ГЛАВА 9
Белесые облака лениво облизывали зеленую обшивку дирижабля. Внизу, на расстоянии полутора километров, медленно проплывали приморские пейзажи – изрезанное многочисленными каналами и фьордами побережье Голландии. Осеннее побережье – почти уже хмурое, неприветливое.
Солнце накатывалось с востока, то и дело старалось переползти через огромную сигару дирижабля, – как опытный истребитель, заходило в хвост. Но мерно кудахтали два надежных немецких дизеля, унося грациозное творение человеческой мысли на северо-восток – в сторону шведских берегов.
Алексей читал что-то о дирижаблях – так, для общего развития. Это было давно, еще в школьные годы. Но увидеть воочию, да еще и совершить полет над северной частью Европы – разве мог он когда-нибудь даже подумать об этом. И теперь, сидя в удобном кресле – почти таком же, как в современном “Боинге” – ему очень захотелось узнать о дирижабле как можно больше.
– Как ты думаешь, Франсуа, – обратился он к мсье Перрену, теребившему газету, – можно ли теперь побеседовать с командиром этого летательного аппарата?
– Зачем? – не отрываясь от чтения, вяло спросил мсье Перрен.
Алексей взглянул на него и все понял. Его спутник просто-напросто боялся летать. Подобное состояние и сам Алексей испытывал когда-то в детстве, в пионерском лагере, когда руководство решило покатать детей на “Кукурузнике”. Навсегда в памяти подростка осталось ощущение выворачивания наизнанку не только пустого желудка (детей специально не кормили накануне), но и всей души, которая из области грудной клетки все время норовила спрятаться где-то в пятках. Потом, в зрелом возрасте, ему доводилось летать на Ту-134 и на Ил-62. Совсем другое впечатление, и разница с Ан-2 – как у поезда с крестьянской телегой. Тогда, правда, при взгляде в иллюминатор земля казалась похожей на топографическую карту. А сейчас – скорее, на хорошо, скрупулезно сделанный макет Голландии, который хотелось не только рассматривать в деталях, но и потрогать собственными руками.
– Просто интересно узнать о летных характеристиках этого шедевра инженерной мысли, – с улыбкой ответил Алексей. Ему было искренне жаль приятеля, но и рекомендаций никаких он дать не мог. Дирижабль ведь не реактивный самолет, где закладывает уши во время полета, и единственным полезным советом оказывается – чаще глотать слюну.
Он подозвал стюарда.
– Могу ли я побеседовать с командиром корабля? – спросил Алексей. – Или с кем-то другим, кто бы мог ответить на несколько вопросов.
– Одну минуту, – склонил голову стюард и удалился.
И действительно, не прошло и минуты, как перед Алексеем выросла огромная фигура в военной форме.
– Вы хотели говорить с командиром?
– Да, мсье.
– К вашим услугам, мсье Сапожников. Я – командир корабля, капитан Жермон.
– С вашей стороны очень любезно откликнуться на мою просьбу, – сказал Алексей. – Правда, я чувствую себя неловко – сидя перед вами.
– Мы могли бы пройти в кают-компанию, – предложил капитан. – У нас на борту отличное вино, можно неплохо посидеть за бокальчиком.
– Отличная идея, – согласился Алексей, поднимаясь. Потом повернулся к мсье Перрену: – Ты с нами?
– Нет, – коротко ответил Франсуа, жалобно глядя на своего спутника. – Предпочитаю поменьше ходить.
– Как хочешь. Идемте, господин капитан.
Они прошли вдоль пассажирского салона, разделенного перегородками – наподобие полукупе поезда – и вышли в довольно просторное помещение, ярко освещенное солнцем. Оно напоминало зал небольшого кафе – с барной стойкой и десятком столиков, расставленных в шахматном порядке и привинченных к полу. Народу было мало, всего человек пять-шесть. Капитан сам выбрал один из свободных столиков и указал на него Алексею.
– Вина? – спросил он через минуту, подзывая официанта.
– С вашего позволения, просто чашечку кофе, – ответил Алексей.
Капитан кивнул официанту, слышавшему заказ, и снова обратился к собеседнику:
– Ну, мсье Сапожников, я вас внимательно слушаю.
Алексей посмотрел на мсье Жермона. Это был мужчина лет шестидесяти, убеленный благородной сединой, со шрамом на левой щеке. Держался он с подчеркнутой строгостью, как всякий вышколенный военный, хотя в его серых глазах угадывалась натура спокойная и отзывчивая. “C таким приятно беседовать, – подумал Алексей. – Наверняка не станет юлить, напускать туману, расскажет все, как есть”.
– Мне никогда раньше не доводилось летать на дирижабле, – сказал он. – Все больше поездом или автомобилем. Расскажите, как устроен ваш летательный аппарат, сколько человек им управляет, и скольких он перевозит?
– Всего-то? – улыбнулся мсье Жермон.
Алексей пожал плечами.
– Это секретная информация? – спросил он. – Тогда я извинюсь, и возьму свои вопросы обратно.
– Нет, что вы. Просто я никак не думал, что вас именно это интересует.
– Всякий уважающий себя человек готов использовать любую возможность для того, чтобы расширить свои знания.
– Вы правы, – сказал капитан. – Что ж, наш корабль построен по проекту немецкого инженера Шютте-Ланца – деревянный каркас, обтянутый пропитанной специальным составом хлопчатобумажной тканью. Таких машин сейчас довольно много в эксплуатации – во Франции, Италии, Англии и самой Германии. Больше, правда, цеппелинов.
– А в чем разница?
– В объеме оболочки и материале, из которого выполнен каркас. У цеппелинов каркас полностью металлический, у нас – деревянный. И объем оболочки у цеппелинов достигает семидесяти тысяч кубических метров, а у нас – вдвое меньше. Соответственно меньшей является подъемная тяга и грузоподъемность.
– А оболочка накачана гелием? – спросил Алексей.
– Гелий нынче слишком дорогое удовольствие, – ответил капитан. – Основное его производство в мире – у Англии. Мы накачиваем дирижабли водородом, хотя это намного опаснее – водород может взорваться, если, например, дирижабль будет подвержен обстрелу.
– Хорошенькое дело! – воскликнул Алексей. – И у вас даже нечем защищаться?
– Почему же? У нас на борту находятся два станковых пулемета – в носу и в корме гондолы. При случае мы можем оказать сопротивление. Иное дело, что дирижабль по сравнению с самолетом обладает гораздо меньшей маневренностью. Это, конечно, делает нас очень уязвимыми.
– А с какой скоростью мы летим?
– Примерно, сто пятнадцать километров в час, – ответил капитан. – Сейчас мы пролетаем над Амстердамом, так что при хорошем стечении обстоятельств уже к вечеру будем в Гетеборге.
– А что вы имеете в виду под хорошим стечением обстоятельств? – осторожно поинтересовался Алексей.
– Смену направления ветра. У нас, как вы понимаете, слишком большая парусность, так что встречный или боковой ветер сильно замедляют скорость полета. Ну, и, конечно, если никто еще нам не помешает…
– Вы имеете в виду англичан?
– Да.
– Вы полагаете, они посмеют атаковать дирижабль, идущий с дипломатической миссией в нейтральную страну? Делегацию “Мирных инициатив” пригласил король Швеции Карл Пятнадцатый Густав, и об этом сообщали на протяжении нескольких дней все радиостанции мира.
– Я знаю об этом, мсье Сапожников, – ответил капитан. – Однако кто знает, что в голове у этих англичан? Они, я думаю, способны на любую каверзу. Нам только перевалить за Ютландию, там легче станет.
– Будем надеяться, – сказал Алексей, с надеждой глядя на капитана. – И еще один вопрос, мсье Жермон.
– Да, пожалуйста.
– Кроме нашей делегации на дирижабле едут еще добрых два десятка человек. В Амьене, когда мы садились, я обратил внимание, что у многих был с собой довольно большой багаж. Кто эти люди?
– А вы не догадались?
– Нет.
– Это те, кто в нейтральной Швеции ищет возможность пересидеть войну.
– Беженцы?
– Нет, пока только мигранты. К сожалению, война слишком близка, мсье Сапожников. И эти люди, которых вы видели, может быть, являются самыми дальновидными из всех нас. Хотя, как я думаю, никакой нейтралитет не гарантирует безопасности.
– Вы правы, – согласился Алексей и задумался.
***
Они появились неожиданно и по всем правилам ведения воздушных боев – со стороны заходящего солнца. Два глянцево-зеленых истребителя английских Военно-воздушных сил. Деловито облетели дирижабль – неторопливо, с видимым превосходством. Потом стали сопровождать его на совершенно беспардонном расстоянии, так что в иллюминаторы можно было увидеть даже ухмылки на лицах пилотов. Скорости летательных аппаратов были, впрочем, не равны, так что истребителям приходилось то залетать далеко вперед, опережая свою жертву, то делать разворот и снова заходить сзади.
Через несколько минут по громкой связи внутри дирижабля была объявлена боевая тревога. Она касалась экипажа – командира, главного инженера, двух боцманов, двух мотористов, рулевого, стрелков и телеграфистов. Все приготовились к отражению атаки вражеской авиации, но все, вместе с тем, понимали, что по большому счету являются просто мишенью. Стрелять первыми запрещала инструкция. Но не стреляли и англичане. Если бы они захотели уничтожить французский дирижабль, то сделали бы это уже давно и с хладнокровием – дали бы очередь из пулеметов по оболочке, накачанной взрывоопасным водородом, и все – и “au revoir”.
