
– И я должен стать взрослым?
– Да! Ты не хочешь быть взрослым?
Он помолчал и спросил внезапно:
– А ты… Ты могла бы перестать быть взрослой? Ну, стать, как я?
– Я плохая мама?
– Нет! Ты лучшая в мире мама!
Он солнечно улыбался. Потом сказал:
– Дело не в этом… Раз я должен стать взрослым, мы могли бы расти вместе!
Тут уже засмеялась я:
– А мы ведь и так вместе растем. Мы всегда вместе, правда? И… это так интересно быть взрослым! Представляешь, когда ты вырастешь и станешь взрослым, ты прочитаешь все эти книги!
И я провела рукой в сторону стеллажей, наполненных книгами от пола до потолка. Их было очень много.
– Все-все, Ма?
– Все!
И тоже засмеялась.
– Ну, вот, заговорил ты меня. Я ведь тебе про лесные поляны рассказать хотела!
Знаешь, Малыш? Они всегда-всегда солнечные – лесные поляны. Всегда.
Малыш улыбнулся:
– Здорово!
И в следующую секунду он уже спал, и в уголках губ его теплела улыбка.
Я стояла в полумраке детской комнаты и чувствовала, как трудно мне сегодня уйти из нее…
("Бабушкины сказки.")
Санкт-Петербург