Он умер на заре, в апреле. Умер во второй раз.
Когда смерть случилась с Ним впервые, Он исчез на двадцать дней.
Вернулся в декабре, будто пришибленный, как дурачок – улыбается всему свету, но вполсилы. Слова льются у Него с души: странные, красивые – как пух мягкие. Говорит, что Он теперь ангел, только падший. А все ему за это в рот плевали.
Перекрестилась мать молча. Шторки задвинула, стряпать пошла…
Он никому не говорил, где был. «Пришибленным» так и остался. Гулять, правда, полюбил, по утреннему снежку, искристому. В январе, как-то ночью, возвращаясь с кладбища и со скрипом вдавливая галоши в снег, Он принес домой издыхающего кобеля. Сбила машина у их старого дома на Подъяческой.
- Пуховитый нынче день, матря, ватный. С упокойными баял, животину подобрал. – улыбнулся Он и убежал в комнату.
На полу остались следы собачьей крови, и черные галоши, сброшенные на бегу.
Мать повесилась в четыре часа утра на бельевой веревке, в заплесневелой ванной.
Поутру Он вышел, закрытый простынёй. Та – вся в бурых пятнах.
Уселся на синий табурет, хлеба погрыз, покурил – залилась вся кухня сизыми узорами, причудливыми. А Он, в своей простыне бурой средь мглы этой - был будто терем расписной, из замогилья.
Долго глядел в черный, грязный угол – у заиндевелого окна. Вытащил из-за пазухи иконку Христа, повесил на гвоздик в темном углу. И плюнул: прямо в лик божий. Светало. Он распахнул окно, и расхохотался: на всю улицу.
До апреля месяца Он неизменно хохотал, будто Неведомое щекотало ему сердце изнутри. На похоронах матери он так и норовил ткнуть ее пальцем в пухлую, мертвую щеку.
Во второй раз умер Он сразу после дня Светлой Пасхи, на рассвете.
Выйдя в пять утра на смрадную, бледную лестничную клетку, Он услышал, как в соседней квартире кого-то отпевают, и смиренно улыбнулся.
Утро было белым и тихим, как Его взгляд. Вдали мерцал купол Исаакия под бледным туманным покровом. Сонно и жёлто в Подъяческой улице. Город безмолвен.
Уставившись на оплеванный Христов лик, Он запел – тихонько и ехидно:
- Благословен еси, и-хи-хи, Господи, а-ха-ха-ха! - научи мя оправданием Твоим…
Рассмеялся, и с ловкостью бросил нож в черный угол с иконой. Нож угодил прямо в лоб Спасителя, и на старый кафель по каплям полилась кровь.
Тощие пальцы карандашом перематывают пленку на аудиокассете. Щелчок, треск…И все вздрогнуло: тайно – от жестокого, громкого вальса.
Белый свет из окна озарил – всё. Сверкнула кровь: на лезвии ножа во лбу Христа.
Его нигде не было.
Затихал вальс…
Лишь где-то в небе над Петербургом грохотал Его хохот.