А. Кальт L Amour у российского трона

представляет: АЛЕКС КАЛЬТ
(из редакционного портфеля аз-ва "Принт Мастер",
Одесса, 2015

          …роман «о бессмертной любви» продолжает
лучшие традиции романтической фантастики
литераторов южнорусской школы начала ХХ столетия.
Здесь присутствует всего понемногу: плутовства,
фантасмагорий, эротики, мистики и даже чуть-чуть политики.
Одним словом, – на любой вкус самого привередливого читателя.
                (Автор)
   
                Глава первая


Смерть загадочным образом завораживала его. Так близко, лицом к лицу, он встречался с ней впервые. Когда умер отец, или тот, кого он вынужденно должен был считать таковым, августейшая императрица-мать сделала все от нее зависящее, чтобы юный цесаревич не присутствовал на похоронах, отослав Павла в Царское Село. И вот теперь перед ним на постели, утонув в подушках, покоилось тело его любимой, беспутной супруги.

Просветленная и неподвижная, минутой прежде прошептавшая последнее «прости…», она лежала, словно живая. Обездвиженное тело, трогательное в беспомощности, худобе и прозрачной бледности, манило великого князя какой-то непостижимой его больным фантазиям тайной.

Ранняя для холодной поры весенняя муха, проснувшаяся между ставнями под теплыми лучами солнца, опустилась с тяжелой портьеры, закрывающей окно, на тонкие, коченеющие пальцы покойницы. Кроткая, неземная улыбка придавала лицу великой княгини особенную прелесть, страдальческие морщинки возле рта и на лбу, скорбные складки у закрытых глаз – все разгладилось, и лицо теперь выражало лишь покорность судьбе и примирение.

Глаза Павла наполнились слезами.
Муха, лениво взмахнув крылышками, перелетела на тончайший батист ночной сорочки, скачками переместившись к открытой части груди молодой женщины. Великий князь крадучись приблизился к постели и в стремительном прыжке безуспешно попытался поймать назойливое насекомое. Ладонь накрыла пустоту, но задев пальцами край воротника, Павел невольно обнажил два мраморных полушария с бледными окончаниями. Кожа под рукой была на ощупь прохладной и влажной. Под тяжестью навалившегося сверху великого князя, мертвая грудь всколыхнулась, а голова, неподвижно лежавшая на подушках, слегка отвернулась в сторону.

- Наташа! Ангел мой, душа моя!..

Скорбь утраты, нежность и страстное желание пробудились одновременно, защемив сердце. Обхватив лицо жены ладонями, Павел впился ртом в бескровные губы…
За дверями послышалось какое-то движение, шепот нескольких голосов. Крики великого князя обратили на себя внимание, и ближайшие лица из свиты уразумели, что земная жизнь великой княгини Натальи Алексеевны окончилась. Однако войти в спальню без дозволения никто не решался.

Павел несколько раз порывался подойти к дверям, но затем вновь и вновь возвращался, припадая с рыданиями к праху дорогой и настолько желанной ему теперь супруги. Мало-помалу слезы, безудержно лившиеся из глаз, истощили страстное отчаяние. В душе становилось все более пусто, все более безнадежно, но сердце уже застывало в ледяном преклонении перед неизбежностью. В последний раз перекрестив покойницу и оправив смятую постель, Павел, пошатываясь, направился к дверям, ведущим в коридор.

Отворив их, наконец, великий князь столкнулся нос к носу с каким-то мужчиной, мгновенно скрывшимся за портьерой входа, ведущего в опочивальню императрицы.
То был убитый горем несчастный граф Разумовский, уже знавший о случившемся и караулящий возможность, чтобы успеть до появления у одра смерти целой толпы придворных излить рыдания и свою печаль. И хотя Павел чуть было не натолкнулся на него, Разумовского он не приметил. В глазах великого князя стояли слезы, он шел, пошатываясь и широко расставив руки, словно слепой.

Дождавшись, когда наследник престола отдалился на приличное расстояние, граф незаметно прошмыгнул за двери и, уже не сдерживая подкатившего к горлу отчаяния, кинулся к телу возлюбленной. Лишь спустя некоторое время, утирающий слезы Разумовский обратил внимание, на несколько странную позу, в которой находилось почти полностью обнаженное тело покойницы после посещения спальни цесаревичем.

За дверями шум становился все громче и громче: весть о кончине великой княгини с поразительной быстротой облетела дворец, а оттуда уже расходилась слухами по Петербургу. К утру все знали о смерти супруги наследника, народная молва утверждала, что женщина была отравлена…

Растущий многоголосый гул вывел сознание Разумовского из поглотившего оцепенения. Беспокоясь, как бы его не застали в спальне, граф поднялся с колен, целомудренно прикрыл тело княгини одеялом и, поцеловав почившей руку, выбежал из комнаты тем же путем, что и вошел.

Направившийся было в кабинет императрицы Павел, аудиенции не добился.
Екатерина отказалась принять сына, сославшись на занятость неотложными
государственными делами.

Случилось все это поздним вечером 26-го апреля 1776 года…


                ***

В начале лета следующего года знаменательное событие потрясло Париж. С блистательной роскошью и в сиянии славы, ко двору Людовика XIV из далекой неведомой России прибыл эскорт единственного наследного принца Российской державы Павла Петровича Романова…

Здесь самое время изумиться. Как же так? Но тут следует без лишних допущений раскрыть секрет, хранящийся уже несколько веков под спудом истории. Единственным доказательством справедливости описываемого могут служить бесстрастные исторические летописи тех времен, застрахованные от лжи и мистификаций. Но именно они указывают на такое событие, случившееся во Франции XVII века, как приезд ко двору короля Луи XIV вдовствующего русского цесаревича Павла Романова. Здесь уже некуда деваться от фактов.

…Приоткроем завесу над тайной. Дело в том, что в прежние века путешествия во времени были столь же естественны, как нынешние вояжи вокруг света или полеты в космос, с той лишь особенностью, что чудесам этим не придавали особого значения.

Разумеется, о великом космическом катаклизме, перемешавшем временные слои и эпохи, в те времена не догадывался никто. Лишь в 1936 году русским ученым Морозовым-Шлиссельбуржцем были обнаружены забавные исторические аномалии, происходившие в средние века. Ну, а уж потом, в пятидесятых годах нынешнего столетия, профессор Николай Козырев высказал гипотезу о таинственной «черной дыре», поглотившей нашу планету в период XVII–XVIII веков. Что явилось причиной подобной загадки природы, верно никто из живущих сегодня объяснить не сумеет.

Так или иначе, но частенько, выехав из своего родного города, можно было вполне приехать в другое столетие. Временные перемещения и путаницы становились тогда делом обычным.

Однако мы слишком увлеклись. Словом, доподлинно известно, что в тайных манускриптах версальского двора существует запись о прибытии в Париж наследника российского престола Павла Романова и милостивой аудиенции, данной ему королем Луи.

 Будем придерживаться хронологии.
Встретившись со своим соотечественником по происхождению, маркизом де Сальновым, получившим место при дворе еще при Генрихе Наваррском, цесаревич объяснил свой неожиданный вояж желанием развеяться после трагической кончины его первой супруги Наталии Алексеевны, не разродившейся от бремени по причине физического ущерба.

По странной и роковой случайности принц столкнулся в Лувре с прекрасной вдовой дю Плесси де Белльер, когда Анжелика в очередной раз решала вопросы о дипломатической миссии на Крите. Мгновенно воспылавший страстью к молодой очаровательной женщине, цесаревич с характерной ему запальчивостью немедля предложил через Сальнова, соблюдая церемонию этикета, руку и сердце, уверив поразившую его воображение маркизу в искренности и самых серьезных намерениях.

Государственные и особо политические интересы Франции, обстоятельно обоснованные Луи в личной беседе с Анжеликой, вынудили прекрасную вдову маршала ответить согласием. Помолвка состоялась в Сен-Жермене, с личного благословения короля; и вот «маркиза ангелов» готовилась стать супругой будущего Императора Всероссийского Павла I, оставив на попечение старой Барбы маленького Шарля-Анри. За судьбу Флоримона она не беспокоилась. По заверениям короля, он оставался единовластным наследником имения Плесси-Белльер.


                Глава вторая

Ее величество государыня земли русской императрица Екатерина II пребывала сегодня явно в приподнятом состоянии духа, а потому весьма учтиво вела беседу со своим близким другом, князем Куракиным, и своей невесткой – французской маркизой дю Плесси де Белльер, нареченной по правилам российского двора православным именем Ирина Александровна.

Недавнее венчание маркизы с великим князем Павлом Петровичем развеяло былую тоску в душе зрелой императрицы и позволило вновь очаровательно улыбаться своей неповторимой улыбкой, полной нежности и женского обаяния.

Беседа велась на французском, поскольку Анжелика, находясь в России сравнительно недолго, еще плохо объяснялась по-русски.
- Князь, вы стали избегать нашего общества, редко бываете на балах! – говорила императрица Куракину. – Чем объяснить столь резко охладевший интерес к высшему свету?
- Ах, простите, ваше величество, – смущенно оправдывался Куракин, искоса поглядывая на Анжелику. – Всему виной старость. Кому интересны старики на балах и маскарадах?..
- Да будет вам, право, князь, – какой уж вы старик?! Ведь мы почти ровесники. Не прибедняйтесь, дорогой мой! В эту субботу ждем вас с супругой и дочерью. У вас, говорят, выросла очаровательная дочь. Почему вы прячете ее от света? Нехорошо, князь, нехорошо!..
- Помилосердствуйте, государыня!..
 
Куракин не успел договорить. Екатерина нетерпеливым жестом поднесла к подслеповатым глазам
золотого «Павла Бурэ» с музыкальным ходом и тем дала понять, что разговор окончен.

Из-за кустов чайной розы по центральной аллее дворцового парка решительно направлялся к матери и молодой супруге чем-то встревоженный цесаревич Павел в новом нарядном костюме. Галантно поцеловав дамам руки, он тяжело опустился в плетеное садовое кресло, неожиданно радостно известив:

- Сегодня, не в пример прошлой, удачная охота. Я подстрелил двадцать одного зайца!
- Вы совсем еще дитя, Павел! – несколько сурово, но не без умиления, заметила императрица. – Однако, верно, это скоро пройдет.
- По-моему в том ничего нет зазорного и предосудительного, когда здоровый дух пребывает в вечной юности… – выразил мысли вслух князь Куракин.
- Однако здоровье духа не исключает зрелости в рассудке, – резко оборвала дискуссию Екатерина.

Чтобы хоть как-то разрядить назревающий конфликт между все более раздражающейся императрицей
и великим князем, Анжелика обратилась к Павлу:

- Не будете ли вы против, если следующую охоту я проведу вместе с вами?
- Конечно нет, милая Ирэн!.. – Павел что-то хотел добавить, но приступ неудержимого кашля сотряс все его тело.

Следует заметить, что наследный принц с самого детства рос ребенком слабым и болезненным. Впрочем, даже сейчас достаточно было беглого взгляда на узкие плечи, впалую грудь и голову на тонкой шее, чтобы с уверенностью угадать его недолгое существование. Сын Екатерины и неврастеничного Петра III являлся личностью несимпатичной, даже в какой-то мере отталкивающей. И если бы не гражданский долг, обязавший Анжелику терпеть это чудовище, никакие иные посулы не смогли бы принудить ее к союзу с будущим императором Российской империи.

С первым своим появлением при царском дворе Анжелика вскружила голову большинству придворной знати и высокопоставленных особ мужского пола. Принцесса буквально пленила красотой, совершенно отличной от красоты российской. Ко всему прочему, она была умна, что уж совсем считалось редкостью при русском дворе.

Молодость, однако, все же брала верх в ее прелестной головке, и потому, в глубине души презирая Павла за его убожество, которое резко контрастировало с внешностью предыдущих мужей, Анжелика мечтала о чем-то более романтичном и привлекательном, нежели худосочные мощи слабосильного цесаревича…

Бесшумно ступая, в беседку императорского парка вошел придворный лакей и церемонно доложил, подчеркивая достоинство прибывшей персоны: «Начальник имперской охранной службы безопасности, ваше величество».

- Чулков?! – императрица оживилась. – Пригласи его немедля!
Секунду спустя перед венценосной матерью государства Российского, почтительно согнувшись в поклоне, стоял высокий широкоплечий мужчина лет сорока, с черными напомаженными усиками и в белом напудренном парике, терпеливо ожидая распоряжений.

- Как ты уже знаешь, Арестрат, великая княгиня Ирина Александровна, наша невестка и супруга великого князя, нашего сына, отныне будет жить в Царскосельском дворце. Тебя я определяю к ней личным телохранителем. К исполнению обязанностей своих приступишь сегодня же.

- Всегда рад служить вашему величеству! – еще более учтиво поклонился царице начальник имперской охраны, окинув пытливым взглядом порозовевшую Анжелику и, еще раз склонив голову в поклоне, спиной попятился к выходу из беседки.

- Ну как он вам, милая Ирэн? Неправда ли, красавец? Все девки и вдовы при дворе от него без ума! Прямо ловелас, несмотря на происхождение весьма незавидное, ну да это мы быстро поправили.

Улыбнулась Екатерина, с лукавинкой поглядев на зардевшуюся невестку, но в приветливом взгляде императрицы холодной искрой мелькнул точный расчет очередной затеянной интриги. Это была маленькая месть нелюбимому сыну за дерзкое ослушание при высочайшем выборе в Версале. Сероглазая Августа де Сюиль, дальняя родственница герцога Ришелье, пленившая государыню неподкупной восторженной любовью, не была забыта и прощена Павлу.

Анжелике, как и предполагалось, действительно понравился новый попечитель.
В сравнении с супругом, он имел явные преимущества, был мужественным и сильным на вид, как необузданный конь, взросший на буйных травах бескрайних российских степей. И совсем не представлялась значимой его безродность.

Маркиза решила во что бы то ни стало познакомиться поближе с Арестратом Чулковым. Предпосылки для такого знакомства имелись: через неделю-другую дражайший венценосный супруг обязан был по поручению матери заняться кое-какими тайными государственными делами. К тому же Анжелике просто необходимы были свои люди при дворе. Человек из личной охраны особ царской фамилии, особенно ее начальник, казался удачной фигурой для выполнения секретного задания, полученного от Людовика XIV.


                Глава третья

Она узнала его. В первый же вечер своего пребывания во дворце, заботливо вымытая розовой водой, умащенная благовониями и уложенная на перины дворцовыми камер-фрейлинами, исполняющими обязанности нянек, Анжелика никак не могла смежить век.

Сон не шел к молодой женщине, оставшейся в одиночестве в роскошных палатах императорских хором. Павел был странен, если не сказать большего. Его вспыхнувший было интерес к прелестям супруги так же внезапно угас, всецело переключившись на юную фаворитку, едва достигшую пятнадцатилетия, Анну Гагарину, племянницу князя Лопухина.

В любви принц считал себя знатоком, хотя по природе своей принадлежал к грубым мужланам, привыкшим без каких-либо прелюдий брать принадлежавшее ему. Даже не приложившись поцелуем ни разу к соблазнительно раскинувшейся на подушках под альковом маркизе, Павел обычно зажимал подбородком скомканный подол ночной сорочки и без лишних церемоний овладевал супругой, устроившись сверху.

Прелестной женщине оставалось лишь сжимать от негодования зубы и терпеливо сносить брезгливость к супругу, во имя святейших интересов французской короны.

Будучи от рождения не в меру словоохотливым, Павел частенько в минуты сокровенной близости поведывал любознательной маркизе о многих государственных тайнах: о готовящихся политических переменах, дипломатических миссиях в иноземные государства, военных маневрах, строящихся под его личным надзором фортификациях.
Сам не ведая, Павел раскрывал суть секретных донесений и рапортов фельдмаршалов и генералов своей жене, невольно оказывая этим неоценимую услугу французам.

Депеши, переданные тайными агентами вечно обольстительного и столь же авантюрного графа Сен-Жермена, профессионального шпиона, блеснувшего в ярком созвездии фаворитов Екатерины Великой, пухлыми пачками ложились на ореховое бюро Людовика, преумножая сведения о русском флоте, о навигационных системах, о новых мортирах тульских оружейников…

Благодаря ей, маркизе дю Плесси де Белльер, и графу Сен-Жермену росла мощь французского государства, неуязвимость его границ.
Но возвратимся в опочивальню принцессы…

Чулкова маркиза увидела впервые в тот самый бессонный вечер, оставшись наедине с мыслями о долге, чести и безотрадных буднях на чужбине. Павел только что покинул ее, смяв простыни и промочив их насквозь своим и ее потом. Постель еще не утратила запаха разгоряченных тел, аромата тонких цветочных духов, которыми пользовался новый супруг, и терпкости брызнувшего на шелк наволочки мужского семени.

Супруга наследника опустила босые ноги на ковер и, набросив на плечи ажурный пуховый платок, подошла к окну. В опочивальне стоял сухой дух хорошо протопленных печей. Распахнув створчатые рамы, маркиза склонилась над подоконником, с наслаждением вдыхая прохладу дворцового сада.

Внизу, чуть левее от ее окон, в зарослях жасмина послышалась какая-то возня, и чуткий слух новоиспеченной принцессы уловил тихое царапанье по витражу стекла личного кабинета императрицы. Тень крупной фигуры, запахнутой в плащ, темным пятном стремительно пронеслась через клумбы и исчезла под карнизом комнат Екатерины. Неосторожно плеснула вода в палисадном фонтанчике и, звякнув, захлопнулись ставни окон дворца.

Тихо ступая по мохнатому ворсу ковровых дорожек, Анжелика проследовала к выходу из опочивальни. Дверь, едва слышно скрипнув хорошо смазанными петлями, выпустила маркизу в дворцовый вестибюль второго этажа. Почти бесшумно молодая женщина спустилась вдоль лестничных перил, мерцающих тусклыми свечами в золоченых шандалах, и крадучись подошла к приоткрытому кабинету. Из-за двери узкой полосой падал на мозаичный паркет луч света. Любопытство пересилило страх, от которого учащенно забилось сердце, – страх быть обнаруженной среди ночи у кабинета ее монаршей милости простоволосой и босиком, в одном неглиже.

В кабинете, кроме Екатерины, был кто-то еще. Говорили шепотом, так, что нельзя было различить слов. Внезапно свет на полу переместился. Видимо, переставили подсвечник. Послышалось тяжелое сопение, а затем отрывочный бессвязный лепет Екатерины, что-то бормочущей, будто в бреду. Сопение усилилось, и кабинет наполнился странными хлюпающими звуками, изредка прерываемыми томительными женскими стонами.