Но самолеты продолжали неторопливо кружить вокруг стодвадцатиметровой сигары, плывущей над Северным морем, и экипажу дирижабля становилось как-то жутко от напряженного ожидания. Никто не мог понять, что в голове у английских пилотов, какой они выполняют приказ?
Пассажирам “Шютте-Ланца” строго приказали оставаться на своих местах, не поддаваться панике и не мешать экипажу выполнять свою работу. Попытки Франсуа Перрена, который порывался узнать у кого-нибудь, что же все-таки происходит, и не нужна ли помощь – ни к чему не привели. В какой-то момент он даже получил строгий окрик в свой адрес от капитана Жермона.
– Мсье! – сказал тот, проходя мимо. – В данный момент мы с вами находимся не на заседании какого-нибудь благотворительного общества, мы находимся на грани жизни и смерти. И поскольку здесь я отвечаю за все, в том числе за безопасность пассажиров, позвольте мне самому решать, кому и чем заниматься. Если понадобится, я прибегну к вашим советам.
Писатель, столько страниц посвятивший военным событиям и приключениям своих героев, как-то сразу сник, стушевался и съежился. Алексей заметил, как беззвучно шевелятся его губы. Сам он сидел у прохода, и ему хорошо был виден весь пассажирский салон с легкими перегородками, отделявшими одно полукупе от другого. Но ни один человек не высовывался сейчас со своего места – все были напуганы и все ждали развязки. И возможно, все в эти минуты молились – так же, как мсье Перрен.
Прошло пять минут, десять – дирижабль продолжал двигаться, не меняя своего курса. Вот только Алексей заметил, наклонившись к иллюминатору, что поверхность моря стала как будто немного ближе. Стало быть, летательный аппарат шел на снижение. Куда – если вокруг не видно ни клочка суши?
– Нас определенно собьют! – неожиданно заявил Франсуа, поворачиваясь к Алексею. – Вы умеете плавать?
– Если нас собьют на этой высоте, то умение плавать не понадобится, – с хмурой усмешкой ответил Алексей.
– У вас есть дети? – вдруг спросил мсье Перрен. – Там, в России? – Он не дождался ответа и закрыл глаза. – Хорошо, что я холост. Как же я не хотел лететь! Вы помните, я не хотел лететь!
– Прекратите истерику! – шепнул Алексей. – Вас услышат, и может начаться паника.
– Плевать! Я хочу жить!
– Вы будете жить, – с какой-то неожиданной твердостью сказал Алексей. – Подумайте, если бы англичанам понадобилось сбивать наш дирижабль, они бы давно это сделали. А то, что они играют с нами в кошки-мышки, свидетельствует о том, что, скорее всего, они просто пугают нас – демонстрируют свое превосходство и безнаказанность.
– Гм, в этом что-то есть, – с сомнением в голосе ответил мсье Перрен.
Он хотел добавить что-то еще, но в проходе появился квартирмейстер корабля – офицер младшего чина. Поравнявшись с Алексеем, он остановился и сказал:
– Мсье Сапожников, командир корабля просит вас прибыть на капитанский мостик.
Алексей молча отстегнул привязной ремень и поднялся. Франсуа сопровождал его действия выразительным взглядом. Алексей оглянулся и подмигнул своему спутнику. Через минуту он уже разговаривал с капитаном Жермоном.
– Они передали по радио, чтобы мы совершили посадку на одном из датских островов, – сказал капитан. – В противном случае они будут вынуждены нас атаковать.
– А для чего? – спросил Алексей. – Что им нужно?
– Не говорят. Я сообщил, что на борту находится делегация Лиги Наций, которая летит в Швецию по приглашению короля. Пилот, с которым я вел переговоры, ответил, что ему все равно, кто находится на борту. Мы должны сесть – и тогда они проверят, говорю ли я правду.
– Но как же мы сядем, если для этого нужна причальная мачта и целая команда такелажников на земле? – спросил Алексей. – Вы мне сами рассказывали.
– Вы правы, – ответил капитан. – Я сказал ему то же самое.
– И?
– У западного побережья Дании сейчас находится английский линкор “Девоншир”. Они собираются выслать к берегу мотобот с командой, которая примет у нас причальные канаты. Как вы на это смотрите?
– Я полагаю, капитан, что им действительно что-то нужно, – ответил Алексей. – И самое первое, что приходит в голову, – они просто хотят захватить наш дирижабль в плен.
– Но это – беспрецедентный случай! – воскликнул мсье Жермон. – Такого до сих пор не было. У нас же с англичанами договор. Это – начало войны!
– Вы думаете?
Капитан пожал плечами. Потом сказал с твердостью, достойной командира корабля:
– Если бы я располагал возможностью маневра, чтобы противостоять английским самолетам, я бы, наверное, дал бой. Но теперь я вынужден подчиниться, поскольку не имею права подвергать опасности жизни пассажиров, в том числе и вашу, мсье Сапожников.
– Благодарю, – ответил Алексей. – Как бы вы ни поступили – это будет поступок настоящего офицера.
Тем временем на дирижабле были опущены рули высоты, и два дизеля, работающие на половину мощности, несли добычу в лапы врага. До земли, точнее, до поверхности воды оставалось каких-то метров триста, когда в иллюминаторы правого борта стали видны полускалистые очертания какого-то побережья.
– Земля? – спросил Алексей.
– Они приказали направляться к острову Халлигену, – сказал капитан. – Если позволит ветер, мы сядем на него. А если не успеем сделать посадочный разворот, пойдем несколько севернее – на Нордеруг. Оба острова датские, но там безраздельно хозяйничают англичане.
– Да, история, – протянул Алексей. – Что же им все-таки нужно?
– Скоро узнаем, – хмуро ответил капитан Жермон.
***
– По одному, по одному, господа, не суетитесь! – зычно и с каким-то даже весельем командовал молодой английский лейтенант. Он даже не задумывался о том, понимают ли английский пассажиры дирижабля – просто повторял привычные для него слова, сопровождая их понятными жестами.
Полчаса назад всех пассажиров “Шютте-Ланца” по веревочной лестнице спустили на землю острова Халлиген. Дирижабль висел на растяжках в пяти метрах от поверхности. Никакой причальной мачты здесь, конечно, не было. Команда мотобота, спущенного на воду с линкора “Девоншир”, действовала четко и слаженно. Складывалось такое впечатление, что этим бравым ребятам было уже не впервой выполнять подобные маневры. Они следили за полетом дирижабля, находясь в нескольких кабельтовых от берега, а когда зеленая махина сбросив ход, зависла над островом, англичане быстро высадили десант, готовый выполнить причальные действия. Тем временем самолеты, заставившие французов приземлиться, исчезли в направлении материка.
С дирижабля сбросили четыре каната, и английские моряки подтянули зеленую громадину к земле. Здесь уже были готовы металлические колья, которые тут же вбили в землю и к которым привязали добычу. И теперь, строго проверив отсеки дирижабля и убедившись в том, что все двадцать три пассажира и пятнадцать членов экипажа спущены на землю, англичане готовились переправить их на линкор. Для этого с корабля, очертания которого терялись в закатной дымке, прислали еще один мотобот, и теперь по сходням поднимали на борт пленных французов.
– Повторяю, не суетитесь! – настаивал английский лейтенант, хотя прекрасно видел, что никто и так не суетится.
Оружия ни у кого из пленников уже не было – всех обыскали под прицелом винтовок заранее, как только французы спустились на землю. У капитана Жермона и двух офицеров его команды отобрали пистолеты.
– Господин лейтенант, – обратился Франсуа к англичанину, когда поравнялся с ним, – я вижу, что вы здесь главный. Мое имя Франсуа Перрен, я известный писатель и общественный деятель. В составе делегации “Мирные инициативы” я направлялся в Швецию по приглашению короля Карла-Густава. Как ближайший соратник Генерального секретаря Лиги Наций, хочу заявить протест вашим действиям – это прямое нарушение международной конвенции от седьмого января двадцать шестого года о запрете принудительного захвата пассажирских средств передвижения – поездов, судов и дирижаблей.
– Господин миротворец, – усмехнулся англичанин, – у меня есть начальство, и я в данный момент выполняю его приказ. Как видите, мы никому из пассажиров или членов экипажа не причиняем зла, никого не убиваем или калечим.
– Еще этого не хватало! – воскликнул Франсуа.
Английский лейтенант пропустил мимо ушей реплику мсье Перрена. Не сбиваясь с мысли, он закончил собственную фразу.
– И не советуем вам вести себя агрессивно, дабы не провоцировать моих людей. Возможно, инцидент с захватом дирижабля вскоре будет исчерпан – это как посмотрит начальство.
– А что вам вообще от нас нужно?
– Это вам объяснят на корабле. Обещаю, что женщинам и детям – я вижу среди пассажиров нескольких подростков – будет оказан самый мягкий прием, на какой только способны в английском военном флоте.
– Это как-то успокаивает, но слабо, – сказал Франсуа.
Вместе с Алексеем, сохранявшим хмурое молчание, они поднялись на мотобот. Пленников разделили на две группы, и теперь в сгущавшихся сумерках везли на “Девоншир”, который дрейфовал в полумиле от острова. Вскоре по трапу, зигзагом спускавшемуся с борта линкора, всех подняли на корабль. Пленники – и пассажиры, и экипаж – стояли теперь на палубе сплоченной группой, тихо переговариваясь и ожидая, что будет дальше. За ними наблюдали четверо матросов, вооруженных карабинами.
