Предыдущая глава
http://www.proza.ru/2014/12/23/209
7 Ворона Маргаморы
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
"Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!"
Гёте. ЗВЕРИНЕЦ ЛИЛИ
Приехали спецы.
Очень кстати.
Ломавший голову – как теперь вести себя с Ольгой, ничего не придумавший, Фридрих неожиданно для себя обрадовался приехавшим из Рейха лаборантам, и передал с Максом записку для Ольги, в которой сообщал, что несколько дней они не смогут видеться из-за его занятости. Перечитав написанную записку, он всё же решил, что тон записки слишком суховат… неизвестно, как сложатся их дальнейшие отношения, а «сжигать мосты» ой как не хотелось. Подумав, он приписал «люблю, обнимаю».
Потеплело. Обессиленный над Балканами средиземноморской циклон всё-таки за ночь добавлял снега, и русские военнопленные еле управлялись, очищая к утру дороги и аллеи примыкавшего к институту парка, того самого, в котором за насыпным валом обосновались зенитчики. Теперь офицеры и солдаты зенитчиков приходили обедать в столовую института, и у команды Фридриха с ними завязались весьма дружеские отношения.
Фельдфебель зенитчиков по имени Томас оказался земляком Макса. В дневные часы, пока Фридрих находился на своём месте, и не надо было слушать телефонные звонки, Макс, занимаясь хозяйственными вопросами, постоянно находил предлог наведаться к соседям. И это едва не стоило ему жизни.
Двадцать первого января, накануне дня рождения Фридриха, Макс суетился, пытаясь выменять у соседей кое-какие деликатесы: зенитчики получали поощрительные посылки, собранные немецкими девушками в Рейхе, в которых, кроме тёплых носков, шарфиков и перчаток, бывали всяческие сладости. Он суетился с особенным рвением, стараясь ради «фройлейн Ольги», которую, конечно же, шеф пригласит на праздник.
Предметом для обмена стало топлёное сало – смалец. Кёсте для их команды где-то раздобыл целый бочонок этого продукта. Смалец был слегка подсоленным, его можно намазывать на хлеб – объеденье. Фридрих распорядился выдать по сто пятьдесят граммов русским сотрудникам, но Макс рассудил, что эту дозу можно существенно урезать. Так у него появилась своеобразная «валюта» и предмет для обмена.
В это утро Макс, привезя лаборанток, только сунулся к зенитчикам, как вдруг начался налёт русских самолётов. Первые же бомбы предназначались зенитной батарее. Максу пришлось отсиживаться в щели возле того места, где зенитчики разобрали часть кирпичной ограды института и сделали проход. Не привыкший к налётам, Макс здорово перетрусил и ещё долго после отбоя воздушной тревоги сидел в щели.
Оживающий под гонимой ветром позёмкой промежуток в несколько метров от окопа до провала в стене, где на сероватой смеси земли и снега лежала убитая взрывом бомбы ворона, как будто специально подброшенная волчьей ведьмой Маргаморой, казался ему той самой рекой Тунд, что препятствует подходу к воротам Вальгринд, ведущим в Вальхаллу. Он не мог заставить себя вылезти из окопчика до тех пор, пока не показались возвращавшиеся от орудий зенитчики. Макс понял: ещё секунда, и он станет предметом насмешек.
Выскочив из окопа, Макс бросился к провалу в стене, захватив ворону сапогом, что было уж слишком. Стряхнув ворону с сапога, он бросился в родные пенаты, на кухню, где вытряхнул в горло остатки шнапса из заветной фляги.
Активность Макса подтолкнула колеблющегося Фридриха к решению пригласить Ольгу на свой праздник. Даже если… а-а, в конце концов её принадлежность к СД не доказана. Мало ли зачем она встречалась с тем гестаповцем. Наконец, тот мог и принудить русскую к сотрудничеству угрозами! Лучше послушаем, что расскажет она сама.
Несколько раз, оставшись в кабинете один, Фриц доставал злополучные фотографии, всматривался в лица Ольги и гестаповца. И у него крепла уверенность, что этого человека он встречал прежде. Но вот где? В Харькове в тридцать шестом? В Киеве или Москве в тридцать восьмом? Или в Германии, где его допрашивали в гестапо после возвращения из России? Тогда в комнату, где велись допросы, заглядывали какие-то сотрудники…
Нет, не вспомнить. Но этот человек на жизненном пути Хоутерманса где-то мелькнул, это точно!
Закрыв глаза, Фридрих снова и снова видел милое лицо любимой женщины, вспоминал Олю в полупрозрачной «ночнушке», и его сердце начинало стучать так громко, что этот стук подступал к горлу и отдавался в ушах…
Подходил день рождения и мысленно он возвращался в тот довоенный вечер, когда впервые увидел Ольгу. Как странно, что тогда он не потянулся к ней, не заинтересовался таким необыкновенным милым образом…
Конечно, если Оля придёт (а она придёт непременно!), они вспомнят тот сакральный день рождения, ставший роковым для всех его гостей… как это сказала Оля при первой встрече здесь, в Харькове накануне Рождества:
- Рисковый день рождения!
Где же я видел это лицо?
Утром в день своего рожденья Фридрих вышел во двор, когда голые руки акаций ещё не осыпали снежные шапки, и на этих снежных украшениях играли лучи восходящего солнца. Настроение было приподнятым: сегодня я снова встречусь с Олей!
Вспомнились слова из монолога Фауста:
«Умойся в утренней заре, как в море,
Очнись, вот этот мир, войди в него!»
Приподнятое настроение Фридриха длилось недолго: прозвучала сирена воздушной тревоги. Русские самолёты заходили на Харьков с востока, от солнца. Впервые Фридрих не порадовался от того, что у коммунистов ещё сохранились самолёты…
Продолжение http://www.proza.ru/2015/01/28/2307