Не в силах более бороться с желанием увидать происходящее в кабинете, Анжелика осторожно заглянула в дверную щель, стремясь сама, по возможности, оставаться в тени пыльной портьеры. То, что представилось ее взору, заставило маркизу тут же податься назад: на кабинетной, обтянутой лакированной черной кожей софе, лежал в распахнутой крылатке, под которой было лишь его голое тело, неизвестный тогда еще Анжелике красивый мужчина, крупного телосложения, а на нем восседала, словно на жеребце, вихляя дородными бедрами, совершенно нагая пятидесятилетняя государыня.

Пот стекал с ее напудренного лица по роскошной груди и серебрился каплями жемчуга на тщательно выбритом и нафиксатуренном императорским цирюльником царственном лоне – лоне, подарившем государству наследника, а маркизе супруга. Лишенная парика прическа царственной любовницы была в беспорядке, сверкая беззащитной сединой.

Екатерина, в самозабвении вцепившись пухлыми пальцами в драгоценных перстнях в плечи мужчины, ритмично приподнимала и громоздко опускала свой массивный торс, всякий раз сопровождая бесстыдное хлюпанье тоненьким протяжным стоном. Круглые глянцевые колени ее сжимали мужские бедра. В тот момент, когда маркиза заглянула в кабинет, Екатерина как раз всхлипнула в последний раз и в изнеможении повалилась ничком, накрыв грудью своего фаворита. Сладостный стон разрезал тишину дворцовой ночи, и блике одинокой свечи замер на вздрагивающих полушариях белоснежных ягодиц монархини.

Опомнившись, Анжелика незаметно прошмыгнула по лестнице к себе, обратно в опочивальню. Лица красавца-любовника она как следует не разглядела. Но теперь, будучи представленной Чулкову, вспомнила все подробности той ночи, когда офицер охраны, как и многие его предшественники, рекомендованный графами Потоцким или Разумовским, проходил апробацию лично самой государыней на верность отечеству и короне.

В ту ночь, и еще целую неделю спустя, она искренне завидовала Екатерине, ее безраздельной власти и свободе выбора лучших мужчин России. Тогда же она впервые поняла, что хотела бы оказаться на месте своей свекрови именно с этим могучим атлетом. Хотела принадлежать ему, а не сомнительному отродью салтыковских кровей. Желала, грезила его любовью, мечтая ощутить на своем, изнывающем по мужской ласке, теле теплые большие ладони, узнать вкус его губ и забыться в объятиях нескончаемой ночи блаженства и счастья женщины, познающей сильного мужчину.


                Глава четвертая


Словно вода меж пальцев, истекла неделя. Павел, как и обещал, покинул молодую жену и вместе с императрицей отбыл на парусном корвете в Датское королевство. Из царственных особ в императорском дворце осталась одна Анжелика. И конечно же, безопасность супруги августейшего наследника короны была поручена мужественному и бдительному начальнику имперской охраны царствующей семьи Романовых – Арестрату Чулкову.

Анжелика была в восторге, предвкушая интригующий роман с этим богатырем, столь напоминающим маркизе красавца-супруга маршала дю Плесси де Белльер. Развитый торс, благородно посаженная голова, слегка грубоватые манеры, подчеркнутая галантность в обращении с членами императорской семьи, большие голубые, широко поставленные глаза, крупный нос с чувственными ноздрями – весь облик напоминал о покойном кузене и оставленном где-то далеко, в милой и родной Франции, маленьком Шарле-Анри. Безумная, безотчетная страсть переполняла молодую женщину при виде атлета, тенью следовавшего за ней и почтительно склоняющего голову при первом же внимательном взгляде, брошенном на него из-под ресниц.

Анжелика долго и терпеливо любовалась своим телохранителем издали, усмиряя взбунтовавшуюся плоть и ничем не выдавая переполнявших желаний. Неотступная навязчивая идея принадлежать ему преследовала маркизу. Она понимала, что дальше так продолжаться не может, что она безумно любит его, с самого первого дня, с той минуты, когда впервые увидела. И она хочет, чтобы он тоже любил ее всегда, бесконечно, и чтобы они, найдя друг друга, уже никогда не расставались. И совсем не потому, что он слегка напоминал ей Филиппа. Совсем он на него не был похож, ну ни капельки даже...

Сдерживать себя дольше было бы преступлением. Однажды решившись, Анжелика наконец робко приблизилась к охраннику, придерживая, согласно этикету, кончиками пальцев подол роскошного атласного платья, и заговорила со смутившимся оказанной ему столь высокой честью мужчиной.

- Ради Бога, не молчите, Арестрат! В конце концов, мне скучно! А ведь в ваши обязанности наверняка входит и мое благополучное расположение духа?
- Не только это, ваше высочество, – промямлил опешивший Чулков, но тут же, спохватившись, добавил: – впрочем, как вашей милости будет угодно…
- Давайте вместе пройдемся по дворцовому саду, ну хотя бы вон до того пруда, – смело предложила Анжелика.

Не дожидаясь ответа, она подхватила Чулкова под руку, потащив за собой. Несчастный телохранитель не мог сообразить, на каком он свете, ощущая через камзол на своей руке маленькую теплую ладошку принцессы. Затаив дыхание, он, словно деревянная кукла, переставлял негнущиеся ноги и покорно следовал за своей госпожой.

- Ой, что это там?! – внезапно вскрикнула Анжелика, указывая нежным белым пальчиком на отворот своего шлейфа со спины. – По-моему, там пчела. Она сейчас меня ужалит!

Чулков ястребом метнулся к принцессе и, залившись краской, отогнул ее батистовый кружевной воротничок, обнажив манящую к поцелую белоснежную шею. Никакой пчелы не было и в помине, однако ошалевший великан с застывшей на лице наивной улыбкой еще долго не мог отвести завороженных глаз от бархата кожи и золота мягких белокурых кудрей.

- Ну что же там? – в нетерпении поинтересовалась Анжелика.
- К сожалению, сударыня, здесь нет никакой пчелы, и я никоим образом не могу спасти вашей драгоценной жизни!
- К сожалению? – не поняла иронии маркиза. – Вы, наверное, хотели сказать – к счастью, не так ли?
- О да, ваше высочество! Именно это я и хотел сказать.

Анжелика испытующе взглянула в глаза телохранителя. У Чулкова перехватило дух. Уж слишком откровенным и вызывающим был этот взгляд. Страсть, надежда и любовь читались в нем. Маркиза не отвела глаз и, продолжая испытывать охранника, медленно, с расстановкой произнесла, выговаривая каждую букву:

- Отчего вы такой замкнутый и хмурый? Чего вы боитесь? Будьте свободнее в манерах. Женщины любят смелых кавалеров. Не только красивых и сильных, но и смелых. А вы должны быть смелым. Чулков, я это чувствую! Вы определенно мне нравитесь, Чулков…

- Я не смею… ваше высочество, хотя… как будет угодно… воля ваша… Если вы того пожелаете, я всегда к вашим услугам! – голос охранника дрогнул, стал неуверенным. – А чего, к примеру, вы пожелали бы услышать?

- Ну вот, хотя бы о ваших личных подвигах и опыте в разоблачении цареубийц, смутьянов, жуткие истории о насильниках и ворах. Ведь наверняка дворцовая история изобилует подобными происшествиями?

- Боюсь разочаровать вашу милость, но в моей недолгой службе мало случалось подобных ужасов и преступлений.
- Но я, наконец, требую! С вашей стороны весьма дерзко отказывать мне в интересном рассказе. Почему вы не хотите?
- Ну что ж, извольте, ваше высочество…

И Арестрат принялся выдумывать неправдоподобные истории из жизни дворцовых преступников, мятежников, революционеров, посягателей на жизни цесаревичей и принцесс крови, приукрашивая свое повествование жуткими подробностями из прочитанных некогда им документальных архивов петровских времен.
 
Анжелика рассеянно слушала, изредка бросая томные взгляды на темнеющие силуэты деревьев погружающегося в вечерние сумерки сада. Вскоре, как будто ожидая того, она заметила блестящий предмет в лучах заходящего солнца на самой верхушке единственного в саду эвкалипта, привезенного в подарок еще августейшему Петру Алексеевичу из Турции.

- Ах, взгляните, Чулков, что там такое? – маркиза требовательно протянула руку в направлении темнеющих небес.
- Вы спрашиваете про блестящую безделицу, что висит на крайней ветке басурманского дерева, ваша милость? Не помню уж в каком году, кажется, на Пасху, один из шутов покойного императора, батюшки вашего супруга, взобрался на вершину этого татарского чуда и повесил медальон с золотым ликом цесаревича, как тот ему велел. До сих пор и висит…
- Достаньте мне его, Арестрат! Голубчик, я вас очень прошу, ну, пожалуйста!
- Н-н-но, ваше величество…
- Я желаю видеть золотой лик своего супруга. Наконец, считайте мой каприз приказом.
- Я повинуюсь вам безропотно, сударыня! Это мой долг перед отечеством…
- Вот и прекрасно! – заключила Анжелика.

Эвкалипт имел не менее тридцати аршин от основания. Озадаченный поставленной задачей, Арестрат скинул камзол прямо на траву и, обхватив могучий ствол дерева сильными руками, стал подниматься к вершине кроны, все выше и выше, казалось, к самому небу. Анжелика, точно зачарованная, следила за ним, не отводя глаз, и гордость переполняла ее сердце. Он безраздельно принадлежал только ей. Приятно было осознавать себя если не государыней всей Российской империи, то хотя бы госпожой этого ловкого атлета, еще наверняка не познавшего истинной ласки и женской любви, от которой сгорают сердца.

Слегка оцарапанный и вспотевший, изрядно измазавший белую сорочку о жесткую кору эвкалипта, Чулков, спустя какое-то время, вновь стоял перед Анжеликой, смиренно протягивая на вытянутой руке маленький золоченый образок Павла Петровича. Принимая безделицу, Анжелика как бы невзначай коснулась пальчиками ладони начальника охраны, и вновь легкий румянец залил лицо смутившегося офицера. Она нравилась ему, это было очевидным. Радость переполняла грудь уставшей без любви маркизы.

«Он полюбит меня обязательно… Он будет моим, чего бы мне это ни стоило!.. -
проносились в голове принцессы будоражащие кровь дерзкие мысли. – Я добьюсь этого!»

Их совместные прогулки стали повторяться все чаще и, наконец, превратились в обязательный ритуал, во время которого Анжелику, как правило, атаковали невидимые пчелы, садящиеся в самых неожиданных местах ее туалета, только что не залетавшие под юбку. Анжелика вела себя все бесцеремоннее, капризнее и требовательнее, а потому Чулкову требовалось с каждым разом все больше усилий, чтобы достойно справляться с собой и с непредвиденными прихотями своей подопечной.

Поведение маркизы, сгорающей от любви к охраннику, обескураживало несчастного. Она требовала его присутствия повсюду: при купании в пруду, плаванье в лодке по каналам летнего сада, выступлении актерских трупп в придворном театре. Везде рядом с Анжеликой теперь безотлучно находился Чулков.

Всякий раз после насыщенного увеселительными забавами дня Арестрат доводил принцессу до дверей ее опочивальни на втором этаже императорского дворца, перепоручал прислуге и доверенным фрейлинам, почтительно желал спокойной ночи и приятных сновидений, оставаясь у дверей, где и проводил ночь, согласно службы при дворе. Здесь заканчивалась сфера его охранной вседозволенности. И теперь лишь сон члена монаршей фамилии оберегался неусыпным бдением целого жандармского корпуса под предводительством Чулкова.

Когда же прошли шестые сутки со дня отъезда порфироносного супруга Ирина Александровны и на землю опустился вечерний сумрак, принцесса, отходя ко сну, вновь распрощалась у дверей с Арестратом и вошла в спальню. Там ее уже ожидала заботливая свита из постельничих, мелких фавориток обедневших родов, больше напоминающих приживалок и компаньонок при богатой госпоже, нянек и горничных, готовых раздеть свою благодетельницу, подготовить ко сну и уложить на мягкие перины под полог алькова. Однако на этот раз ее высочество достаточно резко отказала прислуге в исполнении прямых обязанностей, отослав всех прочь под странным предлогом разыгравшейся мигрени и общего недомогания. Без лишних слов вся свита тут же удалилась из покоев.

Анжелика еще некоторое время посидела у зеркального трельяжа, любуясь своим отражением, затем тщательно взбила подушки на ложе и, только лишь убедившись, что возле дверей опочивальни стоит гробовая тишина, на цыпочках подкралась к ним и, повернув инкрустированную золотом бронзовую ручку, выглянула в образовавшуюся щель. Чулков сидел на табурете, устремив бессмысленный взор на мраморную лестницу. Услышав скрип двери, мужчина мгновенно подобрался, его рука легла на эфес шпаги. Анжелика мысленно улыбнулась, а сама, едва скрывая охватившее возбуждение, пальцем поманила охранника, жестом приказав делать все тихо. Чулков мгновенно оказался возле двери.

- Я не очень доверяю прислуге, и мне вконец надоела моя камер-фрейлина. Она такая зануда. Только и разговоров о моей красоте и благородстве. Со скуки помрешь! Так уж и быть, сегодня вы будете меня охранять не с этой, а с обратной стороны двери. Что-то сон мой стал больно чутким и нервным.
- Но мои полномочия и моя миссия кончаются у дверей вашего высочества. Я попросту не смею…
- Вы пререкаетесь? Вы отказываетесь охранять свою государыню? Не вы ли присягали перед матушкой-императрицей в беспрекословном подчинении мне?! Ведь это ваша служба, Чулков. Входите смелее, я не привыкла долго ждать…

Заметно робея, с трудом передвигая отяжелевшие, негнущиеся ноги, смущенный гренадер вошел в царскую опочивальню. От стен, гобеленов, висящих вокруг алькова, от ковров и мануфактурных обоев исходил тонкий, приятный аромат распустившейся сирени и фиалок. Чулков как вкопанный остановился на пороге, не решаясь сделать хоть шаг далее.

 Анжелика же, напротив, как будто тут же потеряв к нему интерес, уселась у зеркала и принялась вынимать из волос булавку за булавкой, разрушая замысловатую высокую прическу из тяжелого водопада золотых локонов. Похолодевший личный телохранитель принцессы, белый как мел, не чуял под собой ног, когда госпожа торжественно подошла к нему и, повернувшись спиной, приказала расстегнуть ей корсаж. Потерявший самообладание Чулков приблизился к длинному ряду застежек и, высвободив дрожащими пальцами из петелек две крохотные перламутровые пуговички, вдруг тяжело рухнул на колени перед Анжеликой, взмолившись:

- Ваше высочество! Ирина Александровна, умоляю, пощадите, не губите меня! Ведь живой я, не заставляйте кощунства совершать, какие не в праве даже помыслами своими иметь! Помилосердствуйте, благодетельница! Ведь вы видите, что я давно люблю вас и, будучи слугой вашим, не смею и в мыслях держать ничего подобного. Не жестоко ли это? Да неужели же вы не замечаете, что я, как собачонка бесприютная, молюсь на вас, в глаза заглядываю, чтобы только желания ваши угадывать… Так избавьте меня от мучений и лучше уж убейте слугу, раба своего, только не смейтесь! Вам ведь что – прихоть царская, сиюминутная блажь, прости меня, Господи, за дерзость такую! Не смейтесь надо мной, заклинаю вас! Увольте от пыток, ведь больно мне, страшно… Не преступник же я какой, не убивец…
-
- Это вы-то не убивец?! – гордая своей победой Анжелика резко обернулась к Чулкову. – Вы гораздо хуже и злее самого опасного преступника, поскольку меня, благородную даму, вынуждаете унижаться, рисковать своей честью и достоинством, вводите в греховные помыслы о том, как расположить вас к себе, обратить на себя внимание! И потом сомневаться, мучиться, терзаться тем, что, быть может, я совсем не нравлюсь вам, что у вас есть возлюбленная или, того хуже, невеста, которую вы любите, и более вам никто не нужен… Наконец, что я, российская принцесса, для вас попросту икона, бесплотное божество, бестелесное создание, которое следует оберегать и любить как святыню.

А я не хочу так, как святыню, поймите… Чулков, я обычная женщина, которая хочет любить и быть любимой красивым, сильным мужчиной, а не худосочным царевичем. Я давно люблю вас, Чулков, еще с тех пор, когда впервые увидела в беседке императрицы… И хочу принадлежать вам, только вам. Я хочу, чтобы вы любили меня!.. И чтобы это случилось сегодня, завтра и через год, и чтобы мы никогда не расставались, ведь это возможно, правда?
 
Прекрасное лицо Анжелики качнулось к возлюбленному, во влажных молящих глазах стояли слезы.
Уста их слились в продолжительном поцелуе…

«Боже милостивый, как он все-таки похож на Филиппа… – пронеслось в голове Анжелики перед тем, как она окончательно потеряла чувство реальности. – Боже, как я люблю его! Пусть это продолжается всегда…»

Покрывая жаркими поцелуями мраморные плечи принцессы, Чулков смахнул с будуарного столика канделябр на три свечи, и царская опочивальня погрузилась в непроглядный мрак первой ночи любви в России. Взошла луна.

                Глава пятая


Пролетело два месяца. Жизнь во дворце протекала в развлечениях, роскошных балах и увеселениях, маскарадах, интрижках и интригах, а также в решении серьезных.
 
государственных проблем. Анжелика, как и прежде, пользовалась учтивым вниманием и любовью высшей аристократической знати и заводила все больше приятных и полезных для себя знакомств. С супругом Павлом она светилась нежностью и целомудренной преданностью, в свободное же от обязанностей будущей монархини и придворной, утомительной для нее суеты время принцесса всецело отдавалась роману с Чулковым, привыкшему к ласке и вниманию ее высочества и с неистовой преданностью готовому отдать, не задумываясь, жизнь за любую прихоть любимой.

Камер-фрейлины Ирины Александровны все чаще оставались безработными, даже не подозревая в самых смелых своих фантазиях, чья особа заняла их место и что происходит в спальне принцессы. Теперь Чулков присутствовал и самым активным образом участвовал не только в разоблачении перед сном супруги Павла Петровича, на что по просьбе Анжелики ему была выдана санкция самого цесаревича, но и при купании в русской бане, которая тоже пришлась по вкусу французской аристократке. Преданный охранник покидал великую княгиню лишь на несколько часов утром, представляя забытым фрейлинам и горничным подготовить принцессу к выходу для завтрака. Одним словом, личный телохранитель настолько полнокровно вошел в жизнь принцессы, что та уже не мыслила существования порознь с ним. Порой Анжелика даже поручала Чулкову решать свои маленькие, но заковыристые тайные дела. Союз между любовниками изо дня в день становился все прочнее.