Лейтенант, доставивший французов на линкор, исчез и довольно долгое время не появлялся. Наконец, его фигура мелькнула на палубе. Тут же зажглись фонари, осветившие стальные конструкции корабля и людей, стоящих в ожидании своей участи.
– Командующим пятой английской эскадрой адмиралом Эйховеном, который сейчас находится на корабле, я уполномочен заявить следующее, – сказал он. – Сейчас, не теряя времени, чтобы успеть до темноты, женщины и дети будут погружены на мотоботы и отправлены обратно на остров Халлиген. Мужчины остаются на корабле до выяснения личностей. Прошу всех приготовить свои документы.
В группе пленников наступило замешательство. Раздался женский плач. Кто-то стал прощаться, кто-то громко молиться.
– Им кто-то нужен, – шепнул Алексей Франсуа. – Они кого-то ищут.
– Зачем же тогда привезли на корабль всех? Женщин сразу могли оставить на острове, – ответил мсье Перрен.
– Да, – согласился Алексей, – это выглядит как-то нелогично. Может быть, спросить у лейтенанта?
– Господин офицер, – сказал Франсуа, – зачем вам понадобился этот спектакль с перевозкой всех пленных на корабль, если теперь женщин решили отпустить? Позвольте напомнить, что я – человек, приближенный к Генеральному секретарю Лиги Наций, и я требую объяснений.
– Эй, боцман! Организуйте перевозку женщин и детей. Живее! – крикнул английский лейтенант в полумрак. Затем повернулся к Франсуа. – Не знаю, как вас там зовут, – с некоторой грубостью ответил он, – и какую должность вы где-то там занимаете, но я не собираюсь отчитываться перед вами в своих действиях. Обещаю только, что если действительно выяснится ваш высокий статус, то адмирал Эйховен непременно побеседует с вами. Еще вопросы?
– Скажите, кого вы среди нас ищете? – напрямую спросил мсье Перрен. – Вот капитан дирижабля, мсье Жермон. Он подтвердит, что среди пассажиров “Шютте-Ланца” не было никаких военных, кроме экипажа, и никаких политиков, которые бы могли вас заинтересовать. Разве что мы с мсье Сапожниковым, как представители миссии “Мирные инициативы”.
– Я не могу ответить на ваш вопрос. – Лейтенант казался искренним. – Вскоре все выяснится.
Через несколько минут пятерых женщин и троих детей спустили по трапу в мотобот. Заворчал двигатель, и катер отвалил от высокого борта “Девоншира”. Еще через полминуты он исчез в синеве надвигавшегося вечера.
– Скажите, вы действительно намерены отпустить женщин? – спросил кто-то из толпы пленников. – Это не провокация?
– Мы хоть и военные, – с гордостью ответил молодой лейтенант, – но остаемся джентльменами всегда. Я даю вам слово. Их доставят на остров, где женщины и дети смогут снова подняться на дирижабль и провести там ночь. А завтра, вероятно, мы отпустим бОльшую часть мужчин. Вам придется переночевать на корабле, поскольку в ночных условиях мотобот не станет курсировать поблизости скалистых берегов. Теперь все ясно?
Мсье Перрен промолчал. Затем обратился к остальным пленникам.
– Господа, – сказал он, – есть ли необходимость переводить слова лейтенанта?
Раздались нестройные голоса. И вдруг среди них снова выделился тот, что задавал вопрос о провокации.
– Господин лейтенант, – сказал этот голос, – проведите меня к вашему адмиралу. Возможно, я – именно тот человек, которого он ищет.
– Кто же вы? – спросил англичанин.
– Генерал де Молль, – ответил высокий мужчина с широкими, угловатыми плечами и выступил вперед. Одет он был в гражданскую одежду, и производил вид то ли какого-нибудь инженера, то ли учителя гимназии.
– Сейчас доложу, – сказал лейтенант, и снова исчез в недрах огромного корабля.
Когда он скрылся, генерал де Молль повернулся к остальным пленным.
– Простите, господа, – сказал он. – Я полагал, что мне удастся совершить этот полет инкогнито, но – не судьба. Я действительно генерал де Молль, командующий французской армией, и летел в Швецию по служебным делам. Видимо, за мной шпионили, иначе – как англичанам стало известно, что я лечу именно этим рейсом.
– Господин генерал, – обратился к нему капитан Жермон, – разве вы не могли избрать для путешествия какой-нибудь более безопасный вид транспорта? К тому же взять с собой охрану.
– Тогда бы мне точно не удалось остаться незамеченным, – ответил де Молль. – Впрочем, сейчас тоже.
– Но если англичане действительно охотились за вами, почему не забрали с острова на линкор вас одного? – спросил кто-то.
– Наверное, потому, что никто из них не знает меня в лицо. Я никогда не мелькаю в кадрах кинохроники, тем более – на страницах газет.
– А кто такой этот адмирал Эйховен?
– Хороший моряк, – ответил де Молль. – Это я знаю наверняка. Еще знаю, что он сильно хромает, поскольку у него изувечена правая нога. Адмирал практически живет на корабле, в редких исключениях сходя на берег. Я никогда его не видел, но вот – знаю о нем кое-какие детали. Точно так же, вероятно, он кое-что знает обо мне. В частности, то, что я высокого роста. По этой примете меня, должно быть, и собирались выявить.
– А что они хотят от вас? – спросил кто-то.
– Это очевидно, – хмуро ответил генерал де Молль. – Тут одно из двух: либо англичане хотят взять меня в плен и таким образом обезглавить регулярную французскую армию, либо…хотят переманить меня на свою сторону. Им совсем не выгодно нести потери в живой силе и технике во время предстоящей кампании. А Франция для адмирала Коумена – это грандиозный плацдарм для маневров и дальнейшего усиления военной мощи на материке. Отсюда он способен развить наступление в любом направлении.
– И вы, генерал с огромным военным опытом, готовы вот так, запросто сдаться в плен?
– Увы, мой опыт как раз подсказывает поступить именно так, – ответил де Молль. – Я не имел права подвергать риску остальных пассажиров и экипаж дирижабля.
– А Франция? – вдруг спросил кто-то. – Имели ли вы право оставлять ее армию без командования? Иногда необходимо жертвовать частью, чтобы не потерять все.
– Кто это спросил? – повернул голову де Молль.
– Я. Мое имя Клод Леве, я журналист “Paris soir”.
– Если вам доведется, мсье Леве, писать в газету об этом приключении, – сказал де Молль сдержанно, – скажите своим читателям, что генерал де Молль в присутствии свидетелей признал, что, возможно, совершил главную ошибку в своей жизни. Хотя, с другой стороны, задача военного заключается не в том, чтобы убить как можно больше врагов, а в том, чтобы сохранить жизнь как можно большему числу своих соотечественников.
– Хорошо, я так и напишу… – ответил Леве, – …если придется…
– Я постараюсь уговорить англичан, чтобы всех отпустили, – тихо сказал генерал, и в его голосе не было уверенности.
Через полминуты снова появился английский лейтенант.
– Господин генерал, – приблизился он к де Моллю, – разрешите проводить вас к адмиралу Эйховену. Остальным задержанным придется разместиться на палубе. С любыми просьбами или пожеланиями вы можете обращаться к боцману Кларку.
– Позвольте, не собираетесь ли вы держать нас на палубе всю ночь? – возмутился Франсуа Перрен.
– Именно, – ответил англичанин.
– Но если вы взяли нас в плен, почему не можете найти на корабле помещение для нашего содержания? Ночью на палубе сыро и холодно, и вы поступаете негуманно по отношению к пленным.
– Во-первых, вы все не пленные, а просто временно задержанные, – спокойно ответил лейтенант. – А во-вторых, на военном корабле нет места для размещения такого количества задержанных. Поэтому рекомендую смириться со своим положением. Любая попытка проявления недовольства будет караться безжалостно. Матросам отдан приказ: стрелять на поражение.
– Ничего себе порядки! – воскликнул Перрен, ища поддержки у Алексея.
– Такое впечатление, что уже идут военные действия, – ответил тот. – Правда, для военного времени англичане ведут себя достаточно сдержанно.
Вскоре французов под конвоем провели на ют. Здесь, на площадке перед кормовым орудием, расстелили кусок брезента, чтобы задержанные смогли присесть или даже прилечь – кому как захочется.
– Нужно разбиться на пары и лечь друг к другу спинами, – сказал капитан Жермон. – Так будет легче пережить холод.
– Все равно на этом железе можно подхватить воспаление легких, – сказал кто-то.
– Что вы предлагаете?
– Ничего.
– Тогда наберитесь мужества, – посоветовал капитан. – Возможно, предстоящая ночь не станет самой худшей в вашей жизни.
– Но и назвать ее лучшей тоже не повернется язык, – заметил мсье Леве.
… Через час все угомонились. Когда впереди маячит неизвестность, весьма непросто оставаться спокойным и уравновешенным. Люди тихо переговаривались, там и тут возникали очаги споров или сетований. Алексей лежал на правом боку, подложив под голову локоть. Спиной он чувствовал тепло Франсуа. Тот, вероятно, тоже еще не спал, но лежал молча, даже не шевелился.
