Яшка-Матрос и Дарья Игнатовна, - что может быть у них общего? – квартира, машина, чемоданы вещей, нажитые за годы совместного быта… а больше и ничего.
Ни о чём и расскажем, - не о чемоданах же…
- 1 -
Как наливное яблочко Дарья Игнатовна, туга и румяна; чай пьёт не с рафинадом вприглядку, а с плюшками да с вареньем; в сундуках, окованных железными полосами, ждёт своего часа богатое приданое. Засылали сватов к ней уважаемые люди, хлебопёк Жилин и телеграфист Карасиков…
Интересовались: не созрела ли для замужества девка, -
всем вынесли гарбуза: рано.
Уходили сваты, бормотали слова обиды:
- Больно надо, - шептали,
- Не очень-то и хотелось, -
дальше не разобрать.
- 2 -
Щедро было отсыпано Яшке жизни, полной мерой. И он грыз свою жизнь, будто тыквенные семечки, беспечно сплёвывая наземь шелуху дней. Ясным светом очей своих нахально смотрел в мир, неизменная улыбочка плавала в пухлых его губах,
- от улыбки такой, известное дело, беременеют бабы –
помнила об этом Дарья Игнатовна, вот и шла мимо, старательно не замечая красавчика,
воротила нос от кухаркиного сына: дескать, кто я и где он…
лишь ухмылялся Яшка – дай срок
- 3 -
… не нами исчислены сроки:
Мене, мене, текел, - но цари не умеют читать начертанное... - упарсин.
Писали в газетах: «… нам предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав» - дело святое.
Яшку забрили в рекруты.
Даша отправилась на вокзал, - из любопытства, конечно.
Не Яшку же провожать.
На перроне теснилась толпа, - восторженные дамы, экзальтированные мужчины, - толпой владело патриотическое настроение.
Палило нещадно солнце, сверкало празднично на эполетах, слепило золотом куполов, в меди валторн и гобоев сияло весёлыми бликами.
Отслужили молебен.
Оркестр грянул марш.
Молодцеватый полковник рявкнул команду, и пушечное мясо, спеша, спотыкаясь, загрузилось в теплушки, – среди тысяч одинаковых, стриженых наголо, неразличимых между собой новобранцев Дарья Игнатовна Яшку не разглядела.
Поезд тронулся, - вослед ему Даша долго махала платочком.
Расчувствовалась, даже слезу пустила.
И не она одна.
- 4 -
Янтарные ленты в Дашиных косах, красный крест на белой косынке, текучая синь в глазах.
Корпия, камфара, морфий, тому перевязку, тому укол, - привычно и споро делают своё дело руки милосердной сестры, но сердце её томится, сердцу не прикажешь, в сердце Дарьи Игнатовны штабс-капитан Терлецкий, из третьей палаты – весь израненный - пациент.
Живого места на нём нет, будто мумия, весь в бинтах, - казалось бы, лежи, страдай.
Но нет, улыбается, подмигивает заговорщицки:
- Вот поправлюсь я, Дашенька, встану на ноги, и украду Вас. Похищу. Примчу на тройке с бубенчиками, схвачу в охапку и ходу, прямиком под венец. Как у Пушкина, - помните? – вокруг метель, а мы… поедете со мной под венец?
Даша потупит очи:
- Вам бы, Максим Александрович, всё шуточки шутить, -
а сама трепещет, горит, цветёт маковым цветом… что и говорить, любовь.
Да, любовь!
… от великой неизбывной любви сохла Дарья Игнатовна, усохла бы и совсем, кабы б не плюшки.
- 5 -
Январь,
получивший имя в честь двуликого Януса,
бога входов и выходов,
- а также бога начала и бога конца –
постучал в дверь и вошёл,
- хохочущий, весёлый, хмельной –
Отряхнул снег с калош и вломился в дома шумным гостем, - ёлки, шары, конфетти – навалился обжорством, истовым пьянством, гуляньями, святками, хороводами,
- смыл с себя грех в крещенской купели -
отвьюжил метелями, завалил - по самые брови - город сугробами, покряхтел, потрещал морозами,
и был таков.
Наступил февраль.
Явился месяц февраль и расцвёл кумачами.
На площади у вокзала вновь собирались толпы – восторженные дамы, экзальтированные мужчины – ими властвовало воодушевление.
Они орали: «Свобода», «Революция», «Вся власть Учредительному собранию», - телеграфист Карасиков, исполненный ажитации, вязал алый бант на грудь, хлебопёк Жилин кривился, будто от зубной боли, потом плюнул со злостью и скрылся в собственной лавке, -
Наступил февраль.
- 6 -
Терлецкий встал на ноги.
… на тройке с бубенчиками не примчался, - приехал степенно, на рессорной коляске, в руках держал ландыши, - потом ромашки – потом астры и георгины, был серьёзен и молчалив.
Даша робела его.
Штабс-капитан собирался на фронт, но фронт рассыпался, фронт разваливалась на куски, становилось понятно: эти осколки не склеить, Терлецкий молчал и курил, - Даша не знала, что делать…
Мглистыми затянула туманами осень, из туманов вынырнул Яшка, - в бушлате и бескозырке, на ленте золотом буквы, бес пылает на бескозырке
- БЕСПОЩАДНЫЙ –
Глянул на Дашу бес, отметил воровским взглядом, ткнул штыком в грудь штабс-капитана Терлецкого, и сгинул в туманах, пропал.