Именно в это эйфорическое время, летом следующего года, в Петербург с целью политических переговоров прибыл инкогнито, под покровом скрывающей все тайны двора ночи, в обычной карете, запряженной тройкой сменных лошадей, император австрийский Иосиф II, который остановился на среднего достатка постоялом дворе купца Шарапова, скрывшись под именем своего дяди, графа Фалькенштейна фон Кальтнеца. На следующий день он явился ко двору и застал императрицу прогуливающейся по парку в обществе сына, Павла Петровича, чуть ли не в истерике вымаливающего у венценосной матери очередную партию беговых арабских скакунов. Лошадиные бега всегда были страстью цесаревича, тайной и явной…

- Нет и нет!.. – уже в который раз довольно категорично отказывала государыня. – Коней у вас, как мне кажется, предостаточно, да к тому же весьма благородных кровей. Мне бы не хотелось тратить очередное состояние на ваши причуды, мон шер… И прошу не возвращать меня к этому разговору, я убеждена в несуразности вашего предприятия.

- Но ваше величество… маменька, мне действительно необходимы эти лошади, ведь не могу же я…
- Ах, оставьте, Пауль! У меня разболелась голова от ваших доводов. Все равно вам не убедить меня.

Как пробуждение от дурного сна, явилось перед императрицей знакомое лицо, вынырнувшее из-за высоких кустов, скрывающих дворцовую аллею. Вскоре перед пятидесятилетней императрицей предстал и сам его обладатель – высокий холеный человек с аккуратной бородкой и тонкими кайзеровскими усиками. От неожиданности Павел задохнулся чахоточным кашлем, а Екатерина, воспользовавшись затянувшейся паузой, требовательно попросила великого князя оставить ее наедине с гостем. Расстроенному Павлу ничего не оставалось, как удалиться не солоно хлебавши.

- Рада видеть вас в здравии! – обратилась Екатерина в подошедшему мужчине.
- Взаимно рад и признателен, ваше величество… Я в Петербурге инкогнито, так что принародно прошу величать меня графом Фалькенштейном фон Кальтнецом, – представился таинственный гость, запахивая развевающиеся полы незатейливой крылатки.

- Не понимаю… Что послужило столь неожиданному визиту? Все ли благополучно в прекрасной Австрии?..
- О, разумеется! Наша держава политически относительно стабильна и весьма редко волнуется какими-либо серьезными изменениями. Ну, а что у вас, императрица, все ли спокойно?

- Милостью Божией, и у нас все в полном порядке. Впрочем, я считаю нелишним упрочить союз между нашими державами, связав его серьезным договором.
- Это мудрое решение, – оживился император. – Я совсем не против  такого договора. Признаться, уже думал об этом, однако…
- У вас имеются свои условия, граф?

- Не то, чтобы условия… некоторая осмотрительность. Ведь далеко не все союзники великой Австрии были в восторге от подобного альянса. Скажу откровеннее – для многих такой договор случился бы неприятной неожиданностью. Конечно, ничто не может помешать нашим дружеским личным отношениям, императрица, однако мне хотелось бы заручиться более вескими гарантиями. Поймите меня, ради Бога, правильно, ваше величество.


- Я все прекрасно понимаю. Вы хотите подстраховать наш договор более крепкими узами, чем обычный союз… Признаться, я предвидела ваши опасения и, кажется, нашла альтернативу.
- О, это чрезвычайно интересно!.. И что же ваше величество может мне предложить?
- Все очень просто, граф. Я предлагаю связать узами Гименея сестру французской принцессы Елисавету с кузеном нашего сына и наследника Павла Петровича – эрцгерцогом Францем, благодаря чему появятся прямые причины для упрочения отношений между нашими державами.

Австрийский император молча остановился у группы фонтанов, изображавших сирен и нептунов, занимающихся любовью. Весь вид его говорил о том, что он мучительно озадачен. Екатерина вытащила из-за пояса легкий китайский веер из птичьего пуха и принялась обмахивать им напудренный парик. Она тоже волновалась и с нетерпением ожидала ответа собеседника, от которого зависело подписание мирного договора с Австрией, что было очень выгодно для России.

- Насчет Елисаветы, – наконец с трудом протянул император, – у меня, признаться, были несколько иные планы…
Он буквально выдавил из себя последнюю фразу, при этом густо покраснев.
- Это ваше последнее слово, граф Фалькенштейн? – царица насторожилась.
- Как вам сказать? Мне бы хотелось, чтобы наши интересы сошлись на другом решении задачи. Я подумаю, с вашего позволения, императрица.
- Желаю вам, граф, придумать что-либо более мудрое и рациональное.
- Я сообщу о своем решении незамедлительно. Кстати, прослышал о готовящемся торжестве по случаю дня ангела вашего величества. Смею напроситься в приглашенные ко двору, если соблаговолите.
- Ради Бога, окажите честь, император!
- Граф! Всего лишь граф Фалькенштейн фон Кальтнец, и больше никто.
- Ах, простите, сударь. Ждем вас завтра к семи.

Спустя сутки, к семи часам вечера, дворец осветился тысячей свечей. Хрустальные люстры и золотые канделябры сияли дрожащими огнями. Торжество, казалось, пронизывало каждого, ступившего во дворец, висело в воздухе, звенело из оркестровых ниш, переливалось в хрустале, наполненном перламутровым шипучим вином. На лицах приглашенных сияли улыбки, залы превратились в цветники прекраснейших и достойнейших дам государства Российского.

Музыканты заняли свои места, проходы между залами ломились от яств и напитков. В павильонах чинно прохаживались вельможи, придворная знать, отпрыски наиболее почтенных и старинных родов, удостоенных приглашения императрицы. Все собрались для шумного и беспечного веселья. Здесь же были сама виновница и распорядительница праздника – Великая Екатерина, ее сын и невестка с личным телохранителем, не расстававшемся с Анжеликой ни днем ни ночью. Ровно в семь ко двору был представлен и граф Фалькенштейн, занявший место подле императрицы и до самого окончания вечера никому его не уступивший. Вдвоем они вышли на балкон, по-прежнему обсуждая наболевшую проблему. Мнения их все также расходились.

- С кем это моя матушка секретничает? – заговорчески шепнул на ухо Анжелике Павел Петрович. – Очень интересно! Я вижу этого субъекта второй раз…
- Вам интересны досужие разговоры?
- А почему бы и нет? Я обязан знать все, что творится в моем государстве. Ведь маменька умрет рано или поздно, и я стану императором! – рассмеялся Павел и, поперхнувшись, зашелся лающим кашлем.

К ним подошел князь Куракин, слышавший разговор, почтительно поприветствовал великого князя и затем, извинившись перед принцессой, отвел того в сторону для какой-то, лишь их двоих касающейся, беседы.

Воспользовавшись временным одиночеством, Анжелика подала знак стоящему на почтительном расстоянии в противоположном конце зала Чулкову и скользнула незамеченной в маленькую комнатку, смежную с залой. Начальник придворной охраны тут же покинул свой пост и, смешавшись со все прибывающей толпой приглашенных, вскоре очутился рядом с возлюбленной.

- Я весь к вашим услугам, сударыня, – шепотом пропел Чулков и губами припал к кончикам пальцев Анжелики.
Отстранив лицо охранника от своей руки, принцесса притянула за подбородок его голову и внимательно посмотрела в глаза.
- Императрица уже целый час разговаривает с неизвестным мне человеком. Кто он? – спросила она, стараясь не повышать голоса.

- Этот человек – австрийский император Иосиф II, назвавшийся графом Фалькенштейном фон Кальтнецом. Цели его приезда в Петербург неизвестны. Однако можно догадываться…
- Сюда идут. Быстро уходите!

Секундой спустя, Чулков затерялся в общей массе влиятельных гостей, на чьих капиталах держались трон и корона Российской империи. Он, точно факир, умел появляться ниоткуда и точно таким же образом исчезать. Его ловкости мог позавидовать любой циркач.

Анжелика вышла из комнатки, пересекла зал, наполненный гостями, и на пути в янтарную комнату столкнулась с императрицей и ее загадочным собеседником. По всей видимости, они направлялись туда же.

- Это вне всяких возможн
- остей, ваше величество, ведь я не всесильный!
 
Именно такие заверения успел произнести Иосиф перед тем, как уперся взглядом в Анжелику. Она стояла на пути, и обойти ее не представлялось возможным.
- Знакомьтесь, граф! – выручила императрица. – Ее высочество великая княгиня Ирина Александровна, супруга Павла Петровича, моя невестка. А это граф Фалькенштейн фон Кальтнец – мой друг, приехал по делам сношений из Австрии.
- Рад знакомству, сударыня!

Иосиф буквально схватил протянутую ему руку и, припав к ней губами, еще некоторое время удерживал, пожирая глазами молодую женщину, вспыхнувшую нежным румянцем под его пронзительным взглядом.

На счастье, к ним подошел Павел, и графу пришлось отпустить маркизу. Принц хотел было что-то сказать, но, как всегда, поперхнулся словами и раскашлялся. Заиграла музыка. Вельможи выстроились в ряды и принялись чопорно вышагивать менуэт.

Граф Фалькенштейн неохотно прыгал возле какой-то обвешенной драгоценностями дамы с пятнами румян на щеках, то и дело бросая оценивающие взгляды на принцессу. Та же высматривала стоящего в углу и скучающего Чулкова. Павел Петрович что-то толковал об охоте, ловчих псах и приманках для дичи. Анжелика не слушала, всецело поглощенная мыслями о предстоящей ночи любви и блаженства. Вот пройдет несколько шумных часов, погаснут огни, отгорит яркий фейерверк взрывающихся петард, отзвучит последний ригодон, и наступит чарующая ночь… Сказочная ночь, где будет царствовать и повелевать только она одна.

Музыка смолкла, смешались стройные ряды танцующих. Но только лишь на мгновение, пока музыканты устанавливали на пюпитрах ноты очередного танца. Анжелика поправила на голове сооружение из волос, иначе нельзя было назвать ту прическу, которую ей старательно укладывали несколько часов самые умелые придворные куаферы. Сейчас ей хотелось одного – остаться вдвоем с Чулковым или хотя бы быть рядом. Она призывно смотрела в сторону беспечно стоящего охранника, но тот не шевельнулся. Вместо него к принцессе подошел граф Фалькенштейн.

- Прошу великодушного прощения у вашего высочества, – учтиво пробормотал он, - я счел своим долгом выразить свое почтение и преклонение перед красотой вашего лица и стана.
- Благодарю вас, граф. Я тронута вашим признанием.
- Однако мне показалось, что вы чем-то опечалены или…
- О нет, граф, я просто немного утомилась.
Анжелика уже собралась было отойти от нежданного кавалера, но тот не отпустил ее.
- Хочу просить вашу милость уделить мне еще немного времени. Мне настолько приятно общество вашего высочества, что хотелось бы любоваться вами бесконечно. Смею ли я надеяться на ваше расположение и возможность наших последующих встреч?
-
Анжелика с мольбой в глазах обернулась в сторону Чулкова, о чем-то сосредоточено шептавшегося в подозрительной личностью в швейцарской ливрее. Неизвестный согласительно кивал, а затем, поклонившись, быстро куда-то скрылся.

Дольше оставаться подле принцессы, явно выражавшей свое равнодушие к законспирированному императору, было бы неприличным и оскорбительным, и Иосиф почтительно отступил.

В час ночи во дворце утихла музыка, погас свет, и весь императорский двор предался сладкому сну. Лишь утром, когда придворная жизнь вновь вошла в обычную колею, Иосиф II, император Австрии, еще возбужденный ночной беседой, принялся искать супругу наследника российского престола. Он шел анфиладами и лестницами дворца, а в памяти еще звучали слова, пятью минутами раньше написанного матери письма, в котором император признавался, что если бы лет десять тому он встретил принцессу, подобную великой княгине Ирине Александровне, то безусловно и обязательно женился бы. Но увы, давно супружеские узы связывали его долгом чести и семейной верности. В душе же он, однако, надеялся достичь расположения супруги цесаревича и, ежели случай окажется благосклонным, сделаться ее любовником.

Шли дни… Довольно хитроумными путями, появляясь подле принцессы в самых неожиданных местах – на конной прогулке, в театре, в саду, когда Анжелика оставалась одна, не считая повсюду следующего за ней молчаливого Чулкова, император австрийский из кожи лез вон, добиваясь хоть малейшего знака внимания. Анжелика принимала такое поведение Фалькенштейна за привычное к ней отношение большинства придворных, затем – за легкое ухаживание, а когда настойчивость графа перешла всякие пределы приличия, это надоело и стало даже раздражать. Она без всякого кокетства недвусмысленно намекнула ухажеру, чтобы тот оставил ее в покое, потому как у нее есть горячо и преданно любимый законный супруг – Павел Петрович. Когда же и это не помогло, принцесса стала всячески избегать графа, нарочито демонстрируя ему свое нерасположение и подчеркивая, что его общество ей более чем неприятно. Однако граф Фалькенштейн фон Кальтнец продолжал с настойчивостью упрямого осла двигаться к цели.

Однажды, предварительно изрядно употребив спиртного для храбрости, он с помощью своего слуги, бывшего бомбардира, влез по веревочной лестнице на благоухающий амариллисами балкон Анжелики и проник в ее спальню. К счастью, в ту ночь она спала одна по естественной женской причине. Спала чутко и потому сразу же проснулась, интуитивно почувствовав постороннего. Громкое, наполненное винными парами дыхание Фалькенштейна у ее ложа подтвердило неприятную догадку. И когда обезумевший от страсти император, на ходу срывая с себя перевязь шпаги, лез в сапогах под полог, Анжелика забилась в угол, поджала под себя ноги и, запахнув на груди шелковый пеньюар, собралась звать на помощь. Австриец, предугадав ее действия, зажал ладонью в грубой кожаной перчатке княгине рот и, не дожидаясь крика, поспешил тут же предупредить:

- Прошу вас, моя красавица, не звать на помощь и не думать обо мне ничего худого! Я не трону вас. Моя честь и благородство крови не дают права совершать насилие помимо вашей собственной воли. Однако я убежден, вы сами поймете меня и мои намерения, согласившись на мои условия…

Анжелика, стараясь держаться как можно более независимо, ответила несколько раздраженно. Голос ее дрожал.

- Ваша неслыханная наглость, граф, поражает и заставляет думать о вас самым худшим образом. Я вас не желаю больше видеть! Ступайте прочь, и если еще хоть раз вы попытаетесь преследовать меня или посягнуть на мою добродетель, то, видит Бог, я воспользуюсь привилегиями невестки императрицы! И тогда вас вышвырнут вон из России. Это мое последнее предупреждение.

- О, не торопитесь, прелестная маркиза. Граф Фалькенштейн пришел не с пустыми руками. Совсем недавно в уютном версальском кабинете я повидал вашего друга – графа Сен-Жермена – и счастлив передать вам его заверения в вечной дружбе и искреннем расположении к вам, – самодовольная гримаса искривила губы австрийца.
- Благодарю, – побледнев, ответила принцесса, – для этого вы выбрали столь оригинальный способ визита?
- Не совсем, – ухмыльнулся наглый интриган.

Анжелика мгновенно оценила ситуацию и сообразила, что, в сущности, этот человек не мог быть серьезно опасен. Интересы Франции и связанные с ними версальские тайны вряд ли были доступны австрийскому шантажисту. Вероятнее всего, он намекал на возможную близость, по его разумению, отношений красавца Сен-Жермена, давно отвергнутого фаворита Екатерины, с очаровательной «маркизой ангелов», так стремительно и неожиданно свершившей головокружительное восхождение к российскому престолу. «По меньшей мере, граф смешон своим козырем», – успокоила себя Анжелика.

- Подите вон немедленно. Я буду кричать, – твердо произнесла она.
- И все же прошу выслушать меня, ваше высочество, пусть и в последний раз, – несколько умерил пыл Фалькенштейн, – мне необходимо сообщить нечто важное…
- Важное? Для кого? И почему именно сейчас и здесь? Я обещаю принять вас утром. А сейчас я хочу спать. Уходите! Или я позову охрану.

- Ваше высочество! Уверен, что именно сейчас самый подходящий момент для подобной беседы. Утром я протрезвею и могу передумать…
- О чем же может быть беседа между принцессой и графом в полночь?
- Ваше высочество никогда не сможет догадаться. Но повторяю – это очень важно как для меня, так и для вас.

- Что ж, извольте, но только покороче и быстрее. Мне совсем не доставляет удовольствия лицезреть вашу пьяную физиономию среди своих простыней и подушек, – сдалась Анжелика.


Хоть Фалькенштейн держал себя более или менее уверенно в опочивальне принцессы, но все же даже хмель не скрывал его волнения. Он оправил камзол, застегнул портупею и, спрыгнув с постели на пол, принялся расхаживать вдоль алькова, все более увлекаясь давно продуманной и отрепетированной речью. Да, он объяснялся ей в любви, предлагал себя и свое состояние, говорил, что, верно, не сможет более жить без полюбившейся его сердцу милой принцессы. Анжелика терпеливо выслушала его признания до конца, ни разу не перебив.

- И это все, чем вы хотели меня удивить? – насмешливо и раздраженно спросила она Иосифа.
- О нет! Это еще не все. Главного вы не знаете, радость моя!
- Пожалуйста побыстрее, граф. Я утомлена разговорами и хочу спать.
- Я не граф, божественная Ирэн!
- Не граф? Тогда кто же вы? Самозванец? Беглый каторжник? – улыбнулась Анжелика.
- К сожалению, не каторжник, ваше высочество. Верно, будь я каторжником, то в ваших глазах заслужил бы больший интерес, нежели граф. Я – император Австрии Иосиф Второй! – он сделал шутовской реверанс.

Анжелика залилась довольно искренним смехом победительницы.
- Давно я так не смеялась, граф…
- Вы мне не верите? Вот фамильный перстень с государственным гербом, вот печать моей имперской службы, – раззадоренный Иосиф вытаскивал из кисета различные семейные реликвии, с которыми никогда не расставался, и швырял их на постель перед Анжеликой.
- То, что это имперская печать, я, допустим, верю. Но вы могли похитить ее, как и перстень.

- Боже, что вы такое говорите?! Какой преступник мог бы похитить печать государства, да и кому она нужна?! Ведь без личной росписи императора ей грош цена. Я император, черт меня забери! Верите вы мне или нет? – Иосиф вновь вспрыгнул на царское ложе и, схватив принцессу за плечи, так сдавил, что у Анжелики потемнело в глазах.


- Отпустите! – приглушенно вскрикнула она. – Мне больно, немедленно отпустите меня! У меня будут синяки. Какое мне дело до того, кто вы, но ежели вы император, то зачем назвались графом Фалькенштейном?