Перед глазами Алексея простиралось темное пространство – то ли море, уходящее за горизонт, то ли небо, слившееся с морем. И были звезды. Какие-то странные, незнакомые. Сосредоточившись на них, Алексей старался увести самого себя от действительности. Он смотрел на звезды и не понимал, что с ними происходит, почему знакомые с детства созвездия выглядят неузнаваемо. И вдруг понял – и даже улыбнулся собственной догадке. Просто он никогда не видел их перевернутыми, будто опрокинутыми набок. Вот они – теперь, поняв причину, звезды можно распознать. И сразу появились старые знакомые – Дубге, Мерак, Мегрец, Ахернар…
“Совсем недавно я уже где-то видел Большую Медведицу, – подумал он. – Вот только где?“ И сразу нахлынули воспоминания – не упорядоченные, собравшиеся в стройную очередь, а хаотическое нагромождение всех событий за последние несколько лет. Скользкая подмосковная дорога, отец Серафим, Рукавишников, трибуна Лиги Наций, землянка в сибирском лесу, Жанетт, лесосека, Аленка, Софи… Что-то мистическое было во всем этом, что-то будто не настоящее. Ведь не может человеческая жизнь изобиловать столькими событиями – это противоестественно. Есть определенный ритуальный набор для каждого человека – детство, отрочество, юность и так далее. Учеба, работа, дом, семья, снова работа, отпуск, снова дом, работа… Иногда – театр, иногда – встреча одноклассников, иногда – бытовая техника в рассрочку. Что там еще? Да ничего – все! А тут… Откуда все это взялось? Откуда свалилось? Алексей не знал. И не понимал. И только удивлялся. И еще не верил, что когда наступит завтра, – все продолжится. Не верил, поэтому не спал, как остальные.
И утром, когда задержанных подняли на ноги и повели к трапу, Алексей выглядел полностью разбитым и каким-то неживым. Он еле передвигал ноги, будто трап линкора “Девоншир” вел не на мотобот, пришвартованный у борта, а – в пропасть, в бездну, в небытие. И когда Алексей подошел к этому трапу, внизу показалась та самая бездна – мутные волны Северного моря, которые не сулили ничего доброго и светлого. И ему вдруг захотелось враз покончить со всеми приключениями, которых накопилось уж слишком много в его жизни. Подвести черту, поставить жирную точку в повествовании. И он собрал всю свою волю, всю свою решимость, и готовился уже шагнуть мимо трапа, как вдруг откуда-то сбоку раздался голос.
– Алексей! – позвал этот голос. – Сапожников!
Он оглянулся. На палубе стояло несколько английских матросов. Они наблюдали за погрузкой пленных французов. Но Алексей сразу узнал того, кто его окликнул. Узнал – и замер на месте. Это был Зебра.
ГЛАВА 10
Они сидели в офицерской каюте. Здесь было довольно тесно, хотя и достаточно уютно. Сидели на противоположных койках, привинченных к полу, и слушали друг друга – как эхо из прошлого.
– Я, когда проснулся, почему-то сразу недоброе почувствовал. Повернулся, гляжу: тебя в землянке нет. Прислушался – топор не стучит, снег вокруг не скрипит, как обычно. Ну, думаю, может, просто отлить вышел. Минута проходит, другая – нет тебя. Позвал – не отзываешься.
– Подумал, что ушел? Что бросил тебя? – спросил Алексей.
– Ну, а ты бы не так решил? – Конкин укоризненно посмотрел на Алексея. – Правда, я сразу понял, что просто так уйти ты не мог. Раз уж не бросил меня тогда, три дня назад, значит, не должен был и теперь. Сел я на топчане, огляделся. И тут этот блокнот увидел с твоей запиской на целую страницу.
– Ну, и?
– Прочитал, конечно. – Конкин сделал паузу. – Поначалу не поверил. Подумал: киздец Профессору, крышу снесло. Встал, поссать кое-как вышел, потом вернулся, снова стал читать. Теперь уже дневник этого ученого из экспедиции. Эти несколько последних страниц, как ты просил в записке.
– Ну?
– Что “ну”? Я же современный человек, литературу кое-какую читывал.
– И поверил?
– Как видишь, – ответил Зебра. – Если я здесь – значит, поверил.
– Это хорошо. Это просто здорово! – воскликнул Сапожников. – Понимаешь, я, когда уходил, за тебя очень волновался, да и потом совесть еще долго меня мучила – что оставил тебя одного.
– Ну, так и надо было разбудить, и вместе бы пошли к этой березе.
– А я боялся, что ничего не выйдет, и ты меня сумасшедшим посчитаешь, – тихо ответил Алексей. – А так, подумал я, если ты меня не обнаружишь, значит, должен будешь поверить в то, что некая точка перехода в иное измерение существует. А уж если поверишь, то и сам воспользуешься этим ходом. Ты же помнишь, этот профессор Серебряков писал, как его товарищ по несчастью, отец Серафим, уходил. Он же своими глазами видел, как тот пошел от березы на восток и пропал, будто растворился.
– Да, я читал. И знаешь, действительно очень быстро поверил, – признался Конкин. – А что мне оставалось делать? Жратвы у меня не было, нога, хоть и стала болеть меньше, все же долбала меня очень сильно. Вот я и решил: была, не была, поиграем в прятки со смертью.
– И как все произошло?
– Нормально. Только ступни ног и ладони почему-то сильно чесались.
– У меня тоже, – подтвердил Сапожников. – А дальше?
– Очнулся – лето, жара. Соленый ветер с моря. Бля, думаю, вот это я попал! Это же моя родная, можно сказать, стихия! Поверишь, я аж присел от неожиданности. А может, от того, что нога стала болеть. Телогрейку скинул, вокруг огляделся. Смотрю: катер какой-то к берегу подходит. Я – туда. Дошкандыбал кое-как, стою, жду. И вдруг слышу – они между собой по-английски разговаривают. Ну, думаю, киздец! Теперь уже у меня башню сорвало. То ли сон, то ли явь – хер поймешь. И тут решил я самого себя в чувства привести. Собрал волю в кулак, и этим кулаком – по ноге сломанной себя и звезданул. Ну, чтобы проснуться, если что.
Конкин замолчал. Было видно, что воспоминания о пережитой боли и теперь доставляют ему неприятные ощущения.
– А дальше? – спросил Алексей.
– Дальше? – повторил Зебра и улыбнулся. – Очнулся – качает. Глаза приоткрыл – на палубе лежу, то ли на связке канатов, то ли на других тряпках. Ладно, думаю, присмотрюсь. А вокруг никого, только голоса слышу, но не понимаю ничего – по-английски шпилят, спасу нет. А у меня-то с языком, честно сказать, не очень. И решил я глухонемым прикинуться. Так, думаю, легче будет приспособиться, да и слова я, кое-какие еще помнил. Все-таки школа, да еще два года общения с компьютерами. Там же все программы на английском выходят. Это у нас потом русифицируют. А что я помнил? Мазе, фазе, систер, бразе. Ай лив ин Рыбинск, май нейм из Федя. Киздец полный!
– Черт! – выругался Сапожников. – Просто приключенческий роман получается!
– Не говори. Так вот, лежу это я, прислушиваюсь. Гляжу, катер к большому пароходу подходит. Трап к самой воде по борту опущен. Подхватили меня подмышки, да и подняли в два счета на пароход. Я уже глаза открыл, только вид делал, что плохо мне и ничего не соображаю. Признаться честно, действительно не соображал. Смотрю: форма у моряков не современная какая-то, да и корабль, хоть и военным показался, да отстойным каким-то – такие на музейных фотографиях есть. Или в книгах по истории военно-морского флота. Повели меня куда-то. Что-то один спросил, офицер вроде, только я ни черта не понял – вращаю головой и все. Ну, дебил дебилом. Что ты улыбаешься? Думаешь, мне легко было?
– Не обижайся, – будто извиняясь, сказал Сапожников. – У меня, на самом деле, похожая история была. Потом расскажу.
– Ну, так вот, – продолжил Зебра. – Привели меня в каюту. Сидит человек там: не то моряк, не то сухопутный, сразу и не определишь. Возрасту в нем лет около сорока, вид аккуратный, чуть ли не прилизанный. И форма на нем не морская, а какая-то другая – может быть, тоже военная, я сразу не понял. Тот, что меня сопровождал, сказал этому несколько слов и ушел. Дверь за ним закрылась, и остались мы с этим мужиком наедине. Я стою, он – сидит за столом и на меня пристально так смотрит. Ну, думаю, мудак! Видит, что нога у меня еле тащится, а сесть не предлагает. Сказать бы ему тогда прямо в рожу пару слов – наших, доступных. Враз бы понял, с кем дело имеет. Но не могу, решил ведь прикинуться. А он вдруг так спокойно спрашивает меня о чем-то. Я слышу слова иностранные, но вид делаю, что не слышу и не понимаю. А он улыбнулся – улыбка деревянная какая-то у него вышла. И вдруг спрашивает меня на чистом русском языке: “Я надеюсь, что вы мне все-таки расскажете, кто вы и откуда, и как на берег попали”. – Ни фига себе, думаю, поворот! Куда попал – не знаю, кто такие – не знаю, те по-английски разговаривают, этот – по-русски. Ну и карусель получается!
Конкин перевел дух, закурил, вальяжно пуская дым широкими потоками.
– А дальше? – спросил Сапожников.
