«...И вой парохода угрюмый»
Глубокой декабрьской ночью в дверь рыбацкого дома на острове Хоккайдо постучали. «Здрасьте!» - на пороге стояли пятеро здоровых мужиков, один из которых был в советской военной форме. Ошарашенный японец впустил незнакомцев в дом, обогрел, дал выпить японской водки. И хотя беседа продолжилась на языке жестов, вместе с братом, матросом спасательной службы, они поняли, что произошла беда – неподалеку от японского берега потерпел кораблекрушение советский пароход "Индигирка", и нужна срочная помощь.
О случившемся доложили в ближайший полицейский участок, который располагался в селении Вакканай. Это сейчас Вакканай один из самых любимых среди российских моряков японский порт, где без проблем примут рыбу и морепродукты, не задавая вопросов об их происхождении, а тогда, в ночь с 11 на 12 декабря 1939 года, никаких русских рыбаков или моряков в поселке никто не ожидал. Время было военное, Япония только что проиграла сражение под Халхин-Голом и раздумывала, что делать дальше - воевать с СССР или подождать.
Грузовой пароход «Индигирка» входил в состав «лагерной» флотилии Дальстроя НКВД. Построенное в США в 1919 году судно было приобретено в августе 1938 года. "Индигирка" курсировала на направлении Магадан-Владивосток, и для перевозки пассажиров была вовсе не предназначена. Из спасательного снаряжения судно имело всего «две спасательных шлюпки на 40 человек каждая, спасательные пояса по количеству членов экипажа и 12 спасательных кругов». Тем не менее накануне поступила команда взять на борт свыше тысячи человек. Точное их количество неизвестно: в обвинительном заключении по делу о гибели парохода упомянуты 1134 человека, однако там же сказано, что начальник конвоя Копичинский «не принял меры к уточнению количества вверенных для сопровождения лиц».
"Вверенные лица" представляли собой, если так можно выразиться, граждан разных категорий. В трюме № 1 под охраной конвоя были размещены арестанты. Во втором и третьем трюмах находились бывшие "зэка" - и уголовники, и «политические» - попавшие под амнистию или уже отбывшие свой срок, и теперь возвращавшиеся домой. Четвертый же трюм заняли сезонники, работники камчатского предприятия «Дальрыбпродукт», среди которых были женщины и дети. Поскольку рейс «Индигирки» был одним из последних, навигация скоро заканчивалась, а ждать весны у многих никакого желания не было, люди поспешили воспользоваться «оказией». Так что пароход был переполнен.
В известной лагерной песне «Колыма» есть строчки, для "непосвященных" нескладные: «Когда поднимались на борт, грузили нас в мрачные трюмы…» Но именно так и было – людей грузили «навалом», иначе этот способ погрузки не назовешь. Трюма набивались "пассажирами" как бочки сельдями, но это никого не смущало - считалось, что пять-шесть дней пути можно и потерпеть.
Отправить судно в последний рейс спешили все. Начальник морского транспорта Дальстроя дал команду грузить. Капитан порта Нагаево оформил отход. Капитан парохода «Индигирка» Лапшин без всяких возражений принял приказ к исполнению. Впрочем, как тут возразить? Капитан Николай Лаврентьевич Лапшин более тридцати лет находился на морской службе, окончил «мореходку» еще при царе-батюшке в 1907 году. Довелось ему послужить и на Императорском флоте на миноносце «Бесшумный», а с 1922 года он перешел на работу уже в советский торговый флот. Судьба капитана сложилась не просто и в конце концов привела его на «лагерные» суда. Повадки своих работодателей Лапшин знал не понаслышке. Не выполнил приказ – переместят с мостика в один из трюмов.
До выхода в рейс чудесным образом отстал от парохода штатный старпом. Лапшин назначил на его место матроса Крищенко, который получил диплом буквально накануне. Второй помощник вообще несколько лет работал без диплома, и только за год до трагедии умудрился получить диплом морского техникума. Третьего и четвертого помощников в штате не было. Таким составом и вышли из Нагаево 8 декабря 1939 года курсом на Владивосток.