- Вся причина в некоторой неофициальности моего визита в вашу страну. Хотя, кстати говоря, последствия этого могут сложиться выгодно для вашей державы.
- Чего же вы хотите от меня, милостивейший император? Я очень далека от государственных дел. И честно говоря, совсем не хотела бы в них посвящаться.
- Так-то оно так, конечно. Однако за свои старания я просил бы именно вас сделать мне, так сказать, некоторое одолжение…
- Меня?!

Император вновь с силой обнял Анжелику за талию, привлек к себе, распахнул тонкую ткань пеньюара и впился жадными горячими губами ей в грудь. Похотливая рука поползла вниз, скользнула между бедер… Анжелика закричала, вырываясь из цепких объятий. Что-то горячее, бесстыдное коснулось ее живота, и молодая женщина забилась под грубо навалившимся мужским телом, царапая потное ненавистное лицо насильника.
Однако кощунству не суждено было случиться. Спустя мгновение после пронзительного вопля княгини, Иосиф, несмотря на увлекшее его занятие, почуял шорох и, оставив жертву своих страстей перепуганно кутаться в простыни, обернулся. У отброшенного полога стоял с обнаженной шпагой в руке начальник имперской службы охраны титулованных особ Арестрат Чулков и очень нехорошо ему улыбался.

- Прикажите ему оставить нас! Я сейчас же уйду… – невольно прошипел император сквозь стиснутые зубы.
- Подтяните портки, ваша честь! – хмыкнул в ответ Чулков, вкладывая шпагу в ножны.
Распахнув двери, он жестом пригласил императора следовать за собой, всем видом давая понять, что делать тому в спальне принцессы более нечего.

- Надеюсь, вы выйдете через дверь, как все приличные люди, или по-прежнему предпочитаете балкон? – придя в себя, спросила Анжелика.
Иосиф скрипнул зубами и, приведя свой измятый камзол в более-менее приличный вид, проследовал к выходу, на ходу обронив как бы невзначай:
- Все равно вам придется уступить мне рано или поздно. Без этого условия я не подпишу мира с Россией!..

Анжелика в расстроенных чувствах опустилась на подушки. За окном дворца бушевала августовская гроза, вносящая необъяснимую тоску и усиливающая смятение взволнованной женщины.

Бесшумно отворившаяся дверь впустила в спальню возвратившегося Чулкова. Он проводил Иосифа до самых дворцовых ворот и, убедившись, что тот благополучно отъехал, поспешил утешить любимую.

- Я все слышал, дорогая, – обратился он к Анжелике, шагнувшей ему навстречу.
- Не знаю, не знаю, не знаю… – с отчаянием твердила она. – Насколько я знаю, мир с Австрией России необходим. Но я вовсе не желаю платить за него такой ценой!
Анжелика вдруг отступила в глубину спальни и, обернувшись лицом к образам, упала на колени.

- Матерь Божья, помилуй эту несчастную страну! – горячо взмолилась она. – Спаси великую державу от кровавой бойни и разорения, сохрани мир, который сумасбродный коронованный болван обещает сберечь, в обмен на мою честь! Неужто и впрямь безопасность Российской империи требует такой жертвы? Что же мне делать?
- Вы недооцениваете своего слугу, сударыня… – почтительно поклонился Чулков.
- Разве ты чем-то можешь мне помочь?
- Только прикажите – и австриец нынче же подпишет мир, не затребовав никаких гарантий…
- Ты кудесник, Чулков! Если только это в твоих силах, то действуй немедля, и да поможет тебе Бог…
-
В медовом пламени свечей стоящая на коленях принцесса была трогательно прелестна. Прижав левую руку к сердцу, правой она торопливо перекрестила своего спасителя…

Постоялый двор купца Шарапова, где остановился под чужим именем Иосиф, располагался недалеко от Славянского базара, близ одного из прославленных мостов Санкт-Петербурга. Сюда и подъехал запряженный тройкой норовистых коней дилижанс с обескураженным императором. Иосиф, крякнув, тяжело вылез из кареты под дождь и, высоко переставляя журавлиные ноги, поспешил в подъезд своей временной резиденции. Еще через пять минут он уже кутался в теплый халат, сидя у камина и раскуривая длинную трубку, с которой не расставался даже в своих вояжах. Гроза вроде бы поутихла, и император австрийский уже собирался, укрывшись перинами, отойти ко сну, когда с внезапной ясностью ему вновь припомнилась картина недавнего собственного жалкого ретирования.

«Ну что же, – решил он, – сегодня, несмотря на обдуманный план действий, не повезло. Но ведь не все еще потеряно. Не беда!» Почему-то он был уверен, что добьется своего любой ценой. Особенно после прощальной реплики. А потому Иосиф засыпал спокойно, безмятежно, благоговея надеждами перед завтрашним днем. «Завтра» же настало за минуту до того, как он уснул, – часы пробили полночь.

В это же время под окнами кабинета ее величества всхрапнула и тихо заржала лошадь. Возле государевой канцелярии, где сочинялись приказы, подписывались приговоры и помилования, где оформлялись бумаги государственной важности, стояла красивая. В серых яблоках, лошадь, а ее хозяин тем временем лез по канату на карниз личных покоев императрицы. Уцепившись рукой за конек, он открыл одну из фрамуг и тихо, по-кошачьи, спрыгнул с подоконника в неосвещенное пустынное помещение канцелярии. Здесь было достаточно просторно, не считая нескольких массивных стеллажей, забитых государственными бумагами, гербовыми бланками, рескриптами и всевозможными печатями. Отдельно, за железной дверью, хранились особо секретные документы. Охрана канцелярии преспокойно спала с противоположной стороны запертых дверей, но все же малейшее неосторожное движение могло привести не только к провалу задуманного предприятия, но и к гибели самого Чулкова.

Весьма осторожно отперев необходимый шкаф при свете огарка сальной свечи, мужчина вскоре имел при себе весь необходимый набор для подписания политических документов.
Еще десять минут медленно истекли в бесконечность, и вот Чулков, отвязав лошадь, мчался к меблированным апартаментам купца Шарапова.

Следует отметить, что от Арестрата Чулкова, начальника придворной охраны императорской семьи, Петербург не имел тайн, и стоило императору австрийскому появиться в столице, как телохранитель Анжелики уже знал, кто это и где поселился.
Помощников в таких щепетильных делах Чулков не любил, предпочитая все выполнять самостоятельно. Отчасти это было еще и потому, что мало кому во дворце он доверял в полной мере. Кроме всего прочего, в деле, подобном этому, была необходимость полная секретность и, разумеется, осторожность. Как-никак Иосиф II был императором.

Австриец мирно спал, сладко посапывая во сне. Все нерешенные задачи в его голове уступили место блаженной пустоте и детской беспечности. Но только ненадолго…
Оглушив эфесом шпаги охранника, дремавшего у двери спальни императора, и для пущей уверенности вставив ему кляп в зубы, Чулков, громко ступая, вошел в спальню. Как назло, слегка утихнув на часок, гроза вновь разразилась оглушительным громом, сверкающими молниями и ливнем, о котором говорят «как из ведра». Чулкову ничего не оставалось, как ускорить свои приготовления. Натянув на лицо черную полумаску, он грубым движением стащил с австрийца одеяло и выбил подушку из-под головы. Иосиф проснулся не сразу, но когда сообразил, в чем дело, то от волнения не мог сперва произнести ни звука, жалобно скуля и выбивая дрожь зубами.

Чулков же, напротив, подчеркнуто спокойно уселся в кресло подле скорчившегося на постели жалкого австрийского монарха и все так же учтиво произнес:
- Мне кажется, я не ошибся и нахожусь у ложа вашей высочайшей милости, императора австрийского Иосифа II?

- Стража! Хельмут! – пискнул побелевший император, но так жалко и смешно это получилось у него, что Чулков невольно расхохотался.
Вытянув из ножен шпагу, широкоплечий разбойник приставил ее острием к голой костлявой груди Иосифа. Император тут же поскучнел и сник, осторожно спросив:
- Что вам угодно? Если вы пришли ограбить меня, то многого вы все равно не найдете. Я иностранец и в Петербурге проездом.
- Мне ничего не надобно от вас. Я лишь пришел выполнить свой долг и лишить вас жизни.
- Лишить… чего?! Как так лишить жизни? – слова застревали в глотке перепуганного императора. – За что? Я протестую! Кто вы такой, как вы смеете?! Я император!.
.
Чулков, казалось, не слушал его, молча постукивая клинком шпаги о голенище сапога и непреклонно глядя сквозь маску в кривляющееся лицо взмыленного от ужаса Иосифа. Минутой спустя ночной гость обхватил сильными руками тощего императора, приподнял и, швырнув на пол, бросил вслед небольшую иконку Спасителя, сорванную со стены, где висели образа. Только теперь он прохрипел австрийцу в лицо:
- Молитесь, сударь! Вы посягнули на честь и достоинство императорской особы! А потому вы не просто умрете нынче же, а ко всему прочему будете ославлены на весь свет как низкий интриган и неудачливый бабник.
- Послушайте!.. – взмолился Иосиф. – Любезнейший, сколько вы предпочтете за мою жизнь? Я отдам все, что есть при мне…
Чулков успокоился и, вновь опустившись в кресло у камина, медленно, с расстановкой произнес:

- Вот видите, ваше величество, пришло время, когда не только следует брать от жизни, но и что-то отдавать…
- Я все, все сделаю! – завопил не своим голосом император.
- Садитесь за стол! – приказал ему начальник имперской охраны.

Иосиф послушно вполз на табурет и выжидательно глядел на Чулкова, готовый выполнить самые безрассудные требования в обмен на свою бесценную жизнь.
Чулков протянул императору гербовый бланк с оттиснутым на нем личным факсимильным клише императрицы Екатерины. Трепетной рукой Иосиф принял бумагу, внемля каждому слову своего экзекутора.

Продиктовать нехитрый текст мирного соглашения между Австрией и Россией, а затем скрепить его личной росписью императора и фамильной печатью было минутным делом. Иосиф откровенно радовался тому, что так легко отделался. На следующем листе он признался в согласии на брак сестры принцессы Елисаветы с эрцгерцогом Францем, кузеном Павла Петровича.

То и дело вздрагивая от уколов приставленного к спине острия шпаги, австриец под диктовку Чулкова, уже на обычном листе почтовой бумаги, написал записку, адресованную лично императрице всероссийской Екатерине II:
«Ваше Величество!

Интересы моей державы побуждают меня к срочному отбытию из Петербурга. Весьма признателен за прием при дворе и доволен временем, проведенным во владениях Вашего Величества. А посему, в знак благодарности и личного уважения к Вам, посылаю договор об упрочнении союза между нашими могучими державами, искренность и непоколебимость которого скрепляю ниже своей личной росписью и гербовой печатью.

Ввиду срочности отъезда из России не имею возможности лично передать вышеуказанные бумаги, а потому передаю их Вашему Величеству через доверенное лицо, коим является начальник имперской охраны Вашего двора Чулков Арестрат Себастьянович.
С пожеланиями счастья и здравия.

Граф Фалькенштейн фон Кальтнец».


                Глава шестая


Когда к трем часам ночи Чулков вернулся во дворец, в спальне принцессы он различил шорох и сдавленный голос великого князя. Павел Петрович редко навещал супругу, однако на правах венценосного мужа это иногда случалось. В такие дни Анжелика с самого утра была раздражена и находилась не в лучшем расположении духа. Это и понятно, ведь молодая женщина презирала своего тщедушного супруга, а лежа с ним в одной постели – даже ненавидела.

Жилистое, угловатое тело Павла Петровича, выпирающие острые мощи, примитивность в любви и несоразмерно с этим развитое чувство собственного превосходства угнетали Анжелику и вынуждали с ужасом и отвращением ожидать следующего визита. После каждой такой ночи она изнывала от душевной и физической боли. Однако, как и всякая представительница имперского двора, пользующаяся особым вниманием наследного принца, будущего императора, Анжелика все свои страдания и чувства искусно скрывала, жалуясь на Павла одному лишь Чулкову – самому близкому и доверенному человеку.
Этой ночью она особенно страстно ждала своего телохранителя и потому сильно разозлилась при появлении занудного супруга. Впрочем, отказать ему в любви не составило особого труда. Анжелика сослалась на естественный недуг, что, собственно, не было вымыслом.

Проведя два часа в опочивальне дорогой супруги в никчемной беседе, Павел вышел ослабевшим и изнемогшим. Ко всему букету его наследственных болезней прибавилась еще неврастеничность. Он не догадывался о причине отказа, не смея даже предположить о возможной измене; не упрекнул Анжелику и даже не обиделся, решив про себя, что попросту неудачлив и все в этом мире оборачивается против него. С такими горькими мыслями он побрел в свою спальню и, немного похныкав в подушку, уснул нездоровым тревожным сном, то и дело вздрагивая и выкрикивая бессвязные унылые фразы.
Дождавшись, когда цесаревич скроется за поворотом дворцового перехода, Чулков тенью проскользнул в опочивальню Анжелики.

Еще находясь под тягостным впечатлением недавнего визита Павла Петровича, Анжелика, не скрывая раздражения, набросилась на телохранителя. Засыпав упреками за долгое отсутствие. Получив, однако, исчерпывающие сведения о добрых новостях, связанных с отъездом из России графа Фалькенштейна, успокоилась и обняла Арестрата.

- Не принимайте близко к сердцу моего дурного тона, – словно оправдываясь, ласково произнесла она, заглядывая в глаза возлюбленному. – Вы же знаете, Павел Петрович снова был у меня.
- У меня и в мыслях не было оскорбиться на вас, моя принцесса. Напротив, я рад, что выполнил ваш приказ и тем доставил удовлетворение вашему высочеству.

- Скажите, Чулков, для кого вы стараетесь, рискуя жизнью? Ведь для престижа державы, а не ради меня? – княгиня задумчиво приподняла брови.
- Если быть откровенным, то, разумеется, интересы державы превыше всего. Но поскольку вы и держава для меня неразделимы, то, спасая вашу честь, я оберегал честь империи!..
- Вы просто прелесть и умница, Чулков! К вашей порядочности такое благородство мыслей – это поистине редкий дар!

Анжелика была в восторге от того, что при помощи отважного телохранителя смогла повлиять на ход исторических событий, и ощущала себя особой с довольно большими политическими возможностями.

«На что только не пойдет влюбленный мужчина! – думала Анжелика, любуясь статным Чулковым. – Он и до маршала, чего доброго, дослужится. А мы ему поможем, поможем молодцу. Будет он у нас маршалом, очень скоро будет! Ну а мне рано или поздно уготована судьба стать императрицей российской, вот только Павла приструнить следует, чтобы не особенно мешал. Хотя он и так почти ничем, кроме охоты, не интересуется. Вот и хорошо, вот и славно!»

В то же самое прекрасное августовское утро Чулков получил от Анжелики новый нелегкий приказ. Следовало любым способом отвлечь от государственных дел великого князя Павла Петровича. Сын Екатерины Великой должен был стать для императорского двора полным неврастеником или даже душевнобольным.

Понимая особый род задания, начальник имперской охраны привлек к исполнению задуманного Анжеликой плана нескольких проверенных в деле людей из тех, кто обязан был ему своей жизнью. Еще через сутки, растолковав бывшим злодеям и клятвопреступникам их задачу и наскоро отрепетировав готовящийся спектакль для великого князя, Чулков взялся за исполнение зловещего плана. Во дворце стали происходить странные и непонятные вещи.

Как-то, сидя в своем кабинете и от безделья просматривая печатный листок «Петербургского вестника», великий князь Павел Петрович праздно нюхал табак, чихал и никак не мог сообразить, чем бы ему заняться. Наконец, мысли его устремились по проторенному руслу охотничьей забавы и от охватившего болезненный организм предвкушения радости близкого развлечения у него даже пересохло в горле. Павел потянулся рукой к шнурку звонка и растерянно дернул его, вызывая прислугу.
Мелодично звякнул колокольчик, и в комнату вступил в застегнутой наглухо ливрее с золотыми галунами любимец цесаревича, в прошлом «мальчик для битья» Ипат Кондратьев, вольноотпущенный Вологодской губернии.

- Принеси мне кофе, милейший. Сахару положи побольше… - не отрываясь от газетки, произнес Павел.
Обычного «слушаюсь» или «будет исполнено» не последовало. Вместо этого великий князь услышал глухой стук падающего тела и, оторвавшись от листка, к своему ужасу увидел на полу распростертое тело верного слуги. Ипат Кондратьев лежал, уткнувшись лицом в навощенный до блеска паркет, беспомощно раскинув руки и ноги, а подле него стоял незнакомец со шпагой на боку и окровавленной секирой в волосатой руке. Из-за портьер, прикрывающих окна в сад, вышли еще двое. Эти были одеты попроще, но свирепость их небритых лиц не предвещала ничего путного.

Сын императрицы даже не сделал попытки позвать на помощь охрану, разумно решив, что уж коль объявившиеся господа здесь, то ни о какой охране, разумеется, не может быть и речи. Мысли о заговоре и дворцовом перевороте потревожили слабую душу наследника короны. Вспомнилась маменька.

Крикнуть он не успел, спазмы неудержимого кашля вулканом сотрясали его впалую грудь. Казалось, буря хрипов, стонов и харкающих звуков, не позволяющих великому князю даже перевести дух, не окончится никогда. Душегубцы в растерянности смотрели на бьющегося у их ног в неудержимом припадке будущего императора и терпеливо ожидали окончания приступа.

Мысленно Павел уже прощался с жизнью, вспоминая самые светлые, по его разумению, дни: первую супругу Наталию Алексеевну, нежно любимую и почившую у него на руках; женщин, с которыми был некогда близок; фаворитку Нелидову Екатерину Ивановну вспомнил, княгиню Лопухину, Аннушку Гагарину. Подумал, мысленно прощаясь, и об Анжелике, бурная страсть к которой вынудила привезти маркизу в Россию и сделать своей супругой.

Павел вспоминал и вспоминал, ожидая от своих палачей быстрого, как молния, взмаха остро оточенной секиры, с которым оборвутся все его радости и печали.
Однако тянулись томительно долгие минуты ожидания, а его убийцы так ничего и не предпринимали. Они по-прежнему молчаливо стояли по углам кабинета и испытующе буравили цесаревича свирепыми взглядами. Терпеть это Павлу было сверх всяческих сил. Он пронзительно вскрикнул тонким надтреснутым голосом и, сотрясаясь в припадочных конвульсиях, ринулся на одного из своих мучителей. Схватив мужика за горло, Павел затрясся в истерических рыданиях.

Блеснула секира, со свистом разрезав нагретый от жарко полыхающего камина воздух,
наследник с душераздирающим криком повалился на пол и, поскуливая, ужом заполз под низкую шифоньерку.