– Не гони, – вдруг огрызнулся Зебра. – Щас расскажу. Короче, этот тип мне говорит: “Молчать, – говорит, – и прикидываться нет смысла, потому что когда ты в бессознанке был, по-русски очень даже хорошо разговаривал”. – Вот как, оказывается. И моряки эти английские, что меня подобрали, сразу скумекали, что я не местный. Вот поэтому начальнику своему и сдали. Я тогда спрашиваю, не найдется ли на корабле врач? Нога у меня, говорю, поломана. – Найдется, отвечает, но только сначала пару вопросов. – Ну, думаю, кто бы ты ни был, а мурыжить я умею. – Нет, говорю, ни на какие вопросы не согласен, сначала окажите мне медицинскую помощь. – Ладно, этот тип говорит, сейчас окажем. – Снимает трубку с телефона – он у него на столе стоял – и зовет кого-то. А сам сесть мне по-прежнему не предлагает, и все смотрит, не моргая – как сверлит глазами. Минуты не прошло, входит еще один. Этот в морской форме был. На нашу похожа. Выслушал распоряжения, взял меня под локоть и к себе в каюту повел. И точно – лазарет оказался: койка там, шкафчик специальный для медикаментов разных, и запах – ну тебе валерьянкой несет, спасу нет. Показал он мне жестами: раздевайся, мол. Я одежонку с себя скинул, в одних труханах остался. Сел на койку, ногу выставил. Я и сам испугался – там, в землянке, на морозе, я же не раздевался, вот и не знал, как она выглядит. А тут – синяк сплошной, да еще и опухоль. Короче, фули долго рассказывать, колдовал этот доктор надо мной с полчаса, чем-то мазал, протирал, потом повязку накладывал. Тугую такую, как положено. После всего опять меня к тому, начальнику, отвел и доложил что-то. Кивнул этот и теперь на стул мне указал. Ну, говорит, а теперь вы назоветесь? А что мне ему было о себе рассказывать? Не знал же я, ни куда судьба меня занесла, ни кто передо мною сидит. Вот я ему про переход из другого мира и начесал. Только про ИТУ ни слова, мало ли что.
– А он? – не выдержал Сапожников.
– А он слушал, не перебивая, – ответил Конкин. – Потом помолчал немного и говорит: “Врач доложил мне, что у вас на плече наколка имеется военно-морской тематики. Откуда?” – На флоте служил, отвечаю. – А где? – На Балтике. ДКБФ, говорю, Дважды Краснознаменный Балтийский Флот означает. – А он посмотрел на меня с еще большим удивлением, будто название флота первый раз в жизни слышит. – Кем служили, спрашивает. – Корабельным электриком. – Головой кивнул только, потом снова молчал, присматривался. Я по-прежнему сижу, потихоньку сам его изучаю. Наконец, разродился он. Говорит: “Мы сейчас идем в Портсмут, а вы на корабле не пленник и не гость, а просто пассажир. Но только под надзором пассажир. Так что любые ваши действия мне будут известны. Надеюсь, обойдется без глупостей”. – А что мне за прок выпендриваться, если я полностью в его власти оказался. А, Сапожников? Что скажешь?
– Действительно.
– Только спросил я его: назовитесь и вы, пожалуйста, а то как-то не по-людски получается. – Он и говорит: “Капитан-командор Веселов Сергей Вадимович, командующий четвертой Английской военной эскадрой”. – А с каких это пор, спрашиваю, русские моряки в английском флоте служат? – Не удержался, представляешь, – так и спросил. – “А с тех пор, – отвечает, – как в России дворяне в немилости у властей. С тех пор, как армия и флот народными стали. Вот я с первым потоком эмигрантов на запад и подался”. – Промолчал я, будто ответ меня устроил. А сам себе думаю: ни фига себе, что в этом мире происходит! Бля буду, но это гораздо круче, чем на лесосеке гнить. И что бы там ни было, я должен здесь прижиться, разобраться во всем и себя найти. Вот так-то, Сапог!
– Да, история, – согласился Алексей. – Помнится, там, в тайге, когда я тебя полуживого на себе тащил, ты меня Лешей называл… Как быстро, оказывается, люди все забывают. Как нога-то?
– Ничего, зажила, срослась. Не жалуюсь пока.
– Что же произошло с тобой дальше? Смотрю, при должности уже какой-то состоишь.
– Да, – не без гордости ответил Конкин. – Я теперь в английском военном флоте служу, заместителем командира десантного катера. Так что, Профессор, действительно многое поменялось в этой жизни Ты теперь у меня в гостях, и жить по моим правилам должен.
– Мы оба с тобой – гости в этом мире, и правила здесь не устанавливаем.
– Да, тут все не так просто, – согласился Конкин. – Но жить все-таки можно. Нужно только вовремя сориентироваться в обстановке. Вот ты, Профессор, теперь – кто?
– А ты как думаешь? – спросил Алексей.
– Не знаю. Давай, колись, не тяни! Как устроился? Смотрю, на дирижаблях летаешь.
– Советник при Генеральном секретаре Лиги Наций по вопросам международной политики, – ответил Алексей.
– Ни фуя себе! – воскликнул Конкин. – Это как же тебя туда занесло?
– Сориентировался в обстановке, – ответил Алексей словами Зебры.
– И как?
– Что?
– Работенка, должность.
– Терпимо. Вот, езжу по Европе, призываю к мирному сосуществованию.
– Туфта это все, – махнул рукой Зебра. – Войны не избежать. Неужели ты еще не понял? Тут все по-другому, тут англичане – сила! Тут Америки нет, международного жандарма долбаного – одна сплошная Англия.
– Знаю. Она теперь вместо Америки.
– Скоро они будут владеть всей землей! Сплошная мировая Английская империя!
– Быстро же ты приспособился, – усмехнулся Алексей. – Даже завидно как-то.
– А ты не завидуй. Вот скажи, куда ты сейчас летел?
– В Швецию. Король пригласил миротворцев.
– Брось! Детский лепет все это. Через месяц, максимум, через два – начнется тотальное наступление английской армии и флота по всем направлениям. Сначала им нужна Франция. Генерала этого захватили, теперь будет легче. А из Франции – во все стороны, в том числе, в Россию. Капитан-командор Веселов так мне сказал: если, говорит, свои задачи выполнять станешь четко, смекалку проявишь, активность и стратегический подход – назначу, говорит, командующим Северной Российской эскадрой. Она, по планам англичан, на Балтике базироваться должна. А я ведь Балтику в свое время вдоль и поперек исходил, так что…
– И ты в это веришь? – спросил Алексей.
– А то! – ответил Конкин. – Слышь, Сапожников, а давай ко мне, а? Я тебя чем-то вроде начальника штаба сделаю – хочешь? Ты же умный мужик! Заживем! Англия – это сила! Тут перспектива есть. Ну?
– Подумаю.
– Только не долго, иначе потом не свидимся, сам понимаешь.
– Ты хочешь, чтобы я прямо сейчас ответ дал?
– А что тянуть?
– Нет, не могу. Мне еще нужно свои дела завершить. Скажи, как тебя найти, если что.
– В Шербуре наша база, в Нормандии, – ответил Зебра. – Приедешь, спроси лейтенанта Конкина.
– Ты уже лейтенант?
– Ну.
– Лихо тут у вас все движется – как в кино.
– Да, – согласился Зебра, – порой самому не верится.
Они помолчали.
– Ну, – сказал Конкин после паузы, – что теперь делать намерен?
– Ты скажи, людей с дирижабля действительно на остров повезли? Отпустят?
– А на что они англичанам? Конечно, отпустят. Им генерал де Молль нужен был. Под него и вся эта операция затеяна. Меня с группой захвата взяли на “Девоншир” на тот случай, если ситуация пойдет не по прогнозу.
– Их отвезли уже?
– Наверное.
– А меня отпустишь?
Зебра сверкнул глазами, выразительно посмотрел на Алексея.
– Честно говоря, я рад, что тебя встретил, – сказал он. – Как-никак, а мы с тобой оба – из другого мира, нам есть, о чем поговорить, что вспомнить.
– Это точно, – согласился Алексей. – Хотя вспоминать как-то не хочется…
– А мне совсем не хочется тебя отпускать… Но должок за мной числится. Жизнь ты мою никчемную спас, и я этого никогда не забуду.
– Спасибо. А если они уже улетели?
– Без тебя? Ты же там какой-то миротворец при ООН.
– Здесь не ООН, а Лига Наций, – поправил Алексей.
– Один черт! Сейчас узнАю.
Он снял трубку внутренней телефонной связи, висевшую на стене у двери, сказал несколько слов по-английски. Алексею показалось, что – с ужасным акцентом и ошибками. Тем не менее, ему что-то ответили.
– Сейчас дадут радиограмму на борт, чтобы подождали, – сказал Зебра. – Пошли наверх, распоряжусь тебя отправить.
Оба поднялись. Конкин пропустил Алексея вперед, сам пошел сзади, подсказывая, где свернуть и куда направиться. Через минуту соленый воздух осеннего Северного моря ударил в лицо Алексею тугой струей.
Солнце золотило пенные барашки на гребнях волн. Несколько чаек выписывали круги над кормой линкора, стоявшего на якоре. Вдали виднелись очертания острова Халлиген.
– Ну, – сказал Конкин, когда Алексей начал спускаться по трапу в мотобот, – прощай, Профессор. Надумаешь – приходи. Буду рад. Вот веришь, буду искренне рад!
– Верю.
***
В путеводителе по Стокгольму за две тысячи третий год значилось, что столица Швеции считается одним из самых чистых городов на Земле. Это Алексей сам читал в Интернете. Он даже карту города изучал – так, для себя, потому что поехать в тур по Скандинавии очень хотелось – да, как всегда, не хватало денег. Но город этот, живописно расположенный на четырнадцати островах, будто манил Алексея своей пасторальностью, своим историческим стержнем, который не согнула и не сломала ни одна эпоха.