Погода была обычная для того времени года: зимняя, штормовая. Но до пролива Лаперуза добрались. Капитан нес вахту как обычный штурман, его подменяли новоиспеченные выпускники морского техникума старпом и второй помощник. Всего экипажа было 39 человек.
Навигационное оборудование обоих берегов пролива Лаперуза в то время обслуживалось японцами. Злые языки поговаривали, что хитрые самураи могли менять характеристики маяков, дабы запутать советских моряков. Но эта версия возникла, видимо, в недрах НКВД. На самом деле видимость была нулевая: вдобавок к штормовому ветру запружило. Но на мостике все же заметили огни, и, проверив характеристики, посчитали, что это маяк «Камень опасности». Посчитав, что они находятся в северной части пролива Лаперуза, начали менять курс и буквально через 40-45 минут увидели яркие огни, которые приняли за огни встречного судна. Начали с ним расходиться, но это уже были береговые знаки острова Хоккайдо.
Судно на полном ходу влетело левым бортом на каменную банку. Дали команду «стоп», но винт заклинило, и судно через несколько минут от первого касания с каменной грядой, немного продрейфовав, налетело на камни уже правым бортом. Началось поступление воды, судно завалилось на правый борт. В 2 часа 50 минут "Индигирка" окончательно легла на грунт правым бортом, уйдя в воду на девять метров. Четыре метра оставались над водой.
Началась паника: заключенные из первого трюма попытались выбраться из него, но конвойный начал стрелять в людей, и, убив несколько человек, застрелился сам. Уголовники из второго и третьего трюмов вместо спасения бросились грабить и насиловать пассажиров четвертого трюма. Но и это продолжалось недолго. Сильные накаты волн смыли всех, кому удалось выбраться из трюмов. Не дожидаясь команды капитана, несколько членов экипажа и офицеров НКВД сбросили в воду шлюпку правого борта. Ссылаясь на то, что у них важные документы, они не пустили в шлюпку никого из других пассажиров и отошли от борта. До берега было чуть больше полумили, но не все беглецы сумели его достичь: пятерых смыло во время бегства от судна до прибрежных камней. А оставшиеся в живых постучали в дверь японского рыбака.
На японском берегу острова Хоккайдо закипела работа. Начальник полицейского участка Такэиси Исаму действовал быстро и точно. Он фактически вышел за пределы своих полномочий, отдав распоряжение шхунам «Сосуй-Мару», «Санье-Мару» и "Карафуто-Мару" идти на помощь "Индигирке". Шхуны входили в состав спасательного отряда, а одна из них подчинялась только армейскому руководству. Полицейский и капитаны шхун взяли на себя большую личную ответственность: а вдруг японское правительство не дало бы команду спасать своих врагов? В то время любые контакты с представителями Советского Союза не одобрялись. Как бы то ни было, шхуны вышли на подмогу.
Сильное волнение на море не позволило в этот день подойти к лежащей на боку "Индигирке". Но к вечеру видимость улучшилась, и сотни жителей острова столпились на берегу, наблюдая за трагедией парохода. На "Индигирке" поняли, что помощь придет.
Уже с рассветом 13 декабря, подойдя практически вплотную к пароходу, японцы начали выуживать из воды оставшихся в живых членов экипажа. Было спасено только 428 человек, в том числе 35 членов экипажа. К вечеру Лапшин покинул судно, но в трюмах еще оставались люди.
Спасенных доставили в Вакканай. В своих показаниях капитан писал: «…придя в Вакканай, я немедленно заявил агенту парохода «Карафуто-Мару» и начальнику портовой полиции, что на борту остались люди! Что необходимо немедленная посылка моторного бота с автогенным аппаратом». Японская сторона утверждала, что только через три дня они узнали, что на судне в трюмах остались еще люди. Так или иначе, спасательная операция продолжилась 16 декабря. Борт в районе трюмов № 2 и 3 в буквальном смысле проломили и вытащили еще 28 человек. Еще семеро, преодолев студеные волны, вплавь добрались до берега.