Незнакомцы, которым, видимо, самим надоело без дела стоять истуканами, стали медленно, но решительно подходить к столешнице. Из глаз Павла текли слезы отчаяния. Он быстро выбрался на четвереньках из-под шифоньерки и метнулся к окну, с поразительной для него прытью вскочив на подоконник. Однако изуверы настигли его, стащили упирающегося великого князя с подоконника и за руки подвели к самому страшному разбойнику. Тот недобро осклабился щербатым ртом и демонстративно провел пальцем по лезвию окровавленного палаша.

Медленно заносилось над головой великого князя грозное оружие. Павел уже ничего не соображая, настороженно прислушивался к шорохам и, всхлипывая, безудержно чихал.
За всем происходящим через замочную скважину наблюдал Чулков. Когда острый топор завис над монаршей головой, дабы разделить ее на две аккуратные половинки, начальник придворной охраны громогласно закричал:

- Здесь они! Во дворце измена! Его высочеству грозит опасность! Стража, за мной!
Он ворвался в запертый кабинет цесаревича, ловким движением шпаги на лету выбивая секиру из рук главного мучителя. Следом за ним придворная охрана упругой волной вломилась в отверстые двери, смяла, скрутила и растоптала покусителей.
Полуживой от страха великий князь, чей мочевой пузырь тут же опорожнился, благодарно взглянул на Чулкова и повалился без чувств ему на руки.

Во дворце поднялся переполох. Тема для пересудов о покушении на жизнь Павла Петровича заняла центральное место в придворных сплетнях. Слава Богу, живым остался Ипат Кондратьев. Чулков в одночасье стал героем дня. Бравый офицер, в решающую минуту спасающий жизнь своего монарха, стал предметом для тайных и явных воздыханий и даже страстных любовных признаний придворных фрейлин всех возрастов.

Многие наиболее мнительные вельможи крепко-накрепко позапирались в своих дворцовых апартаментах, беспокоясь о том, что преступная шайка злодеев поймана не вся. Те же, у кого любопытство оказалось сильнее всякого страха, поспешили к Павлу Петровичу, дабы выразить ему свои соболезнования и заверить в искренней преданности.

Более часа главный лекарь императрицы обследовал, прослушивал и простукивал теперь уже умиротворенного и сладко почивающего на мягких подушках, окруженного заботой и лаской великого князя. Он рекомендовал ему кнейпповское водолечение, прохладные укутывания и прописал гомеопатические пилюли. Когда же седой доктор покинул опочивальню наследника, к нему приблизился Чулков и учтиво осведомился:

- Ее высочество Ирина Александровна обеспокоена недугом Павла Петровича. Как долго продлится болезнь и можно ли чем-либо укорить выздоровление?
- Что вам сказать? Самочувствие великого князя оставляет желать лучшего. Павел Петрович перенес сильное нервное потрясение, что сказалось на мозговой функции. Состояние тяжелое, но я уверен, что в скором времени оно улучшится и мой пациент поправится. Необходимо спокойствие. Сейчас это главное, – говорил, потряхивая гривой белоснежных волос, светоч медицины.
- Благодарю вас, доктор!
-
Анжелика была удовлетворена событиями, потрясшими весь двор. Поползли слухи и том, что покушавшиеся на монарха разбойники каким-то непостижимым образом бежали из-под стражи и теперь разгуливают на свободе. Оставшись наедине с Чулковым, принцесса подчеркнула, что желала бы видеть великого князя как можно скорее недееспособным, другими словами – душевнобольным. Для достижении этой цели она готова была использовать любые средства. Павел должен был стать сумасшедшим. Это развязывало ей руки.

Через неделю состояние здоровья великого князя Павла Петровича позволило ему выйти прогуляться. И хотя лекарь настоятельно рекомендовал прогулки в парке или лесу, Павел Петрович напрочь отказался от поездки. После случившегося он, как ни странно, стал бояться больших деревьев. А потому предпочел на ночь глядя выйти в город в сопровождении преданного воспитателя своего князя Александра Борисовича Куракина.

В тот тихий осенний вечер цесаревичу Павлу был уготован новый сюрприз. Собственно говоря, великий князь не очень-то рассчитывал надышаться ночным воздухом Санкт-Петербурга, более надеясь покутить в каком-нибудь захолустном портовом кабачке с веселыми девицами. Когда солнце закатилось за горизонт, Павел с Куракиным специально для задуманной прогулки переоделись в гардеробной в простые платья, припасенные во дворце на особый случай, и вышли потайным ходом к Неве. Возле могучего, с красным носом от постоянного пьянства, купчишки, коего представлял князь Куракин, мелко семенил тщедушный осиротевший племянник, на которого здорово смахивал великий князь.

Поздно вечером, выйдя из припортового кабака и направляя стопы в сторону дворца, громогласно распевая мужицкие песня и непристойно балагуря, Павел заметил в темноте одной из подворотен запахнутого в ярко-зеленый плащ человека. Пройдя совсем рядом, он был поражен необычным фосфорическим светом, исходящим от фигуры незнакомца. Лицо его было скрыто широкополой фетровой шляпой, надвинутой на самые глаза. В руке неизвестного был зажат уже знакомый Павлу Петровичу палаш, обагренный, как показалось великому князю, еще свежей кровью. Из подворотни дохнуло мерзким запахом тления.

Не успел цесаревич набрать воздуха в легкие, дабы огласить пустынную улицу отчаянным воплем, как таинственный незнакомец растворился в темноте подворотни. Куракин удивленно посмотрел на побелевшего спутника.
- Что с вами, князь? – невольно спросил он.
- Нет, нет! Ничего… Показалось, должно быть!

Однако через сотню шагов незнакомец призраком вновь вынырнул из темноты и, погрозив окровавленным топором, бесследно испарился.
- Нет, я ничего не заметил, Бог свидетель, вам что-то примерещилось. Откуда в этих местах могут быть разбойники? Ведь мы почти возле дворца, здесь каждый закоулок прочесывает жандармский корпус! – удивленно распинался Куракин, успокаивая изменившегося в поведении Павла.
-
Князь выглядел подозрительным и пугливым. Они подошли совсем близко к скульптурному изображению сфинкса, подле которого являлся незнакомец в плаще, и, разумеется, никого не обнаружили.
- Я схожу с ума! – вскрикнул Павел, сжимая шапку в холодеющих пальцах. – Мне страшно!
Серьезно обеспокоенный нервным состоянием великого князя, Куракин усадил своего воспитанника на скамейку близ набережной и попытался, как мог, успокоить:

- Князь… Павел Петрович, голубчик!.. Не обращайте внимания. Это наверняка видения, бесплотные галлюцинации, вызванные слегка неумеренной дозой спиртного. Да еще ко всему пережитое вами нервное потрясение во дворце! Не беспокойтесь, все образуется, ведь я с вами, мой дорогой! Поверьте…
- Я схожу с ума! – решительно перебил его наследник престола.
- Прошу вас, успокойтесь! Лучше пойдем и осушим еще по стаканчику-другому за ваше здоровье и благополучие вашей матушки. Ну же…
- Нет! На сегодня хватит! Вдруг еще черти примчатся на сон грядущий? Довольно, довольно! Я устал.
- Ну, нет так нет, и хорошо. Тогда пойдем во дворец, вон уже поздно как, и на боковую, на покой, ладно? – Куракин явно испугался за душевное здоровье цесаревича.
- Да, надо спать… Надо спать… Скорее домой!.. – словно в бреду бессмысленно повторял Павел Петрович, поддерживаемый под руку своим наставником.

Когда же они проходили по аллее дворцового сада мимо пустого флигеля, чьи-то сильные мускулистые руки подхватили князя-воспитателя и резко втолкнули за входную стеклянную дверь парадного подъезда. Тот не успел пикнуть, как очутился в непроглядной темноте и чей-то кулак надежно заткнул ему рот, не давая возможности закричать. Потом наступило полное забытье, из которого князь вышел лишь поутру, очнувшись на берегу Невы, под мостом, с початой бутылкой любимого испанского рома.

Павел еще некоторое время продолжал идти один по аллее ночного парка, не замечая отсутствия своего спутника и повторяя как заклинание: «Надо спать!» Когда же до великого князя дошла ужасная истина одиночества в пустынном и темном саду, паника охватила его. Наследный принц завопил нечеловеческим голосом, оглашая воплями окрестности дворцового сада, и резко засеменил в противоположную от дворца сторону в поисках потерянного воспитателя. Поравнявшись с парадной одинокого флигеля, ему, несмотря на глубокую ночь, бросился в глаза лежащий на пороге у двери платок князя, густо испачканный кровью. Не рассуждая, он отступил в полумрак подъезда и тут же в ужасе отшатнулся: внезапный яркий свет, льющийся из всех углов парадной, осветил высокую грузную фигуру в зеленом плаще и широкополой шляпе с плюмажем.

Неизвестный поднял голову, и принц похолодел. Перед ним стоял его прадед Петр Алексеевич, основатель столицы Российского государства. Почти не шевеля синюшными губами, привидение заговорило гулким загробным голосом:
- Павел, бедный мой, бедный… Я желаю, чтобы ты не особенно привыкал к этому миру, потому что ты в нем не останешься долго…
-
Обезумевший от ужаса Павел Петрович с пронзительными воплями вылетел из парадной и, не разбирая дороги, прямиком через кусты и лужайки для гольфа, помчался ко дворцу.
Минутой спустя из сумрака подъезда вынырнул начальник имперской охраны и, подойдя к зеленому призраку, насмешливо сказал:

- Что, получилось? Здорово он от тебя улепетывал… А ведь похож ты, сукин сын, на августейшего покойника, ох, как похож! Разоблачайся-ка живо и марш под замок!
Зеленый призрак неуклюже стал стягивать плащ, а Чулков устало опустился на ступени флигеля. Настроение у него было неплохое, все складывалось, как по-писаному. Угрызения совести не мучили его. Цесаревичу не симпатизировало большинство из царского окружения, рассыпавшегося перед наследником угодливой лестью. Не любил его и Чулков, и вовсе не потому, что Павел был супругом его возлюбленной, чья воля была для Арестрата законом.

Прошло несколько дней, и супруг Анжелики вновь предпринял попытку прогуляться вечером в надежде на веселое времяпрепровождение. Однако призрак его прадеда упорно преследовал великого князя повсюду, хотя сопровождавший его Куракин ровным счетом ничего не замечал.

Это послужило причиной затворничества и уединения великого князя, который, беспокоясь за свое душевное равновесие, сидел все дни дома, запершись в своем кабинете и погрузившись в мысли, одному ему ведомые.

Какое-то время он пробовал было гулять в дворцовом саду, хотя это место и навевало ему недобрые воспоминания о призраке. Правда, теперь он обходил летний флигель, стараясь даже случайно не очутиться поблизости. Однако ни один день не обходился без беспокоящих его происшествий, что весьма огорчало его венценосную мать.

В какой-то момент, оставшись один, без сопровождавшего его повсюду воспитателя, Павел слышал из зарослей терновника или пихты то протяжный волчий вой, то грозное кабанье хрюканье. Ветви качались, грозя раскровенить ему лицо, а корни деревьев хватали за ноги. Во всем ему мерещилась опасность, и ко всему присовокупился навязчивый страх смерти. В своем же безумии Павел был более чем уверен.

Даже в собственной спальне он не находил покоя. Однажды, когда сладкая дрема уже смежила его веки и блаженная истома растеклась по усталому, ослабевшему телу, в опочивальню проскользнула сказочная дева из персидского гарема. На деве были лишь воздушные шальвары из прозрачной ткани. Весь ее облик и ангельские черты точеного лица затуманили и без того слабый рассудок великого князя. Он сбросил с себя одеяло и в одном исподнем двинулся навстречу к прекрасной махе. Дева тянула к наследнику голубые ладошки, призывая к себе…

Но едва Павел прикоснулся к прелестнице, как его обдало холодом остывшего трупа. Павел отпрянул и, бросившись в постель, нырнул под одеяло с головой. Дева последовала за ним и села у изголовья. Холодные руки лярвического существа ласково заскользили по его шее… Желание с новой силой охватило великого князя, он приоткрыл глаза… Перед ним, кутаясь в грубые лохмотья, сидела омерзительная морщинистая старуха с неопрятными космами седых волос.

Павел забился в судорогах нервного припадка и с брезгливой яростью спихнул чудовище со своей постели…
Старуха захохотала глухим утробным басом и исчезла…

После происшествия в спальне цесаревич долго не мог прийти в себя, отказываясь кого-либо принимать, в том числе и лекаря. Очаровательную супругу он не только перестал навещать, но и просто не желал видеть. Он потребовал удесятерить охрану своих апартаментов и более уже не выходил за пределы опочивальни и кабинета.

Лекарь находил Павла Петровича в весьма худом здравии и прописал пиявки к затылку для очистки крови. Он ежечасно навещал больного, словно стремясь распознать причину болезни в слабой ниточке бьющегося пульса на исхудавшей руке венценосца. В поправку и выздоровление великого князя мало кто надеялся при дворе.

Однако он все же поправился, не смотря ни на что и всем на удивление. И хотя великий князь, пребывая в постоянном страхе за свою драгоценную жизнь, на продолжительное время замкнулся в себе, предпочитал ни с кем не встречаться и никого не принимать с визитами, препоручив все дела своей супруге, Ирине Александровне, он все же верил единственному человеку при дворе.

Этим человеком был начальник придворной охраны Арестрат Чулков, личность проверенная и вне всяких подозрений. Только на него одного мог всецело положиться будущий император Всероссийский.



                Глава седьмая


Итак, на некоторое время мы оставим прекрасную Анжелику в России и вернемся в незабвенную Францию.

Провансалец Франсуа Журбен, вассал шевалье Фридриха де Грииза, оставил укрытие под большим кустом и как можно незаметнее перебрался к следующему. Здесь, стоя на коленях, он немного передохнул, большими глотками вбирая прохладный воздух в легкие. Луна почти скрылась за темными облаками, но света было вполне достаточно для изучения цели через маленький просвет в зарослях, окружавших замок.

Здание выглядело очень внушительно даже ночью. Это был большой добротный особняк, более похожий на неприступную крепость нормандских конунгов. Таких особняков во Франции стояло в избытке. Обычный родовой замок мелкопоместного баронета, чей титул куплен у короля за каких-нибудь сотню луидоров. Франсуа хорошо изучил этот замок, разузнав досконально систему ходов и выходов, подъемных мостов и скрытых ловушек, и он надеялся, что ежели счастье не отвернется от него, то пробравшись туда, он сможет погрузить стилет в черное сердце баронета Армана де Сюиля.

Он откинул прядь темных волос с мокрого лба и вытер пот тыльной стороной кисти. Жизнь наемного убийцы была весьма опасной: если попытка не удавалась – грозила верная и медленная мучительная смерть. А иногда, даже в случае удачи, закон обеспечивал вместо награды ту же смерть. Но Франсуа Журбен не был обычным наемным убийцей. Фактически это его первый опыт в подобном деле, и он все сделает как надо, потому что убив де Сюиля, станет полноправным владельцем замка.

Жадные карие глаза Журбена сверкнули при мысли о гарантиях, которые давал его хозяин, шевалье Фридрих де Грииз.
- Франсуа, – сказал он, – убей эту свинью де Сюиля и все его будет твоим вместе с наследницей Августой.
-
Сердце Журбена тогда застучало от радости, поскольку юная Августа могла поспорить по красоте с любой знатной дамой из свиты самого короля.
С тех пор, как при загадочных обстоятельствах погибли законные владельцы баронетства де Сюиль, опекуном единственной наследницы до ее полного совершеннолетия стал младший брат покойного баронета Арман, получивший угодья, потомственный титул и замок с сиротой Августой вместе с регентством имения.

- Ну, ну, парень, – продолжал де Грииз, – не думай, что я ничего не знаю о ваших отношениях. Не забывай, что Августа моя двоюродная кузина. Она-то мне и рассказала о тайных встречах с тобой…
-
Большие неровные зубы Франсуа блеснули в лунном свете, когда он вспомнил, как тогда смутился и глупо залился краской при этом откровении. Его рука крепко сжимала костяную рукоять стилета, заткнутого за пояс. Августа, вся эта земля и строения будут его, только его, если убить одного человека, всего одного. Ломанные зубы щелкнули, когда он решительно напряг мускулы острого подбородка. Награда была так велика, что хотелось воткнуть лезвие стилета в толстый живот баронета немедля. Он резко вырвал клинок из-за пояса и с силой вонзил несколько раз в сырую землю, пока серебристое лезвие не испачкалось жирной грязью. В изнеможении от опьяняющих грез победителя он перекатился на спину и провел дрожавшим лезвием по синему сукну камзола на своей груди, оставляя две длинные коричневые полосы грязи.

Лежа и задыхаясь от вожделения, он думал об Августе, о том, как вспыхивали ее серые глаза, когда девушка рассказывала о грубом обращении с ней опекуна. Как поджимались ее вишневые губа, когда она страстно упрашивала избавить ее от этого человека.
- Франсуа, любовь моя, – шептала она, – знаешь, как только ты убьешь Армана, мой кузен защитит тебя и проследит, чтобы ты стал новым хозяином замка. Отбрось все свои сомненья, любовь моя, и представь, какие радости нас ждут, когда все будет сделано.
-
Здесь, словно желая продемонстрировать все обещанные удовольствия, она прижималась к нему теплым телом и впивалась в губы влажным, страстным поцелуем. Маленькая девичья рука бесстыдно проникала в его панталоны и нежно сжимала напрягшегося мужского зверя. Так они и оставались сомкнутыми в объятьях, пока однажды Журбен, переполненный чувствами, не попытался высвободить из тесного лифа налитую грудь девушки. В тот же момент Августа резко отстранилась, произнеся с расстановкой:

- Лишь тогда я буду твой до конца, когда ты убьешь подлого Армана. Кпровь моих несчастных родителей призывает к отмщению! Клянусь нашей любовью, это дело его гнусных рук. О, Журбен, ведь ты не допустишь, чтобы и я стала жертвой этого негодяя! – она снова бросилась в объятья преданного вассала. – Твоей… Я буду твоей до конца! Только после… после того… убей его, и я буду принадлежать тебе полностью.
-
Франсуа поднял испачканный стилет и напряженно посмотрел на него. «Это не оружие, – подумал он. – Это ключ. Ключ возмездия, который откроет для меня все, чего я только желаю от жизни». Он с жаром вновь опустился на колени и посмотрел через куст. Ему не терпелось исполнить свое дело. Чем скорее последует смерть баронета, тем раньше он займет место рядом с Августой. «Но терпение, – решил он про себя, – я должен рассчитать время нападения очень тщательно. Следует подождать, пока Арман останется один, без охраны, ничего не подозревая. Когда это время придет, я ударю наверняка…»

Желтое пламя множества свечей мягко колебалось из стороны в сторону, бросая отблески на красочные гобелены и ковры богато украшенной гостиной. Длинный дубовый стол под белоснежной скатертью прогибался от тяжести всевозможных вин и яств. Искрились в хрустале шипучие напитки, огромные окорока покоились на золоченых блюдах, в то время как фазаны, перепела и куропатки без особого порядка занимали свои места между мерцающими кубками, братинами и жбанами с душистой влагой. Поваренок тут же у каминной решетки поворачивал вертел над огнем, наблюдая, как с поджаривающейся тушки вальдшнепа падают в пламя шипящие капли жира.