И Гамла Стан – старая часть города, где был расположен роскошный Королевский дворец, – теперь казалась такой знакомой, будто однажды он уже побывал здесь, всего лишь однажды, – но этого хватило, чтобы запомнить чудесный остров навсегда. Теперь он гулял по нешироким, вымощенным булыжником улицам, где, закрывая свет, будто тянулись друг к другу дома, расположенные напротив. И старые газовые фонари, вросшие основаниями в землю, как корнями, – приветствовали его. Они не уступили своих мест, своих ответственных постов электрическим – этим современным выскочкам, стройным, как корабельные мачты, но лишенным всякого романтизма. И продолжали светить – будто возвращая старый город на два века назад.
Алексей неторопливо бродил по Стадсхольмену – центральному острову – без определенного маршрута, но и не лишая себя цели. Он знал, что где-то здесь, среди тесных улочек прячется одна особенная, известная далеко за пределами Швеции – переулок Mopтeнa Тротцигa, самый узкий в мире. И он решил не возвращаться в отель до тех пор, пока не найдет его.
Еще и еще раз приближался Алексей к величественному трехэтажному зданию Королевского дворца с барочным фасадом шириной в двадцать три окна – и снова удалялся от него, но уже в ином направлении. И вот, наконец, набрел на то, что искал. Вот эти девяносто сантиметров ширины, когда дотрагиваешься руками до противоположных домов, и складывается впечатление, что город поглощает тебя – чтобы никогда уже не вернуть другим городам…
Он стоял несколько минут, обеими руками поглаживая шершавые стены, и ему казалось, ему почти физически казалось, как сжимается мир вокруг него – сжимается, чтобы потом взорваться. И измениться после взрыва до неузнаваемости, стать абсолютно чужим для всех, кто его когда-то населял. Это странное чувство причастности к мировым процессам, причастности созерцательной, пассивной – вдруг нахлынуло на Алексея в этом неуютном и мистическом месте.
…Прием был назначен на десять утра. Минут за двадцать до начала Алексей и Франсуа Перрен прибыли в Королевский дворец. К “Гранд-отелю”, где накануне вечером их разместили, подъехала специальная машина – гостям короля не подобало ходить пешком. Но гости как раз от машины отказались – и вышли из гостиницы раньше, чтобы спокойно прогуляться по мосту Стрёмброн, сполна насладившись завораживающими видами старинного Гамла Стана.
– В этом дворце около шестисот помещений, – произнес Алексей, когда они свернули на Слоттскаген и подошли к желто-красному зданию. – Точнее, шестьсот восемь.
– Откуда ты знаешь? – спросил мсье Перрен. – Ты не рассказывал, что бывал тут раньше.
– А я и не бывал, – вдруг смутился Алексей. – Просто читал когда-то…
“Да, – подумал он, – расскажи ему про Интернет – он посчитает меня сумасшедшим”.
Их провели в Голубой зал приемов – довольно просторное помещение с овальным столом орехового цвета посередине и толстыми коврами на полу. На стенах висело несколько картин – портретов одинакового размера – то ли каких-то викингов, то ли средневековых рыцарей. Четыре двери, расположенные симметрично по периметру комнаты, вели, должно быть, в глубины этого грандиозного сооружения, и Алексей с Франсуа невольно стали прислушиваться к звукам, чтобы не прозевать появления короля из какой-нибудь из них.
…Король Карл Пятнадцатый Густав оказался мужчиной лет пятидесяти с небольшим – высоким, широкоплечим и светловолосым. У него было слегка одутловатое лицо с гладко выбритыми щеками и голубые глаза, в которых искрилось миролюбие и некоторое любопытство. Еще у короля был небольшой животик, не мешавший ему, впрочем, оставаться подвижным и энергичным. На прием он вышел в точно назначенное время. Правда, вместе с ним в зал прошли не только несколько мужчин, оговоренных протоколом – Премьер-министр, Спикер Риксдага и Главный Советник по внешней политике при королевском дворе. Монарха еще сопровождала дама, одетая с изысканной простотой, на какую редко способны царствующие особы. И, тем не менее, Алексей, нисколько не сомневаясь, определил для себя, что эта женщина с высоко поднятой головой и есть королева Швеции.
Распорядитель приема – Глава королевского секретариата – указал на гостей и представил их Карлу Густаву. Монарх с неподдельной улыбкой приветствовал каждого пожатием руки. Алексей отметил про себя, какой теплой была могучая ладонь потомка викингов.
Затем гостям представили хозяев. Королева Хельга Ютта при этом скромно улыбалась, обнаруживая очаровательное сочетание между приподнятыми кверху краями губ, ямочками на щеках и аккуратным острым носиком. На вид ей было не больше сорока лет – и это был период не молодой зрелости, а, скорее, зрелой молодости, от которой она не собиралась отказываться.
Когда расселись за овальным столом, оказалось, что Франсуа расположился напротив короля. Алексею же досталось место напротив королевы. Ему почему-то показалось, что подобные мероприятия – редкость для супруги монарха. Во всяком случае, в зеленых глазах Ее величества Алексей заметил немалую долю простого человеческого любопытства.
И вдруг ему подумалось о том, что на лице этой милой женщины наилучшим образом отражается нынешнее настроение всей Швеции – нейтральной страны, давно привыкшей издалека наблюдать за чужими распрями. Они, эти нейтралы, как показалось Алексею, еще не до конца понимали ту степень опасности, которую таили в себе имперские замыслы адмирала Коумена. Опасности для всех без исключения, поскольку для английского фанатика не существовало в мире нейтральных стран. Но для шведов это была все еще игра в солдатиков – большая, серьезная игра взрослых мужчин, до сих пор проходившая на чужом поле. Им, должно быть, и в голову не могло прийти, что эта игра давно перестала быть безобидной, давно вышла за рамки правил и просто уничтожила их, эти правила, установив свои. И теперь – через месяц или два, как там говорил Конкин? – она готова была перейти на другое поле, завоевать для самой себя новые пространства. А значит – растоптать солдатским сапогом и нейтральную Швецию, воевавшую в последний раз лет сто назад и давно забывшую, как нажимать на курок…
– Я пригласил вас, господа, – начал король на хорошем французском, – чтобы обменяться мнениями по поводу международной обстановки. В последнее время – это длится уже несколько месяцев – наблюдается повышенная активность английских войск у берегов Франции. Не так ли? – Алексей и Франсуа дружно кивнули. – Нам известно, что и на севере Африки, где расположены несколько английских армий, а у берегов Марокко лежит в дрейфе Второй английский флот, тоже намечается некоторое движение. Складывается впечатление, что адмирал Коумен близок к отдаче приказа в войска о наступлении, причем, всеобщем наступлении, тотальном. По оценкам наших экспертов и наблюдателей, Европа на данном этапе своей истории не способна выдержать подобного удара. Наиболее сильные государства, такие как Франция, Германия, Испания – разобщены, их армии недостаточно сильны для предстоящего противостояния. Да и будет ли оно? Скорее всего, победоносное шествие англичан дорогами Европы неизбежно. Следовательно, господа, мы с вами стоим на пороге глобального передела Старого Света, и это не может не настораживать. Поскольку, господин Перрен, вы давно известны своими миротворческими усилиями, а недавняя речь в Лиге Наций господина Сапожникова тоже характеризует его, как дальновидного политолога, мне бы хотелось услышать ваше мнение по данной проблеме. Хочу сразу сказать, что наша беседа стенографируется, и отчет о ней завтра же попадет во все мировые печатные издания. Возможно, господа, от ваших высказываний, от ваших идей будет зависеть многое на этой планете.
Он закончил вступительное слово с некоторым пафосом, но неподдельная тревога, мелькавшая при этом в голубых глазах короля, оправдывала взятый им повышенный тон.
– Ваше величество, господа, – неторопливо сказал Франсуа Перрен, кивая королю с супругой, затем первым лицам государства, собравшимся за столом, – за последний год я объездил немало стран и провел немало встреч с общественностью в рамках движения “Мирные инициативы”. Должен сказать, что практически нигде я не встречал непонимания, неприятия тех положений, с которыми приходилось выступать. Везде – и в Европе, и в Азии, и в Африке – люди понимают, какая угроза нависла над планетой. Отовсюду в адрес адмирала Коумена отсылались ноты и меморандумы, подготовленные во время моих встреч с главами государств и правительств. Ни на одно обращение английская сторона не ответила до сих пор. Это – циничный вызов всему человечеству, не иначе. Складывается впечатление, что адмирал Коумен приравнял себя к Богу, и не торопится снизойти до того, чтобы отвечать простым смертным. Это мания величия, господа. И такой психиатрический диагноз подходит к адмиралу больше всего. Я вполне отдаю себе отчет в том, что сказал, и хочу, чтобы мои слова непременно попали в прессу. Пусть мир знает, с кем имеет дело!
– Не следует ли из ваших слов, что английский главнокомандующий – человек невменяемый, с которым практически невозможно договориться? – спросил король.
– Вероятно, это так или почти так, – ответил Франсуа.
– Вы полагаете, что он действительно не пойдет ни на какие переговоры? – уточнил Карл Густав.
– Полагаю, что не пойдет.
– А каково ваше мнение, господин Сапожников? – Король мягким жестом предоставил Алексею возможность высказаться.
– Ваше Величество, господа, – кивнул Алексей, обращаясь к присутствующим, – мое мнение, увы, не отличается оригинальностью, поскольку я тоже считаю адмирала Коумена фигурой в достаточной степени фанатичной. Такие люди, как правило, не идут на переговоры по той простой причине, что считают себя всесильными и безнаказанными. Если бы малейшее сомнение закралось в голову этого человека, сомнение в своей безоговорочной победе – он бы непременно согласился на какой-либо контакт с противоположной стороной. И контакт этот использовал бы для того, чтобы на всякий случай обеспечить себе какое-то снисхождение в будущем. Это, господа, вопрос не военной стратегии и не политики – это вопрос человеческой психологии.