Одновременно с японскими спасателями срочно прибыл советский консул Тихонов. Точнее, он поспешил на встречу с пароходом «Карафуту-Мару», на борту которого в порт Отару была доставлена основная партия спасенных - 402 человека. Главной задачей Тихонова было должным образом проинструктировать советских граждан. Японцы не должны были знать, что основная масса «пассажиров» - это заключенные, как бывшие, так и настоящие. И будущие.
По указанию консула были уничтожены все документы: партийные и комсомольские билеты, награды, служебные бумаги – ничто не должно было попасть в руки японцев. Все спасенные должны называться рабочими «Дальрыбпродукта». И это сработало. Японцы так и не узнали, кого они спасали. Долгие годы в японской прессе были упоминания о спасении русских рыбаков. Заключенным же пообещали скидку сроков, амнистию и иные блага.
И все молчали. Казалось бы, скажи как есть и попроси политического убежища – и ты уже на свободе. Но таких не нашлось. Кто-то вспоминал, что одного из тех, который хотел что-что сказать японцам, свои же и придушили. Вполне возможно. Консул свою работу знал, и люди молчали. Никаких лишних сведений, в город не ходить, папиросы не брать, а то возьмут отпечатки пальцев, и мало ли чего! Ничего не писать, говорить, что неграмотные. На вопросы о событиях на Халхин-Голе или озере Хасан, о службе в рядах вооруженных сил – не отвечать. На вопросы о работе - не отвечать. Сболтнешь лишнего, и все – завербуют! Но японцы почему-то никого не пытались вербовать и к измене Родине не склоняли. Более того, без всяких проволочек, невзирая на отсутствие у людей каких-либо документов, отправили всех спасенных на родину.
За ними в Отару пришел пароход «Ильич». Советских граждан посадили в автобусы и повезли по улицам города. Поскольку «Индигирка» в загранрейсы не ходила, то многие члены экипажа и пассажиры впервые увидели капиталистическое изобилие: в витринах магазинов висела красивая одежда, мясные туши, лежали груды овощей и фруктов. Консульские работники незамедлительно прояснили ситуацию: «Вот она, вражеская пропаганда! Сами жрут по карточкам, а специально для вас витрины набили!»
Дальше было как всегда. Уже на подходе к Владивостоку к борту «Ильича» подошел ледокол «Казак Поярков». На судно поднялись чекисты, всех загнали в трюма и поставили часовых.
После швартовки вольнонаемных для начала отпустили, а потом стали вызывать на задушевные беседы. С рыбаков взяли подписку о неразглашении «государственной тайны», написав которую они автоматически лишились возможности выезжать на путину, так как все рыбзаводы находились в погранзоне, а для въезда туда требовались спецпропуска. Что касается амнистированных, то, конечно, среди них нашли японских шпионов и вкатали еще по сроку. Из "пассажиров" же трюма № 1 почти никто не выжил: кого-то застрелил часовой во время паники, кто-то не смог выбраться из трюма. Капитана Лапшина расстреляли 25 июля 1940 года. Старпома Крищенко и второго помощника Песковского посадили. Руководство «Дальстроя» пожурили, но не посадили. Начальника конвоя Копичинского, который сбежал с парохода и уничтожил все документы со списками заключенных, понизили в должности, но оставили в органах...
О трагедии "Индигирки" и гибели более семисот человек молчали пятьдесят лет. Первая публикация в советской прессе появилась в 1989 году. Корреспондент ТАСС Д. Климов опубликовал статью, в основу которой положил судебное дело № 156 «О гибели парохода «Индигирка», рассекреченное Владивостокским УКГБ.
А в Японии все было по-другому. Жители селения Саруфуцу до сих пор ежегодно устраивают панихиды по погибшим, а 12 декабря 1971 года по инициативе местного мэра на месте погребения жертв крушения был установлен памятник, средства на который собрали жители поселка и местные предприниматели.