Однако не все было спокойно в трапезной этим вечером. Исполняя многочисленные обязанности, слуги бросали тревожные взгляды на хозяина во главе стола. На противоположном конце сидела Августа, терпеливо ожидая разрешения приступить к ужину. Арман де Сюиль пристально смотрел на маленькое, худосочное создание, единственную персону, сидящую за столом с ним и его племянницей.

На лице этого тщедушного человечка, изборожденном глубокими морщинами, было написано невыразимое страдание. Он старался изо всех сил как можно быстрее отрезать себе кусочек от каждого соблазнительного блюда. Затем он бросал кусочек на собственную тарелку и с опаской нюхал. Наколов мясо на тонкую золотую вилочку, человечек опасливо откусывал от него, резко откидывал назад голову, уставясь глазами в потолок, и катал сочное мясо языком во рту. После, робко пожевав, проглатывал, закатывая глаза, как будто во рту у него был кусок зазубренной стали.

На короткое время «грибной человек» (а это был именно он) застывал как бы в глубокой молчаливой молитве. Потом голова его опускалась, глаза вновь открывались и со вздохом облегчения он кивал хозяину, показывая, что именно эта пища не была отравленной.
Впрочем, баронет Арман был слишком голоден, и то, что приходилось ждать, покуда дегустатор таким тщательным образом проверял на ядовитость пищу, истощало его и без того небольшое терпение до крайности.

- Давай же, любезный, давай, – рявкнул он внезапно, сведя кустистые черные брови почти в одну линию. Его широкие ноздри явственно раздувались, а дыхание участилось. – Этак еда остынет до того, как я начну есть.
Тонким скрипучим голоском дегустатор, запинаясь, ответил:
- Я полагаю, все уже можно есть, монсеньер.
- И давно пора, – проворчал Арман, запуская короткие толстые пальцы в ближайший супник с птицей.

Августа с отвращением наблюдала, как он отрывает ляжки и впивается глубоко в мясо острыми желтыми зубами, оставляя блестящий жир на черной бороде и усах.
- Вино пробуй, вино! – промычал баронет с полным ртом.
Дегустатор подскочил на месте, услышав команду хозяина, и маленькими глотками, согласно своему правилу, принялся отпивать темно-красную жидкость.
- И такое беспокойство всякий раз во время еды, – проворчала Августа.
- Беспокойство, да? – возмутился де Сюиль, махнув в ее сторону огрызком куриной ноги. – Я знаю слишком многих господ, кто приложил бы все усилия, дабы лицезреть меня мертвым.
-
Лицо его побагровело от гнева; Арман остервенело обглодал мясо и, отбросив кость в сторону, воткнул большой разделочный нож в окорок напротив. Немного поразмыслив, он добавил:
- И вот еще что: я не доверяю вашему кузену тоже.
-
Губы Августы слегка поджались, но в остальном ее круглое бледное лицо сохранило обычное выражение. Она не собиралась вновь быть втянутой в крупную ссору. Девушка спокойно ела, стараясь не слышать громкого чавканья, издаваемого опекуном.

В конце концов, сегодня та самая решающая ночь. Через каких-то несколько часов Раман де Сюиль будет мертв. Августа бросила взгляд на его напряженно жующее потное лицо и подумала: «Ешь как следует, жирное брюхо, это последний твой ужин на белом свете».
К концу трапезы все слуги, один за другим, были отпущены из гостиной, пока баронет не остался вдвоем с племянницей. Августа вполне насытилась, тогда как Арман еще способен был продолжать свое обжорство.

- Мне следует присмотреть за кое-какими делами, ваша милость, – сказала она, поднимаясь из-за стола.
- Да, да, действуйте, дорогая, вскоре мы встретимся за шахматами, – отвечал он, не утруждаясь оторвать взгляд от копченой кабаньей ноги на блюде.

Августа с едва скрываемым отвращением прошла мимо и скрылась за большой дубовой дверью у него за спиной. В коридоре все казалось спокойным и, на цыпочках проследовав к главной наружной двери, ведущей из замка в парк, девушка с удовлетворением отметила, что засов не задвинут еще, как это делали на ночь.

Как можно спокойнее она вернулась в прихожую, с осторожностью миновала дверь в обеденный зал, торопливо вбежала по каменной лестнице к себе в комнату и, оказавшись внутри, надежно заперлась, напрягая слух в попытке уловить снизу какие-либо звуки. Как долго продлится ожиданье, покуда она не услышит предсмертный крик ненавистного опекуна? Когда же провансалец сделает свое дело? Она прикрыла в темноте веки, вслушиваясь с нарастающим вниманием в шорохи за стеной и сдерживая свое взволнованное дыхание, в ушах гулко отдавались удары трепещущего сердца. Все, что ей оставалось теперь – это только ждать.

Лишь на мгновение Журбен застыл перед главным входом. Крепко сжимая рукоять стилета, он осторожно толкнул большую, обитую бронзовыми украшениями, дверь. Тихо скрипнув, она поддалась…

Коридорный полумрак и тишина охватили его, чуткие уши не уловили ни звука, и он тенью скользнул по неровным выщербленным ступеням, остановившись перед дверью в гостиную. Затаив дыханье, Журбен приложил ухо к филенке, опасаясь услышать шум голосов и звуки веселья, однако все было спокойно. Тогда провансалец медленно приоткрыл дверь, готовый в любой миг броситься обратно по коридору в ночную безопасность замкового парка.

Но ничего не произошло. Арман де Сюиль находился в следующей за гостиной, трапезной комнате. Губы Франсуа растянулись в ухмылке, он впился взглядом в ничего не подозревающего баронета и, сжимая стилет, двинулся внутрь залы. И тут неплотно прикрытая дверь распахнулась сквозняком, издав резкий скрип.

Арман де Сюиль, привлеченный внезапным шумом, повернул голову. Он сделал это как раз вовремя, чтобы увидеть фигуру в темно-синем камзоле, бросившуюся на него с отвратительно острым кинжалом в вытянутой правой руке. С воплем ужаса баронет слетел со стула, швырнув его в направлении нападавшего. Журбену это не нанесло никакого вреда, но кое-как устояв на ногах, он уже не мог помешать де Сюилю бежать.

- Стража! Убивают, убивают! Стража, сюда, ко мне! – призывал баронет, отступая вдоль стен и швыряя в противника все, что попадало под руку.
Отвага провансальца быстро сменилась паникой, когда дождь из оловянных тарелок, серебряных блюд, кубков и целой корзины фруктов обрушился на его голову при погоне вокруг просторного стола за вопящей жертвой.

Он так увлекся, что очутился, ничуть не приблизившись к хозяину замка, сам отрезанным от выхода. Когда же он, наконец, вспрыгнул на стол, чтобы оттуда броситься на баронета и нанести смертельный удар, из коридора раздался топот бегущих ног. Теперь было поздно заниматься проклятой жертвой, нужно было позаботиться о том, чтобы спасти собственную шкуру.

Франсуа спрыгнул со стола и подбежал к двери, столкнувшись лицом к лицу с первым охранником. В отчаянном броске он погрузил стилет по рукоять в горло слуги. С придушенным хрипом охранник выронил оружие и, вцепившись в перерезанное горло, медленно опустился на колени, кашляя потоками черной крови, хлынувшей из широко раскрытого рта…

В одно мгновение Журбен подхватил выпавшую шпагу и ринулся к выходу, но еще три охранника, сверкнув клинками, ворвались в трапезную. Звон стали пронесся по залам. Провансалец с яростью сражался в неравной схватке. Сквозь стук клинков донеслись возбужденные вопли Армана де Сюиля:

- Не убивайте его! Не убивайте его! Я хочу его живым, слышите! Он мне нужен живым!
Хотя Журбен дрался, как одержимый, вскоре он понял, что загнан в угол. И вот шпага уже выбита из его руки, а сам он прижат к стене тремя мерцающими остриями, нацеленными в горло. Накрепко связав, неудачливого убийцу подтащили к тому, кого он намеревался сделать своей жертвой.

- Ну, милый мой друг, – сказал де Сюиль и, довольный своей шуткой, захохотал, показывая желтые клыки, – расскажи теперь, кто послал убить меня? Дай правдивый ответ, и я отпущу тебя, а солжешь – твоя безмозглая голова протухнет на колу.

Журбен уставился с молчаливым вызовом на победителя. Потом, все так же сохраняя молчание, внезапно плюнул со всей силы баронету в лицо. Де-Сюиль, заревев от ярости, выхватил у ближайшего слуги шпагу… Франсуа зажмурил глаза и напрягся, ожидая удара, который завершит его страдания. Однако удара не последовало. Он осторожно приоткрыл глаза и увидел, что Арман опустил клинок. Баронет заговорил снова, нестертая слюна стекала по щеке прямо на черные усы.

- Так вот чего ты добиваешься! Или, может, я ошибаюсь? Ты ждешь быстрой смерти, чтобы я не мог разузнать, кто подослал тебя, а?
- Ты все равно ничего не добьешься, – выдавил Журбен и сам засомневался в своих словах.
- Ах, не добьюсь… не добьюсь ли, а?! Мы поглядим насчет этого… – жестоко промурлыкал де Сюиль.
Вновь нехорошо осклабившись, он четким размеренным голосом приказал охранника отвести провансальца в подвал, надежно привязать к скамье и присмотреть, чтобы угли в жаровне нагрелись как следует.

После, повернувшись к пленнику, добавил:
- Скоро ты запоешь у меня по-другому, не беспокойся…
Когда Франсуа вели в темницу по многочисленным переходам замка, краем глаза он увидел белое вытянувшееся лицо Августы, смотревшее на него и его конвой через небольшое оконце во внутреннем дворике родового поместья де Сюилей.

Баронет не последовал в пыточную немедля. Вместо того он проследил, как выносят из трапезной мертвого слугу, как зачищают ковер и убирают комнату. Когда гостиная и трапезная были приведены в порядок, а слуги отпущены, к нему робко подошла Августа.
- Дядя, дорогой, я так беспокоилась за вас, – сказала она как можно более нежно, беря его за руку.

Но баронет только рассмеялся в ответ:
- Ну, ну, дорогая Августа, не глядите так печально, я в полном порядке, он не добрался до меня настолько близко, чтобы причинить вред.
Арман прижал ее руку к своим мокрым губам, и девушка невольно закрыла глаза, стараясь скрыть отвращение к этому толстому, неряшливому человеку.

- Что вы сделаете с ним, сударь? – спросила она, когда баронет оторвал губы от ее руки, стараясь говорить без волнения.
- Постараюсь узнать, кто его подослал, дорогая.
- Как же вы этого добьетесь? – на сей раз ей не удалось скрыть легкой дрожи в голосе.
- Буду пытать глупца, пока он мне все не скажет, – ответил решительно де Сюиль.
- Понятно, – побелевшими губами прошептала Августа, затем быстро добавила: – вы ведь разрешите мне спуститься вниз попозже, посмотреть, как у вас продвигаются дела?
- Конечно, милая, я рад, что также как и я, вы заинтересованы узнать, кто стоит за этим заговором.

При выходе из комнаты он вновь приложился к ручке племянницы, и опять девушка содрогнулась от омерзения. Она потирала влажные ладони одну о другую, в задумчивости прохаживаясь перед пылающим камином. Августа прекрасно знала об искусстве, с которым ее опекун пытал людей, и догадывалась, что вопрос признания лишь во времени, которое сможет продержаться Журбен. Хотя он и мужественен, но под пытками де Сюиля не устоит. Вот только кого назовет провансалец своими сообщниками: ее кузена, ее саму или же их обоих вместе?..

Сказать по правде, Августа, хотя и не избегала мужчин, но была к ним почти равнодушна. Обещания де Грииза увезти ее в Россию, когда все кончится, где его дальняя родственница маркиза дю Плесси де Белльер оказалась у самых верхов власти, сделавшись невесткой Великой Екатерины, манили ее, как сладкий сон. Ради этого она готова была убить не только свинью де Сюиля, но и пожертвовать всеми своими кавалерами, вместе взятыми, не говоря о простаке провансальце, который теперь, к тому же, при скором разоблачении мог погубить и ее саму.

Ради того, чтобы приблизиться к Той, которая стала ее кумиром, богиней ее грез и бессонных сладостных ночей, она готова была на все. О, как сожалела она, что не смогла влюбить в себя Павла! Какой преданной, покорной невесткой стала бы она для русской императрицы! Ведь та намекала на возможность такого союза Людовику, но он подсунул цесаревичу эту шпионку Анжелику, и сам стал домогаться сероглазой Августы.

А она бредила только русской царицей. Ради встречи с Екатериной, сирота де Сюиль отвергла любовь самого короля и специально скомпрометировала себя в глазах Людовика связью с кузеном Фридрихом де Гриизом, да и Фридриха выбрала лишь потому, что бывшая «маркиза ангелов» приходилась ему дальней родственницей и теперь надолго осела в России, составив блистательную партию с цесаревичем Павлом.

Она увидела впервые русскую императрицу на званом обеде герцога де Ришелье, устроенном по случаю ее приезда во Францию. Величественная, яркая, роскошная в свите окружавших ее красавиц фрейлин, Екатерина произвела на Августу ошеломляющее впечатление. Пятнадцатилетняя девушка, как зачарованная, не в силах была отвести глаз от монархини неведомой, заморской державы. Она буквально влюбилась с первого взгляда в эту поистине великую женщину.

Екатерина также почти сразу обратила внимание на длинноногого милого подростка в тяжелом кисейном платье, усыпанном жемчугами, над которым бессонно трудились все горничные и портные имения де Сюилей. Юношеская угловатость с искусственной чопорностью и напыщенной манерностью светской дамы, изо всех сил изображаемой Августой, невольно рассмешили русскую государыню.

Сразу же после первого вечернего менуэта императрица подошла к девушке и, взяв ее под локоток, шепнула, чтобы та молча, без вопросов следовала за ней. Августа так и поступила, не в силах противиться переполнявшему ее чувству щемящего ожидания. Поднявшись на второй этаж ришельевского замка, императрица мягко втолкнула девушку в одну из дверей…

В комнате было хорошо натоплено и повсюду горело множество свечей. Посредине стояла массивная кровать под пологом, покрытая белоснежными перинами с целой горой подушек различной величины. Свою постель Екатерина всюду возила с собой. Пять прекраснейших великосветских фрейлин почтительно согнулись в поклоне, приветствуя свою госпожу.

Дальше все было, как в прекрасном сне. Чьи-то нежные руки подвели Августу к императрице, Екатерина взяла лицо девушки в свои теплые ладони и заглянула бездонными темными, как омуты, глазами, казалось, в самую душу…
– Дитя мое, следом за мной сюда прибудет мой сын Павел… Он недавно овдовел. Желаешь ли ты стать моей невесткой?
– О да! – прошептала потрясенная девушка, не веря в свое счастье. – Да, да, да… – как в бреду повторяла она, осыпая поцелуями руки императрицы.
– Полно, полно, милая! Я все улажу, не беспокойся, если… если ты сейчас же докажешь мне свою любовь… – пообещала государыня, тронутая искренностью прелестного юного существа.
– Я люблю вас… я люблю вас всем сердцем… – шептала, как в бреду, сирота.
Мягкие губы прильнули к девичьим губам, и словно молния пронзила все тело Августы, в голове зашумело, и неведомый ранее огонь разлился по напряженным членам. Все поплыло перед глазами и далее растворилось в радужном тумане. Девушка уже слабо соображала, что делают с ней, как сыплются на пол заколки, как роскошное платье, шурша водопадом, падает к ее ногам, как расторопные фрейлины, теперь почему-то совершенно нагие, но от этого еще более прекрасные, подводят ее к пологу царственного ложа…

Того памятного вечера Августа не могла забыть, грезя не однажды об очередной встрече с русской государыней. Если бы она только могла, преодолев все преграды, оказаться в далекой России, рядом с той, кто был ей дороже и милей всех принцев и вельмож Франции! И вот именно сейчас все задуманное повисло на волоске…
Однако так просто сдаться и позволить рухнуть всем планам, Августа не могла.

Когда Арман де Сюиль вошел в подвал, его зашатало от спертого воздуха. Металлическая жаровня пылала в правом углу, и из нее, кружась, поднимались клубы дыма с хлопьями сажи. В центре каменного мешка, надежно привязанное к низкой деревянной подставке, покоилось распростертое тело Журбена. Он был обнажен до пояса, с босыми ногами. Баронет с усмешкой взглянул сверху вниз на лицо, белевшее на уровне его собственных коленей.

- Отлично вижу, что у вас все готово, – произнес он с удовлетворением в голосе. – Теперь можете уйти. Я надеюсь, что в моем распоряжении имеется все необходимое.
Слуги баронета почтительно вышли один за другим, оставив врагов поедать друг друга глазами.
- Я полагаю, ты еще не образумился, – усмехнулся в усы де Сюиль, когда дверь закрылась.
- Пошел ты к дьяволу! – выплюнул Франсуа, желая себе быть таким же мужественным, как его слова.

Баронет хмыкнул, пожав плечами, и затем достал с висящей над жаровней закопченной полки толстый кусок выдубленной кожи. Проворно подойдя к пылающей жаровне, он невольно отшатнулся от дохнувшего ему в лицо дымного жара. Из раскаленных углей торчали два длинных металлических стержня. Де Сюиль осторожно обернул кожу вокруг одного из них и вытащил из огня. Журбен попытался было приподнять голову, посмотреть, что происходит, но она была надежно зажата в деревянных тисках.

Баронет медленно приблизился к скамье. На которой лежал провансалец, и со звериным выражением на бородатом лице прижал ярко-красный конец кочерги к правой ступне Журбена. Вопль разрезал тишину, тело в станке взвилось в попытке освободиться, члены и голова несчастного бессильно забились о скамью. Раскаленное железо шипя прожгло кожу, а непрерывный поток яростных криков и проклятий все рвался и рвался из глотки обреченного в удушливый смрад подземелья. Когда Арман де Сюиль увидел, что его пленник теряет сознание, он отодвинул пыточный крюк от обгорелой ступни и вернул его в огонь. После, подойдя к большому ведру, набрал черпак ледяной воды и плеснул в лицо Франсуа.