– Выходит, это просто больной человек! – неожиданно воскликнула королева. – Тогда кто или что может вылечить его?
– Его может вылечить только смерть, – вставил Премьер-министр.
– Господин Юханссон, вы сейчас сказали афоризм, – заметил Франсуа Перрен. – Грустный, но весьма точный афоризм.
– Я хотел добавить, – продолжил Алексей. – Видите ли, господа, какая штука получается. О чем бы мы с вами сейчас ни говорили, как бы ни определяли роли в мировой политике того или иного человека, а война – всеобщая, можно сказать, глобальная – увы, неизбежна. Судя по всему, адмирал Коумен не остановится ни перед чем. И у нас с вами совершенно нет времени, чтобы предпринять какие-то действенные меры по сдерживанию этого человека. Ваше Величество совершенно справедливо заметили, что передовые европейские страны поодиночке не способны противостоять английским войскам. Уж слишком неравными будут силы в этих возможных противостояниях. Но и объединить армии Германии, Испании и Франции в один кулак сейчас не представляется возможным. Для подобного перестроения могут понадобиться годы, а у Европы в запасе едва ли есть несколько недель…
– Получается, у мира нет выхода? – с тревогой спросила королева.
– Есть, – после паузы ответил Алексей.
– Какой же?
– Вы посчитаете мой ответ странным, – сказал Алексей, – но я считаю, что все нужно оставить, как есть.
– То есть – как? – одновременно воскликнули король и спикер Риксдага, до сих пор молча слушавший весь разговор.
– Вы полагаете, что весь мир должен безропотно наблюдать, как англичане, ведомые своим фанатичным лидером, его покоряют? – спросила королева.
– Да, Ваше Величество, – ответил Алексей. – В какой-то степени я фаталист. И я вижу в современной истории черты неизбежности. Мир, по моему мнению, слишком вяло реагировал на ранние проявления английских имперских амбиций, и слишком поздно спохватился, чтобы их пресечь. Теперь на это способна только одна сила – время.
– Не следует ли из ваших слов, что Европе нужно поднять руки вверх и сдаться на милость англичан? – спросил король, и было видно, что подобная перспектива явно задевает его самолюбие.
– Возможно, – ответил Алексей. – Избежать кровопролития – теперь главная задача Европы, как я это вижу. Не стОит раздражать и злить того, кто сам ищет повода позлиться. Знаете, трофеи, добытые не в бою, а без всяческих усилий, никогда не умножали славу победителя, но со временем даже начинали его тяготить. В истории на это отыщется немало примеров. Я хочу напомнить присутствующим лишь один эпизод, замечательно описанный великим французским писателем Гюго. Это касается Наполеона. Писатель так говорит о нем: “Чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие. Его личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом. Избыток жизненной силы человечества, сосредоточенный в одной голове, целый мир, представленный в конечном счете мозгом одного человека, стали бы губительны для цивилизации, если бы такое положение продолжалось. Наступила минута, когда высшая, неподкупная справедливость должна была обратить на это свой взор. Возможно, к этой справедливости вопияли правила и основы, которым подчинены постоянные силы тяготения как в нравственном, так и в материальном порядке вещей. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы – все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак испускает таинственные стенания, и бездна им внемлет. На императора вознеслась жалоба к небесам, и падение его было предрешено. Он мешал богу. Ватерлоо – не битва. Это изменение облика всей Вселенной”. Но Ватерлоо, господа, было последней точкой в победоносной военной судьбе этого человека. Начало его падения было заложено в России – под Бородином.
– Вы проводите параллель между Наполеоном и адмиралом Коуменом, – задумчиво сказал король. – Не следует ли предположить, что и ход военных действий может в какой-то степени повториться?
– Ваше Величество имеет в виду вторжение английских войск на территорию России? – уточнил Алексей.
– Да, именно.
– Что ж, я не исключаю такой возможности. Вполне предсказуемый ход событий. Покорив Европу, дойдя до российской границы, адмирал Коумен наверняка захочет пересечь ее…
– И тогда… – Король переглянулся с супругой и остальными присутствующими.
– И тогда Россия снова, в очередной раз, встанет на пути всеобщего порабощения народов, – заключил Алексей.
– Ваша страна весьма закрыта для нас, – отметил до сих пор молчавший Главный Советник по внешней политике, Кнут Скансен. – Мы почти ничего не знаем о ее экономике, ее военной мощи. Неужели вы всерьез считаете, что именно Россия способна стать сдерживающим фактором для английской экспансии?
– Этого я не сказал, – ответил Алексей. – Но то, что Россия не поднимет руки вверх – это точно. В этом я почти уверен.
***
Перед мостом Стремброн они расстались. Мсье Перрен отправился во французское посольство, Алексей решил прогуляться по набережной Скепсброн, откуда открывался живописный вид на маленький остров Скепсхольмен. Если бы Алексей помнил все из того, что когда-то читал о Стокгольме, он бы непременно отправился на этот остров, где на скромном клочке земли, утопая в зелени вековых деревьев, расположилось сразу три музея – Архитектуры, Восточной Азии и Современного искусства. В лучшие времена здесь можно было бы пропасть на целый день, если не на два или три – бродить по гулким залам, созерцать и думать. И еще – удивляться тому, как люди умеют создавать возможности для приобщения к прекрасному… Но он этого не помнил, поэтому просто стоял теперь на набережной пролива Стрёммен, облокотившись о бронзовые перила ограждения. Стоял и смотрел вдаль.
Совсем недавно нечто подобное было с ним в Париже. Такой же тихий вечер, похожее перекатывание воды перед глазами – как напоминание о том, что человек только гость в этом мире, а вечной может оставаться лишь Природа. И в какую бы сторону ни двигались созданные человечеством армии, какими бы снарядами или бомбами ни обстреливали друг друга люди, – все они обречены исчезнуть с лица земли, процарапать на бесконечной ленте истории свои хаотичные следы – и исчезнуть. “Такой порядок вещей царит во Вселенной, не мы его устанавливали, и не нам его изменять”, – подумал Алексей.
– Какая прелесть – эта Швеция! – вдруг услышал он рядом. – Вы не находите? Ах, да! Вы наверняка не понимаете по-русски.
Алексей оглянулся и увидел в нескольких шагах от себя невысокого мужчину средних лет, слегка располневшего, с обильной лысиной и каким-то удивленно-восторженным выражением светлых глаз. Он был одет в серый костюм европейского покроя, в одной руке держал тросточку, в другой свернутую трубкой газету. И улыбался, глядя прямо в глаза Алексею, будто извиняясь за то, что помешал тому наслаждаться одиночеством.
– Я понимаю по-русски, – сказал Алексей, и ему было видно, как удивился незнакомец.
– Правда?! – воскликнул тот. – Господи, ты внял моим молитвам! Я уже третий день в Стокгольме, и ни разу еще не встретил человека, с которым бы мог поговорить на родном языке. – Казалось, радость от неожиданного знакомства у толстяка в сером костюме была неподдельной. – Да, позвольте представиться, инженер Лыков, мостостроитель из Самары. А вы, должно быть, российский дипломат?
– Можно сказать и так, – осторожно ответил Алексей, вглядываясь в черты случайного знакомого.
Что-то вдруг шевельнулось в нем – что-то далекое и недоброе. Какое-то неосознанное предостережение всплывало из глубин души. Интуитивное недоверие к соотечественнику всплывало.
– Да, дипломат – сразу видно! – заявил мостостроитель. – Только вы способны говорить уклончиво, будто поддерживая тему, но и никак не выражая собственного мнения.
– У вас такое негативное отношение к дипломатам? – спросил Алексей. – Представьте, как бы развивались международные отношения, если бы нас не было на свете.
– Значит, я не ошибся – вы действительно дипломат?
– Скорее, посол доброй воли, – ответил Алексей, вспоминая термины из новостных программ телевидения.
– И давно здесь живете?
Казалось, Лыкова совершенно не интересуют ответы собеседника. По беглому наблюдению Алексея, упитанный мостостроитель готов был выстреливать вопросы из обоймы своего любопытства до тех пор, пока они у него не закончатся.
– А я здесь не живу, – ответил он.
– Гм, странно. А мне показалось. Стокгольм – хороший город. Куда там Самаре или… впрочем, есть немало красивых городов – особенно в Европе. Что ни столица – то музей архитектуры. Разве не так? Вот, Париж, например…
– Да, – согласился Алексей. – Париж…
– Вам доводилось бывать?
– Гм, доводилось, – через паузу ответил Алексей. Он вдруг почувствовал – непонятно, каким чувством – что за внешней простотой и незатейливостью вопросов Лыкова прячется что-то бОльшее – какой-то второй план, что ли. И тут же поймал себя на мысли о том, что, может быть, вовсе понапрасну выуживает из глубин собственного сознания какие-то подозрения. Невольно вспомнился фильм “Бриллиантовая рука” – эпизод в ресторане “Плакучая ива”, когда Семен Семенович необоснованно подозревал случайного человека. “Так то – кино, – подумал он. – А здесь – жизнь…”
– А мне – нет, – сокрушенно сказал Лыков. – Представляете, в Амстердаме был, теперь вот в Стокгольме. А в Париже – нет. Я ведь, в общем-то, по делу езжу, не просто так. Эскизы срисовываю, некоторые замеры провожу. Собираю, так сказать, полезную инженерную информацию. А детальный анализ и расчеты – уже дома.