Лишь дьявольский хохот из мглы.
И насмерть пугающее
- Дай срок –
- 7 -
Хмурый январь ударом валенка вышиб двери очередного года, - в проёме вихрились вихри, летело сухое льдистое крошево, - оттуда, из темноты сквозила жуть.
… оттуда тянуло холодом, ледяным дыханием смерти…
На улицах жгли костры.
Угрюмые люди в папахах и в длинных кавалерийских шинелях протягивали к огню свои красные замёрзшие руки, в чёрных зрачках их мерцали отблески мировых пожаров: пожары не рассеивали темноты, - всюду была тьма.
Тьма и холод.
Даша топила буржуйку книгами, книги сгорали быстро, книги не грели.
Открыв топку, Дарья Игнатовна безучастно смотрела, как жадное пламя пожирает страницы, а, сожрав, умирает…
… Даша продолжала сидеть…
Она сидела, не двигаясь, не шелохнувшись, - окоченевшая, промёрзшая, вымороженная насквозь, - в проруби глаз её стыло свинцовое безразличие.
- 8 -
Сотрясаемый нервной дрожью – с лицом, будто жёлтая жёваная бумага – вбежал к ней однажды Карасиков,
- телеграфиста трясла истерика, -
Он рухнул, как подкошенный, на колени:
- Едемте, едемте, Дарья Игнатовна. Оставаться здесь невозможно, - уткнувшись в подол, всхлипывал…
Она не ответила ничего, лишь гладила по-матерински голову, - Куда с таким ехать? В волосах мужчины шевелился животный ужас, в каждой клеточке его организма вибрировал дикий страх.
- 9 -
Хлебопёк Жилин на пороге собственной лавки,
- будто загнанная в угол крыса –
щерит жёлтые зубы:
у них мандат, у него топор….
- Не дам, - хрипит продотрядовцам Жилин.
Скупо хлопнул винтовочный выстрел…
В луже крови лежит человек, - будто загнанная в угол крыса - щерит жёлтые зубы в равнодушные небеса.
Подводы едут на станцию, в подводах – в мешках - мука,
- всё, что было у живоглота, выгребли подчистую -
Подводы едут на станцию, - быстрее, товарищи, торопитесь: в Питере голод. В Питере от голода издыхают рабочие. Им нужен хлеб.
- 10 -
Даша перестала узнавать свой город.
И город перестал её узнавать.
Даже Карасиков… встретила его случайно на улице. Он шёл навстречу, высокий, худой как жердь, - под мышкою нёс полено,
- заиндевелое берёзовое полено, целое состояние по нынешним временам -
поравнявшись с ней, Карасиков не поздоровался,
отвернулся, ускорил шаг… - не узнал.
- 11 -
Весной
- черёмуховым маем –
злобно рыча двигателем, в город въехал автомобиль.
На роскошных подушках его восседал Яшка-Матрос, татуированный якорями, с потёртым портфелем в руках, - мы нисколько не сомневаемся, что и здесь
- в заплёванном семечковой шелухой захолустье –
будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов.
Яков Донатович Иволгин – новый начальник городской чрезвычайки – по-хозяйски оглядел свои владения, заметил Дашу, коротко сказал ей:
- Пошли.
И она пошла, она побежала… она просто устала носить одежду чёрного – вдовьего – цвета…
… а у Яши паёк, у Яши власть.
- 12 -
Пропустим несколько лет… - в них нет ничего интересного.
Дарья Игнатовна раздобрела, раздалась в бёдрах, налилась зрелой спелой истинно кустодиевской красотой: мало кто из прохожих мужчин отказывал себе в удовольствии сопроводить внимательным взглядом дородную фигуру мадам Иволгиной, вершившей предобеденный моцион.
Карасиков, тот и вовсе,
завидев её издалёка, - пусть и шёл не по той стороне улицы - специально перебегал дорогу, чтобы изогнуться в подобострастном поклоне:
- Моё почтение, Дарья Игнатовна. Великолепный сегодня денёк…
- 13 -
Вижу:
… будто мучимый несварением желудка, страдальчески урча, на площадь выехал автомобиль. Из него вышел коротконогий с тяжёлым задом мужчина, в руках он держит потёртый видавший виды портфель, на лице хранит печать значительности, фуражка чёртовой чёрной кожи крепко сидит на тщательно бритом черепе. На тёмно-синем околыше тускнеет красная металлическая звезда и такая же, но на суконной тёмно-синей будёновке тускнеет у вытянувшегося в струну часового, молодого мордастого парня, рыжеволосого и веснушчатого, усыпанного крупными конопушками, будто золотыми монетами царской чеканки,
- скажем, пятирублёвиками -
зрелая дама, спелая сочная дама – женщина истинно кустодиевской красоты -
рядом замер в подобострастном поклоне согбенный телеграфист…
… я их не вижу, я вижу другое:
Дрожащие в воздухе буквы,
- бледные и прозрачные -
будто воздух слегка сгустился в мареве жаркого летнего дня,
зыбкие, едва заметные буквы в тягучем неподвижно висящем зное:
- Мене, Мене, Текел, - и кроваво-красные, роковые: Упарсин…