- Ну, – спросил он, швыряя пустой черпак в ведро, – у тебя еще не всплыло в памяти какое-нибудь дерьмо? Кто велел убить меня?
Журбен, обливаясь холодным потом от нестерпимой боли в ступне, но все еще контролируя свой разум, прошипел сквозь стиснутые зубы:
- Ты ничего не добьешься своими пытками, жирная, гнусная свинья. Я все равно ничего не скажу тебе, скотина…
-
Лицо де Сюиля потемнело от злости. До сих пор он испытывал лишь наслаждение, упиваясь своей безграничной властью над этим жалким наемником, последнее же оскорбление глубоко задело его самолюбие.

«Значит, жирная, гнусная свинья?! – повторил он про себя, сатанея. – Через несколько минут ты будешь просить пощады и вымаливать прощение, но только этот труд будет напрасным». Арман быстро подошел к жаровне и, вытащив другой железный стержень, вернулся к провансальцу. Франсуа взглянул вверх, на мучителя, и с ужасом увидел, как дымящийся красный конец медленно опускается на его правый глаз…

- Я расскажу, расскажу, – закричал обезумевший уже только от ожидания боли и страха Журбен, – остановись, слышишь?! Я буду говорить, буду! Я расскажу все, что ты захочешь, ты слышишь меня?!
-
Но Арман де Сюиль был вспыльчивым человеком, он все еще пылал от обиды и оскорбления. Баронет хладнокровно поднес раскаленный стержень к вытаращенному в ужасе глазу и надавил на ручку… Со спокойным удовлетворением он наблюдал, как глаз бешено пузырится и стекает по мокрой щеке ненавистного ему покусителя, извивающегося в смертельной муке. Ослепив оба глаза Журбена, баронет отбросил кочергу… Провансалец провалился в беспамятство.

И в этот миг в подземелье спустилась Августа. Зрелище, которое представилось ей, согнало и тот слабый цвет с лица девушки, что еще оставался.
- Он еще не назвал вам никого, дядюшка? – спросила она сразу же, как только нашла в себе силы заговорить.
- Еще нет, моя дорогая, – ответил де Сюиль, прислонившись к стене, – но скоро скажет, как только придет в себя. Я уверен в этом!
- Вы выглядите разгоряченным и уставшим, сударь, – пропела нежно Августа, – я принесла вам вина, утолите жажду…
- Благодарю вас, душа моя, – растрогался опекун, целуя ей пальцы с протянутым бокалом вина в знак благодарности. – Должен признать, что эта работа вызывает жажду. Вы так добры, что вспомнили обо мне.

Он с признательностью принял вино и залпом осушил кубок. Подойдя к неподвижно вытянувшемуся на скамье Журбену. Баронет критически осмотрел его тело.
- Поскольку вы здесь, Августа, я попытаюсь привести его в чувство, дабы ваше любопытство было удовлетворено, как и мое собственное.
- О, не стоит, нечего торопиться, ваша милость, – вздрогнув, чуть слышно прошептала она внезапно осевшим голосом, – пусть приходит в себя, когда ему заблагорассудится.
- Чепуха, – отрезал де Сюиль, – чем скорее мы узнаем, тем скорее сможем покончить с ним и тогда перейдем к нашим шахматам. Надеюсь, сегодня я отыграюсь у вас, Августа…

Он усмехнулся, темные глаза под косматыми бровями алчно вспыхнули, когда баронет окинул оценивающим взглядом гордую фигуру наследницы де Сюиль. Девушка была в самом расцвете лет, Арман же не слыл приверженцем пуританской морали и вовсе не прочь был полакомиться свежей плотью племянницы. Запах крови и нечистот почему-то невероятно возбуждал его, или это вино так подействовало? И потом… в случае их брака, он не терял полюбившегося ему баронетства.

Резким движением де Сюиль притянул Августу к себе и, прижав к груди опешившую от неожиданности девушку, жадно впился в нежную шею губами. Хоть и это было ей мерзко, Августа терпела испытание с радостью, лишь бы оттянуть еще немного драгоценного времени. Затрещали застежки корсажа на груди, и платье под натиском бурных ласк баронета стало неудержимо расползаться, обнажая свою прелестную хозяйку…

Однако Арман также внезапно оставил племянницу, как и начал свои домогания, и переключил внимание на провансальца. Он плескал на Журбена холодной водой до тех пор, пока тот не подал первых признаков жизни и не начал стонать. Тогда де Сюиль наполнил ковш и жадно выпил всю воду, внутри у него горело…

- Пощадите… пожалуйста, мессир… – мычал почти нечленораздельно Франсуа.
- Имена! Дай мне имена! – громогласно приказал баронет.
- Хорошо, но обещайте, что прекратите пытать меня, если я скажу… – упрашивал Журбен.
- Да, я обещаю, – прохрипел, тяжело дыша, де Сюиль, вовсе не намереваясь выполнять свои обещания.
Проклятая жажда сжигала нутро. Ему очень хотелось выпить еще воды.
- Это была Августа, ваша племянница, и ее кузен, Фридрих де Грииз, – слабо прозвучал угасавший голос.
- Что? – прошипел баронет, поворачиваясь к Августе. – Вы?!

Девушка прижалась спиной к стене, неотрывно следя за опекуном. Его вытаращенные глаза уставились на нее, все еще не веря. Она молчала. Просто ждала и молчала, вжимаясь спиной в сырой камень стены…
- Как… убь-у-у…
Но слово «убью» не давалось ему, звуки застревали в обожженной глотке. Одна рука Армана вцепилась в горящее горло, другая прижалась к желудку, откуда внутренности, казалось, вылезали наружу…

Августа, не шелохнувшись, наблюдала, как отрава, разведенная в вине, начинала действовать. Опекун, задыхаясь и корчась, упал. Ноги его яростно дергались, пока он катался по земляному полу темницы, разбрызгивая желтую пену с посиневших губ, наконец он замер, уткнувшись лицом в жбан с водой…

«Вот и все», – прошептала Августа про себя. Затем она посмотрела на жалкую фигуру, привязанную в центре пыточной, скользнула взглядом по пустым обугленным глазницам узника, укоризненно покачала головой, как бы сожалея о бездарном наемном убийце, предавшим и едва не погубившим всех.

- Не надо больше, вы обещали, ваша милость, ваша честь! – вскричал обеспокоенный наступившей тишиной Журбен. 
Не говоря ни слова, Августа шагнула вперед, подняла с пола короткую чугунную цепь, пристегнула ее к основанию жаровни и медленно потащила на середину темницы, остановив прямо над головой провансальца.

- Мессир, что вы хотите сделать?! Ведь вы обещали, сударь… вы обещали… – скулил голос обезображенного провансальца.
Августа молча подняла с пола кочергу и изо всех сил толкнула жаровню. Та медленно наклонилась и внезапно упала, высыпая содержимое пылающей грудой на лицо Журбена. Затем полновластная и свободная хозяйка баронетства де Сюилей отбросила кочергу и вышла из пыточной. Связанные члены человека еще крутились и дергались, но уже ни звука  не доносилось из-под кучи пылающих углей.

Наконец, после смерти опекуна, Августа могла беспрепятственно соединиться в законном союзе с кузеном Фридрихом де Гриизом, связь с которым так резко охладила внезапный интерес Людовика к ее скромной персоне. Спросив благословения старого друга семьи герцога де Ришелье и наскоро обвенчавшись, семья де Гриизов готовилась к переезду в Россию, где дальняя родственница Фридриха еще более упрочила свое положение у трона русского государства. Но произошло это лишь спустя целый год…



                Глава восьмая


- Ее высочество великая княгиня Ирина Александровна! – отрапортовал камердинер, угодливо склонившись перед императрицей.
- Проси…

На половину, занимающую во дворце царские апартаменты, плавной женственной поступью вошла Анжелика, по-прежнему покоряющая красотой и обаянием всех придворных.

- Здравствуйте, ваше величество.
- Как это мило с вашей стороны навещать изредка свою свекровь! Присаживайтесь, принцесса.

- Прошу прощения, государыня… но я с прошением к вашему величеству.
- Пожалуйста, пожалуйста!.. Оставьте лишние церемонии, дорогая Ирэн, кому нужен этикет между родными людьми? Я никогда не скрывала искреннего расположения к вам и с превеликим удовольствием выслушаю вас.

- Я в некотором волнении за судьбу своего кузена со стороны матери. После недавней женитьбы на баронетесе Августе де Сюиль, обстоятельства на родине складываются неблагоприятно для Фридриха. Настоящая служба не устраивает Фридриха, поэтому он просит вашего соблаговоления послужить верой и правдой Российской империи.


Невольное, хотя и мимолетное удивление Екатерины, едва выраженное легким изгибом бровей при оглашении имени Августы де Сюиль, не ускользнуло от Анжелики. Умные глаза императрицы оживились и, подумав недолго, она ответила:

- Что ж, эта просьба вполне разрешима. Пост выборгского генерал-губернатора его устроит?
- О, конечно! О большем я не смела и мечтать, ваше величество. Покорнейше вас благодарю.
- Не стоит, душечка. Буду рада видеть вашего кузена с супругой у нас при дворе.
- Еще раз благодарю вас, ваше величество. До свидания, – великая княгиня сделала глубокий реверанс и удалилась.
-
После ухода невестки Екатерина принимать никого не стала. Появление при дворе Августы де Сюиль обещало приятно рассеять монаршую скуку. Но крупную интригу затевать не было смысла.

Прошло совсем немного времени, как Фридрих устроился на русской службе и был определен Павлом Петровичем, заметно оправившемся после нервных припадков, на место генерал-губернатора. Кузен великой княжны приехал со своей супругой Августой, связанной с императрицей Екатериной узами давнишней дружбы и взаимного уважения.

Следует заметить, что письмо, писанное Фридрихом Анжелике и настолько счастливым образом решившее его судьбу, не являлось его собственным решением, а было выстрадано и надиктовано Августой, явившейся свидетельницей того, как ее супруг, окруженный неверными ему приближенными, постепенно втягивался в коварные интриги, месяц за месяцем проводил в запоях и беспутных увеселениях.

Помня о благосклонности к себе русской императрицы, она решилась пожертвовать своим благополучием, дабы оторвать Фридриха от нежелательной компании и уговорить его перейти на службу к Екатерине. Это было далеко не просто, однако наследница де Сюилей все же вымолила у Фридриха письмо к Анжелике.
 
Проницательная маркиза на сей раз и не подозревала, что стоит за вежливой, полной мольбы и признательности, просьбой. Дипломатическая миссия на Крите, предшествовавшая ее ошеломительному браку с великим князем, и последующая (увы, неизбежная) разлука с любимой родиной, на какое-то время лишили Анжелику весьма интересных сведений о кулуарных сенсациях двора Людовика.

Хотя о кратком визите императрицы российской к королю Франции и о странных последствиях, вызвавших пристальное внимание Людовика к юной сироте де Сюиль, приглянувшейся монархине в качестве возможной кандидатуры в невесты для своего сына, ох, как не мешало бы знать маркизе. Но, повторяю, стремительно развивающаяся политическая интрига, непосредственное участие в которой принимал сам король Франции, предполагала полное неведение Анжелики относительно истинных причин ее внезапного отзыва с Крита. К тому же блистательная перспектива брака с наследником Российского престола затмила всю сущую суету.

Родственные связи между дю Плесси и де Гриизами считались весьма сомнительными, однако Анжелика тут же откликнулась на послание своего названного кузена, приняв в его судьбе самое активное участие. Отчасти она скучала по родине и рада была всякому, кто прибывал оттуда в Россию, с другой же стороны Анжелика догадывалась, что царице приятно ее ходатайство.

И вот де Гриизы, получившие при дворе титулы графа и графини Крымских по местоположению из основных земельных угодий, дарованных щедрой рукой государыни, поселились в Выборгской стороне и, наняв подобающий своему рангу персонал, стали жить, как и все подобные им иностранцы.

Но однажды под вечер, спустя месяц после переезда де Гриизов в Санкт Петербург, когда великая матерь государства Российского уже завершала свои монаршие дела, к ней в кабинет явилась расстроенная Августа с красными, воспаленными от слез глазами.

- Зельмира, голубушка! – потрясенно воскликнула императрица, поразившись виду своей любимицы. – Что произошло? На вас лица нет! Что-нибудь с Фридрихом? Или вас кто-нибудь обидел?!

- Ах, ваше величество! – Августа упала на колени, покрывая руки императрицы поцелуями. – Вы такая добрая и мудрая… Посоветуйте мне, умоляю, что делать с Фридрихом?


- С твоим мужем?! Да поднимитесь же с колен, моя милая… Вот сюда сядьте, – императрица указала на стул подле себя.
- Я думала, я надеялась, что здесь, в России, его характер и отношение ко изменятся. Но я ошиблась, глубоко ошиблась в своем муже… Сегодня он пришел опять… сам не свой. Он ударил меня.

- Что?! Что он сделал?
- Ваше величество, матушка, защитница моя, благодетельница, сделайте что-нибудь, ради Господа Бога! Он и раньше поднимал на меня руку… – сдерживая слезы рассказывала Зельмира.

Любя, императрица называла Августу этим именем.
- Руки выламывал… за волосы таскал, всю синяками покрыл… – вновь разрыдалась молодая женщина. – Изверг, палач. Защитите, матушка-императрица. Милости прошу у вас!

Графиня Крымская настолько убедительно заливалась слезами, что не поверить, как и остаться равнодушной к мольбам беззащитной и горячо любимой Зельмиры, Екатерина попросту не могла. Поэтому суровое наказание Фридриху было предопределено.
Предложив Зельмире остаться при дворе, последним распоряжением на сей божий день императрица отдала приказ о немедленном выдворении Фридриха де Грииза, графа Крымского, за пределы Российского государства.

На этом, однако, дело не кончилось.
Спустя какое-то время, не без участия самой многословной Августы, о недостойном поведении кузена великой княгини Ирины Александровны стало известно всей знати императорского двора. Это естественным образом бросало недобрую тень на весь род и фамилию самой принцессы.

Помимо падения престижа великой княгини, запятнанного пороками де Грииза, следовало опасаться мести со стороны злопамятного и весьма мстительного супруга Августы. Чутье Анжелики безошибочно подсказывало ей, что Фридрих будет пытаться хоть как-то навредить главе российской короны, тем самым отплатив за свой позор. И интуиция, как всегда, не обманула ее.

Воспользовавшись секретными сведениями, полученными в бытность свою на посту генерал-губернатора, Фридрих вошел в тайный сговор со шведами. Назревала неблагополучная политическая обстановка.


               
                Глава девятая


Анжелика догадывалась о причине конфликта, происшедшего между Фридрихом и Августой. Однажды она сама стала невольной свидетельницей выяснения отношений между ними. Это случилось буквально на второй неделе пребывания супружеской четы в столице.

Гуляя по саду в нетерпеливом ожидании куда-то запропастившегося Чулкова, маркиза подошла к пруду и, устроившись на скамейке, подставила лицо ласковым лучам весеннего солнца. Они нежно щекотали закрытые веки и бархатно румянили кожу щек. В небольшой рощице паркового терновника выводил заливистые трели соловей. Молодая женщина расслабилась и, запрокинув голову, блаженно облокотилась на плетеную спинку скамьи.
Внезапный треск, раздавшийся с противоположного берега пруда, нарушил ее одиночество. Анжелика открыла глаза и всмотрелась в густую чащу деревьев, склоненных над безупречным зеркалом чистейшей воды. Среди деревьев определенно кто-то скрывался, не догадываясь о своем разоблачении.

Маркиза осторожно поднялась со скамьи и, стараясь оставаться незамеченной, подошла к изящному мостику в узкой стороне перелива пруда. Перебраться на противоположный берег было минутным делом. И вот она уже нетерпеливо разглядывает маячащие фигуры из-за сомкнутых ветвей высокого лиственного кустарника.

Там, почти у самой воды, на траве лежала женщина и слабо стонала. Одежда ее была совершенно мокрой, очевидно, она оступилась и упала в пруд, откуда ее вытащил высокий мужчина в темном плаще и широкополой шляпе с цветным плюмажем. Корсаж молодой дамы был расстегнут, и два сочных сокровения нежно белели в свободном вырезе лифа.

Спаситель, опустившись на колено, бережно придерживал пострадавшую за плечи. Неожиданно она крепко обвила руками его шею, их губы слились в поцелуе, и тогда он, не размыкая объятий, легко поднял притворщицу и прислонил к вековой липе. Ослабив руки и чуть отстранившись, он тихо увещевал нетерпеливую соблазнительницу. Но, позабыв всякую осторожность, она громко возражала:

- Нет, нет, не оставляйте меня так, умоляю вас! Неужто вы такой жестокий и посмеете унизить меня? Уйдете, не утешив, не обласкав… Я люблю вас, я сгораю от любви… Сжальтесь же надо мной! Не то я впрямь утоплюсь из-за вас. Вы не смеете…
-
Обезумевшая женщина распахнула корсаж, обнажив безупречной формы грудь.
Она прерывисто дышала, облизывая верхнюю губу кончиком языка.

О Боже! Только теперь Анжелика узнала Августу. Казалось, новоиспеченная графиня была настолько ослеплена страстью, что не заметила бы никого вокруг, соберись тут хоть весь императорский двор, во главе с императрицей.

- Возьми меня… здесь… сейчас… Я вся твоя, видишь?! – шептала красавица в горячке страсти.
-
Откинувшись на шероховатый ствол столетнего древа, она бесстыдно подняла юбки, обнажив стройные ножки. Мужчина слегка отступил, бормоча жалкие, никчемные извинения и сознавая всю несуразность своего положения. Внезапно он живо отпрянул и, нахлобучив шляпу на глаза, подался, ломая кусты, прямиком в сторону оторопевшей маркизы. Приподнятые юбки графини де Грииз упали, и тут же, засуетившись, молодая женщина принялась непослушными пальцами застегивать на груди все еще мокрый распахнутый корсаж.

Анжелика едва успела спрятаться за кусты, рискуя столкнуться лицом к лицу со спешащим ей навстречу мужчиной. Сомнений больше не было. Решительно прокладывая себе путь сквозь кустарник, мимо затаившейся маркизы торопливо прошагал ее личный телохранитель, начальник придворной охраны Арестрат Чулков.