– Пиратство, одним словом, – вставил Алексей и усмехнулся. – Или плагиат – как хотите, так и называйте.
– Зачем вы так? – обиделся Лыков. – У меня, между прочим, диплом есть действительного члена Всероссийского общества изобретателей.
– Простите, – сказал Алексей, почувствовав, что действительно обидел собеседника.
– У меня пять изобретений зарегистрировано! – продолжал кипеть Лыков. – Мне сам Ленин в двадцать седьмом году премию вручал!
– Ну, простите еще раз! – взмолился Алексей.
Ему уже был весьма интересен этот невзрачный собеседник. Что ж такого, что он ездит по миру и высматривает оригинальные конструкции мостов? Пусть и у нас, в России, строят что-то красивое и привлекательное, а не только грубо пригнанные друг к другу фермы с пятикратной степенью надежности.
– Я вполне готов вас простить, – примирительным тоном сказал толстяк, – если вы угостите меня хотя бы чашечкой кофе в каком-нибудь местном заведении. И назоветесь, наконец! А то как-то неудобно получается…
– Да, вы правы. Меня зовут Алексей Сапожников, я историк из Москвы. А в Швеции нахожусь…по делам международных отношений.
– Ну, вот это уже другое дело! – воскликнул Лыков. – Теперь понятно, что оба мы находимся за рубежами России, и оба преследуем ее интересы. Не так ли?
– Пожалуй, – согласился Алексей.
Неторопливо прогулялись они к мосту Стремброн, перешли по нему в район Мальм, и недалеко от Стокгольмской оперы, на улице Якобс Торг нашли небольшое кафе с гордым названием “Викинг”. Столики здесь были дубовые, грубо сколоченные – как стилизация под раннее средневековье. Придавали особого настроения и глиняные кружки с вином или пивом, которые подавались вместо привычных фужеров, да еще коричневые кожаные фартуки бармена и нескольких официанток – девиц ладных фигурами и приветливых лицом.
– ПризнАюсь вам, – сказал мостостроитель, когда им подали по чашечке кофе, – что я ни разу в жизни не сидел вот так, в кафе. Самому как-то неудобно, к тому же я не очень хорошо языками владею. Английским и немецким – на уровне простого уличного “как пройти?”. Хорошо, что в Швеции меня кое-как понимают.
– А в Москве? – спросил Алексей.
– Что именно? – недоуменно переспросил Лыков.
– Я насчет кафе, – уточнил Алексей.
– Ах, это! Нет, что вы! Я в Москве недавно, да и работы столько, что просто некогда. А как вы узнали, что я в Москве живу? Кажется, я вам не говорил…
– Вы даже имени своего мне еще не назвали, – сказал Алексей.
– Правда? Простите! Как это я… – смутился Лыков. – Степан Тимофеевич, к вашим услугам.
– Тезка Ермака, значит, – вставил Алексей. – А что касается Москвы… Так я понимаю, что не Самара же вас за границу посылала мосты смотреть.
– Да, верно, – согласился Лыков. – По заданию Министерства транспорта я.
– Ну, вот все и выяснилось.
– Да, – согласился Лыков, отпивая из чашки. Потом добавил после паузы: – А вы шведский знаете?
– Как вы – английский или немецкий. Немного разговорник подучил, когда сюда ехал.
– Так вы от Министерства иностранных дел в Стокгольме?
– Нет, я сам по себе.
– Как это?
– Вот так, – ответил Алексей, чувствуя, что любопытный собеседник становится все более назойливым.
– Простите, Алексей…как вас по отчеству…
– Николаевич.
– …Николаевич, но как же вы заграничный паспорт получили? Я знаю, что непросто это.
– Вы имеете в виду Россию?
– Да.
– А я только по происхождению русский, – ответил Алексей.
– Ну, это понятно. А где живете постоянно?
– В Париже. Я – гражданин Франции.
– Гм, – насупился Лыков, – но в начале нашего разговора вы сказали, что в Париже вам приходилось бывать. А теперь утверждаете, что там живете. Как это?
– Ну, тогда я пытался отшутиться, – стал оправдываться Алексей, заметив, с каким пристальным интересом на него смотрит Степан Тимофеевич.
– Выходит, вы и не дипломат вовсе? – в лоб спросил тот.
– А я и не говорил, что являюсь дипломатом, – парировал Алексей. – Это было ваше личное предположение.
– Да, пожалуй, – согласился Лыков. И тут же постарался сменить тему. ¬ Может быть, нам чего покрепче взять? За знакомство, так сказать. Что посоветуете, Алексей Николаевич?
– Хорошего вина.
– Закажите сами, сделайте одолжение, – попросил Лыков. – А я заплачу.
Алексей подозвал официантку.
– Урсакта, вад хетер ду?
– Линн, – ответила та.
– Варсагод, Линн, хар ни бра вин?
– Я. Франска вин.
Алексей сделал жест, означавший согласие, и улыбнулся девушке. Та плавно удалилась.
– Что вы ей сказали? – спросил Лыков.
– Узнал, что ее зовут Линн, а потом заказал французского вина.
– ЗдОрово у вас это получилось! – воскликнул Степан Тимофеевич. – Язык у них, надо сказать, заковыристый.
– К любому языку можно привыкнуть и приспособиться. Вы думаете, русский для шведов не представляет сложности? Как бы не так. Русский вообще считается одним из самых сложных в мире. Столько шипящих, столько синонимов!
– Я никогда не думал об этом, – произнес Лыков. – А французский вы хорошо знаете?
– Французы надо мной не смеются, значит, неплохо, – улыбнулся Алексей.
Тем временем им принесли два бокала с темно-золотистым вином.
– Так са мукет, – сказал Алексей.
Официантка удалилась. Лыков немедленно отпил из своего бокала, с трудом подавляя желание опрокинуть в себя все его содержимое залпом. Потом откинулся на спинку стула.
– А где вы живете в Париже? – вдруг спросил он.
– Зачем вам?
– Может быть, когда-нибудь доведется бывать, – предположил мостостроитель, – зайду в гости.
– А-а, вот в каком плане! Запишете?
– Постараюсь запомнить.
– На Рю дю Темпл, недалеко от парка с таким же названием, – не моргнув глазом, соврал Алексей. – Ему снова показалось, что вовсе не обязательно Лыкову знать все подробности его жизни. Нормальный человек записал бы, этот – собрался запомнить.
– А вообще вы москвич? – продолжал допрос Степан Тимофеевич.
– Большая Грузинская, возле Зоопарка, – ответил Алексей.
– Понял, – сказал Лыков. – Мне кажется, что вы на меня сердитесь. За что?
– Да нет, с чего вы взяли? Просто я не привык первому встречному давать свои адреса, явки, пароли.
– А вы шутник! – воскликнул Лыков и громко рассмеялся. Может быть, чуточку громче, чем того требовали рамки приличия. – И все-таки мне чертовски приятно, что я вас тут встретил. Честное слово! Не верите? Вот честное слово!
– Мне тоже, – сказал Алексей – больше из деликатности, чем искренне.
Они посидели еще какое-то время. Лыков больше ни о чем не расспрашивал, Алексей сам ничего не говорил. Он уже тяготился присутствием этого человека, но старался делать вид, будто ничем не взволнован. Может, сам сообразит, что пора закругляться.
– Сколько это все стОит? – спросил мостостроитель через несколько минут.
Алексей пожал плечами и подозвал официантку.
– Хур мюкет костар дет хар? – спросил он, жестом указывая на стол.
– Атта кронес, – ответила девушка с очаровательной улыбкой.
– Вы должны восемь крон, – повернулся Алексей к Лыкову.
Тот порылся в своем бумажнике – как-то торопливо, не вынимая купюр из тесного отделения. Отсчитал необходимую сумму и протянул девушке. Та бегло пересчитала, снова улыбнулась и отошла.
– Вы на чай хоть дали? – спросил Алексей.
Лыков как-то испуганно посмотрел на него, и стало ясно, что на чай он не дал – то ли не догадался, то ли просто зажилил.
– Рокфеллер сделал свое состояние, не давая чаевые, – прокомментировал Алексей.
– Я как-то не сообразил… – промямлил Степан Тимофеевич. – Может, догнать? А сколько надо?
– Не позорьтесь окончательно, – сказал Алексей. – Представьте, как это будет выглядеть.
– Да, пожалуй, – согласился Лыков и покраснел.
Они вышли из кафе – прямо в синий сентябрьский вечер. Где-то за покатыми крышами домов пряталась бледная половинка луны. Легкий ветерок втягивался в улицы города, растекаясь на большие и малые рукава.
– Ну, приятно было с вами познакомиться, – сказал Алексей, протягивая руку. Он решил сразу же избавиться от Лыкова, не дожидаясь, пока тот придумает еще один повод побыть вместе. – Мне в отель, нужно отдохнуть.
– А вы в каком живете? – не удержался мостостроитель.
– Степан Тимофеевич, простите, в России сейчас все такие любопытные? – в свою очередь не удержался Алексей.
– Я просто думал, что нам может оказаться по пути, – ничуть не обидевшись на последние слова, ответил Лыков.
– А вам вообще куда? – спросил Алексей.
– Туда.
– А мне – туда, – показал Алексей в противоположную сторону.
– Что ж, – вздохнул Лыков, протягивая пухлую и влажную ладонь, – может, когда и свидимся.
– Вы думаете?
Лыков не ответил, а только прищурился и сверкнул своими светлыми глазами.