На поляну, где перепуганная Августа оправляла дрожащими руками смявшееся платье, выскочил пунцовый от гнева и слегка подогретый спиртным Фридрих де Грииз. Схватив за плечи едва не потерявшую сознание от неожиданности супругу, граф встряхнул ее несколько раз подряд и затем, молча размахнувшись, отвесил оглушительную оплеуху, так что женщина отлетела к дереву и, тихо шурша юбками, заскользила к подножью, оседая всем телом. Не давая опомниться, де Грииз схватил Зельмиру за руку и, ломая по пути ветки, потащил прочь из дворцового сада.

В ту ночь Анжелика не допустила Чулкова в свои покои. Не пожелав внять его доводам, она осталась одна и прорыдала до самых петухов. Лишь утром маркиза забылась тревожным, чутким сном.

Однако уже к следующему вечеру телохранитель был выслушан и прощен.
Несмотря ни на что, Анжелика не могла долго сердиться на своего избранника.



                Глава десятая


 На втором году проживания в России, Анжелика родила девочку, названную в честь императрицы Екатериной Павловной.

 Роды проходили тяжело, что серьезно волновало докторов, акушеров, а заодно всю придворную камарилью. Жизнь молодой принцессы висела на волоске, что называется зависела от воли Божьей, однако здоровый дух роженицы оказался сильнее смерти и всех дурных предзнаменований.

 Когда же великая княгиня оправилась от послеродовой слабости и милосердная сестра из прихода Святой Луизы, специально выписанная по такому случаю из Франции, исполнив свои обязанности, удалилась, предоставив Анжелике отдыхать в одиночестве, в опочивальню проскользнул незаметной тенью Чулков.

 Неописуемая радость охватила Анжелику, любовь переполнила сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Склонившись над принцессой, верный телохранитель приложился губами к ее влажной руке и тихо произнес:

 - Примите мои поздравления с наследницей…
 - Благодарю… – голос Анжелики был едва слышен. – С моей стороны также будет верхом невежества не поздравить вас, сударь…
 - Вы смеетесь, ваше высочество?! Меня? С чем?
 - Также… с первой девочкой!..
 - Как?! – встрепенулся Чулков. – Это моя дочь?!
 - Ваша, сударь. И дай нам Бог, чтобы никто никогда об этом не догадался.

 Впрочем, догадаться о том было немудрено. Екатерина Павловна, или Онорина, как на французский манер Анжелика называла свою дочь, в отличие от своего отца-заморыша уродилась ладненькой и крепенькой. Не говоря уже о том, что внешностью своей ну никак не напоминала великого князя. Однако при дворе разницы этой никто под страхом смерти не замечал, привыкнув прогладывать любую крамолу в угоду августейшей семье. Почти никто, не считая разве императрицы – особы, коей по долгу занимаемого места надлежало ежеминутно быть начеку.

 На десятые сутки после родов Анжелика посетила новорожденную, окруженную неусыпной заботой нянек, камер-фрейлин и грудастых кормилиц. Девочка бессмысленно заулыбалась и замахала ручонками, протягивая их к великой княгине, чем привела всех в неописуемое умиление. Анжелика приняла на руки ребенка и нежно прижала к груди, зная. Что будет любить девочку больше жизни, потому что это дочь Арестрата Чулкова, ради которого она готова была пожертвовать честью, да и, пожалуй, собственной жизнью тоже. Передав Онорину на руки кормилицы с необъятным бюстом, великая княгиня приказала приготовить наследницу к прогулке.

 И вот уже в окружении смазливых камер-фрейлин новорожденной, с эскортом услужливых придворных пажей и юных послушниц женского монастыря, Анжелика вышла с ребенком на руках под полуденное солнце некогда чуждой и загадочной России. Теперь она стояла на центральной аллее дворцового сада, возле фонтана, изображающего сатира, играющего на свирели; на руках мирно посапывала дочь, частичка ее самой и любимого человека, русского, бывшего для нее сейчас дороже всей Франции с ее красотами и королевским двором.

 Онорина сладко дремала, чмокая губами во сне. Эта крошка с ясно-голубыми безмятежными глазками еще покажет себя. Не один достойнейший дворянин (лет через семнадцать!) согласится сложить свою голову ради одного ласкового взгляда ее прекрасных глаз.

 Большая холодная капля упала на носик-пуговку царственного младенца, и ребенок заплакал. Тяжелые свинцовые тучи заволокли все небо. Еще мгновение – и небесные хляби разверзлись, потоки живительного майского ливня хлынули на землю. Няньки и горничные с визгом бросились в рассыпную, стремясь уберечься от дождя. Анжелика мужественно пересекла аллею и вбежала в летнюю беседку, почти не промокнув. Тут же с зонтами и плащами из дворца выскочили пажи и лакеи. Наследницу укутали, уложили в плетеную люльку и только собрались с осторожностями препроводить во дворец. Как в беседку, неведомо откуда, явилась императрица в сопровождении князя Куракина, учтива державшего над венценосной монаршей головой шелковый летний зонт.
 Екатерина властным жестом остановила уже собиравшихся удалиться со своей драгоценной ношей пажей.

 - Здравствуйте, ваше величество! – поздоровалась Анжелика.
 - Рада вас видеть в добром здравии, голубушка. Как самочувствие, не слабы ли вы для таких ранних прогулок? – спросила Екатерина с едва заметной, почти неуловимой иронией в голосе.
 - Спасибо, ваше величество. Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы самостоятельно прогуляться с дочерью по саду…
 - Ну и прекрасно. Дайте-ка мне полюбоваться на внучку.

 Императрица сама нагнулась к люльке и осторожно взяла на руки Онорину. Пристально рассматривая улыбающуюся девочку, она недовольно, как будто сама себе, призналась.
 - Сказать по правде, я ждала наследника. Да и вообще я не большая любительница девиц. Уж и имя было придумано – Николай… – Екатерина придирчиво окинула взглядом невестку, как бы желая понять, как это она умудрилась родить девочку, когда государыня ожидала царевича, мальчишку.

 Анжелика, уловив предвзятость в настроении царицы, ответила уклончиво:
 - Видать, Господь так пожелал. На все воля Божья.
 - Да, Господь-то лучше нас знает, – недовольно согласилась императрица и вдруг засюсюкала: – Ну да ничего, мы и Катеньку любим. Агушеньки-агу, маленькая наша!..

 Онорина в своей колыбели счастливо засмеялась. Это несколько успокоило переживавшую принцессу.
 - Не скучно ли вам, Ирэн, у нас во дворце?! У вас такое озабоченное и печальное лицо…
 - Что вы, ничуть, – оторопела от неожиданности княгиня. – Я вовсе не скучаю.
 - Рада за вас, душечка. Далеко не каждый может похвастаться этим в нашей провинции. Мы не Европа. Прощайте, голубушка!

 Екатерина, так гордо вскинув голову, что Куракину пришлось поднять зонт на вытянутую руку, вышла под дождь и решительно зашагала ко дворцу. Князь, еле успевая, семенил за ней, перепрыгивая через наиболее глубокие лужи.

 - Прощайте, ваше величество. Не забывайте нас с Катенькой, – смиренно ответила уже в спину удалявшейся императрицы Анжелика, потупив глаза.

 Что-то изменилось в отношении Екатерины к невестке. Следовало быть настороже и держать ухо востро. И хотя принцесса была уверена в своей безнаказанности, все же дурное расположение императрицы никак не входило в ее планы. Оброненное кем-либо в разговоре с государыней бездоказательное сомнение в адрес великой княгини, или даже намек на сомнение могли расстроить и без того подозрительную ко всему свекровь, а стало быть, сделать отношения с невесткой натянутыми. Не грозила ли краткая беседа серьезной опасностью в будущем? Ведь кто-то мог оказаться удачно скрытым врагом, доносчиком или, того хуже, шпионом – ушами и глазами цесаревича и его матери.


                Глава одиннадцатая


После рождения дочери чувства Анжелики к Чулкову нисколько не изменились. Она по-прежнему не искала духовного сближения ни с кем из приближенных Екатерины, опасаясь предательства. Со временем, разгадав сложную гамму материнских чувств императрицы к своему первенцу, она поняла, что скоропалительная женитьба Павла никогда не будет прощена, в первую очередь, лично ей – невестке государыни.

Краткий визит Екатерины во Францию, предупредивший вояж самого Павла после кончины юной супруги, равно как и симпатия русской царицы к герцогу Ришелье и его очаровательной родственнице Августе де Сюиль, заставляли быть чрезмерно осторожной протеже Людовика. Поэтому, позевывая на приемах, Анжелика в общении с государыней выказывала такое полное равнодушие к державным заботам, что в иные моменты даже навлекала на себя раздражение венценосной свекрови.

Вовсе же противоположным было ее поведение с великим князем. Нисколько не таясь, она расспрашивала склонного к общению после исполнения супружеских обязанностей Павла обо всем. И Павел Петрович, не задумываясь об истинных причинах женского любопытства, посвящал жену в дворцовые и политические интриги матушки, с увлечением рассказывая свежие вести и всячески поощряя осведомленность супруги в государственных тайнах и гордясь этим. Люди Чулкова, как и прежде, провожали курьера графа Сен-Жермена с секретными депешами до границ Российской империи, исправно служа отечеству и надежно оберегая неприкосновенность личной переписки особы царской фамилии. Все шло своим чередом.

Однако же в последнее время Чулков часто бывал грустен. Мысли о том, что дитя его никогда не узнает тайны своего рождения, удручали его. Он безумно любил принцессу, все более погружаясь в свою страсть и предчувствуя неизбежный и трагический финал. Между тем, внешне его страдания проявлялись через дерзкие, порой даже грубые выходки, которые Анжелика упорно не замечала либо просто не желала замечать. Тогда он стал всячески избегать любовных встреч, ссылаясь на опасность слежки со стороны Екатерины. Но и тут Анжелика проявила выдержку. Она видела, что Арестрат страдает, и по-своему объясняла это тем, что ее материнские тревоги вызывали ревность и недовольство любимого.

И в самом деле: свидания в спальне принцессы теперь стали почти невозможными. Все фрейлины и горничные, кроме разве что нескольких, самых близких, были внезапно заменены Екатериной, а их восторженное, подчеркнуто вежливое отношение и назойливая опека княгини бросались в глаза даже безразличному и невнимательному к окружению жены Павлу.

Поэтому редкие теперь прогулки Анжелики в сопровождении личного телохранителя становились все более осторожными. Незаметно они забирались в самые отдаленные, почти что недосягаемые ни для кого другого, уголки парка. Там, не боясь разоблачения, они предавались любви, позабыв обо всем на свете.

Пьянея от дикого желания обладать ею, он доводил возлюбленную до блаженного беспамятства страстными ласками. Безнадежное и обреченное свое чувство Чулков напрасно старался унять. Сводила с ума ароматная, тонкая, чувственная кожа принцессы, пронзало сердце обжигающее прикосновение зовущих губ. Бросив форменный китель наземь, он ласкал ее привычно и жадно, почти предугадывая каждое ответное движение, вбирая в себя легкие толчки дрожащего напряженного тела. Их отчаянные сердца выплясывали свой бешеный танец на тонкой нити любви над смертельной пропастью разоблачения и позора.

Да что смерть? Саму смерть он принял бы как награду за испитую сладость. Только разлуки страшился Чулков. Без Любимой, отдававшейся ему с восторженным трепетом, но никогда не принадлежавшей всецело, загадочной и таинственной в кошачьих стонах, рвущихся с сомкнутых губ, непредсказуемой в ласках и мудрой в поступках, он не смог бы прожить и дня. И ненавидя себя за неуемную страсть, готов был просто убить княгиню вместе с собой. Неизвестность, томящая душу Чулкова, сгущалась, как летние сумерки, не обещая, впрочем, доброго рассвета.

…Лежа на траве, они отдавались греху, самому неподсудному на свете – любви, и наслаждались друг другом жадно, взахлеб, запивая терпкими поцелуями полынную горечь тоски. Наконец, ослабев от ласки, Анжелика разомкнула объятья, запрокинув за голову безупречной формы белоснежные царственные руки. Чулков поднялся и, набросив китель, пристегнул перевязь шпаги. Ничего не замечая вокруг, княгиня лежала в приятной истоме, переживая бурную страсть своего возлюбленного. Казалось, уже ничто не сможет заставить ее вернуться из этого блаженного состояния в мир забот и постоянной тревоги.

- Ты чудо, чудо! – не открывая глаз, едва слышно шептала маркиза.
- Всегда рад угодить вашему высочеству, – насмешливо отвечал Чулков, отряхивая рукава камзола от прилипших сухих травинок и возвращаясь к своему дерзкому, обычному в последнее время тону.
- Мерзавец! – рассмеялась принцесса, не принимая во внимание его настроения. – Взял свою госпожу как последнюю прачку, прямо на земле, а теперь толкует об угоде… Ну, не нахал ли?!
- Как будет угодно вашей милости! – опускаясь на колено, виновато пробормотал Чулков и осыпал поцелуями ослепительные плечи возлюбленной.
- Ну будет, Арестрат, ты мне лучше вот что скажи… или объясни: о чем толкует весь наш двор? Что за слухи ходят о безвременной кончине моего кузена Фридриха де Грииза?
- Так ведь вы, ваше высочество, как-то в порыве гнева сами изволили пожелать его смерти, даже по-французски в сердцах выразились, чтоб он, дескать… ну, скис, по-нашему. Так чего же теперь печалитесь? Не серчать, радоваться надобно! Раньше ему надо было скиснуть, кузену вашему. Не наделал бы делов. Теперь, не ровен час, не выкрутимся. Вон какую кашу заварил – вовек не расхлебать… к войне, поди, готовиться надобно. Не обойтись теперь без войны, видит Бог, не обойтись… А за де Грииза не беспокойтесь, там все ладом вышло, никто ничего не понял. Был и исчез, помер, стало быть. Представился однажды утром у себя в постели. Так его там, холодного, с одной маркитанкой нашли. Вроде как от судорог скончался. Так все говорят, – добавил Чулков.
- Ох, и хитрец же вы, сударь… Ох, хитрец! – прищурилась Анжелика, приподнявшись на локте. – Но умница огромнейший. Все желания своей госпожи с полуслова понимаете. Идите ко мне, душа моя, я вас за это поцелую…
-
Потянувшись было навстречу телохранителю, она вздрогнула, вздрогнул и Арестрат. За их спинами хрустнула ветка, и тут же оба услышали звук торопливо удаляющихся шагов.
Чулков оправил еще раз платье и скользнул за молодой ельник, ограждавший лужайку, где расположились любовники, от садовой аллеи. По выложенной гравием тропинке уходила молодая женщина, в которой без особого труда можно было узнать любимицу императрицы Зельмиру, графиню Крымскую, вдову изменника Фридриха де Грииза.

В последнее время Августу все чаще можно было застать задумчиво сидящей на скамейке или бесцельно блуждающей по усыпанным песком дорожкам дворцового сада в гордом и унылом одиночестве.

Смерть Фридриха окончательно подавила психику настроенной и без того на трагический лад молодой женщины. Она часто плакала, теперь ее нередко встречали во дворце с покрасневшими глазами, когда она, подобно привидению, бесшумно скользила по анфиладам бесчисленных залов. Гибель супруга она восприняла очень тяжело. Казалось, даже слегка по этой причине тронулась рассудком – часто разговаривала сама с собой, часами могла сидеть у садового пруда и завороженно смотреть на зеркальную гладь воды. Иногда Августа гуляла ночью по зимнему застекленному саду, состоящему из длинных оранжерей с экзотическими растениями и мраморными статуями эпохи возрождения. Однажды, неожиданно встретив ее там, императрица, спустившаяся в зимний сад с целью дегустации на досуге редкого заморского фрукта, сперва приняв женщину за одно из привычных каменных изваяний, была чрезмерно напугана не столь присутствием своей любимицы в поздний час в необычном месте, сколь ее внешним видом: графиня была босиком, простоволоса, в одной ночной рубашке. Августа избегала шумных увеселений двора, предпочитая угрюмое одиночество на природе либо в запертых наглухо комнатах дворца.

- Ну что там? – нетерпеливо спросила Анжелика, застегивая на ходу петли корсажа и натягивая узкий лиф. Когда Чулков вышел из зарослей кустарника на поляну.
- Графиня Августа, сударыня…
- И она, разумеется, все видела?! – голос принцессы задрожал от волнения, в горле неприятно запершило и перехватило дыхание так, что перед глазами поплыли круги.
- Не знаю, ваше высочество, но думаю, что видела, – Чулков сконфуженно отвернулся, не смея взглянуть на перепуганную насмерть молодую женщину.
- Это конец, Чулков! Она немедля расскажет все императрице. И тогда нам несдобровать, обоим не избежать дыбы…
- Боюсь, ваше высочество, что дело принимает дурной оборот. Не знаю, на какое провидение и уповать, дабы ваши слова не оказались пророческими. Скорее всего, она так и поступит без промедления, и не сегодня-завтра следует ожидать экзекуции… Да и в чем ее винить? Всякий на ее месте поступил бы также.
Охранник уже не скрывал своего волнения, нервно теребя в руках форменную шляпу.

- Ах! – в ужасе вскрикнула Анжелика. – Но что же нам теперь делать? Ну подскажите же хоть что-нибудь, Чулков, не стойте истуканом! Делайте что-то, иначе мы погибли! Царица не помилует нас.
- Не знаю, что и сказать вашей милости… – угрюмо промямлил Чулков, – я, признаться, не вижу иного выхода, кроме насильственного устранения графини…
- Боже! Только не это! Я не хочу ее смерти…
- А на дыбе болтаться хочешь? – грубо оборвал Чулков, притянув принцессу к себе и глядя в глаза.

Податливая, сразу ослабевшая в его руках, несчастная женщина была так беззащитна и прекрасна, в ее потемневших от ужаса глазах светились такая мученическая мольба и покорность, что он, в который раз раскаявшись в своей грубости, едва не рухнул перед ней на колени, но обстоятельства вынуждали его действовать по-другому.

- По долгу службы и во имя любви и чести, я уничтожу всякого, кто посмеет посягать на вашу свободу и достоинство! – голос Чулкова принял грозный оттенок.
Государственный муж, привыкший распоряжаться судьбами подчиненных, был тверд и непреклонен в решениях, когда дело касалось благополучия вверенной его охране царственной особы великой княгини.

…Августа, задумчиво сидя у зеркала в золоченой оправе и расчесывая густые светло-каштановые волосы, уже готовилась ко сну. Молодая горничная старательно обтирала губкой, смоченной в душистых эссенциях, оголенные плечи и грудь своей госпожи. Рядом, на туалетном столике, аккуратно были сложены колье и перстни, броши и золотые заколки для волос, поражающие изысканностью вкуса их владелицы.

Дверь скрипнула, и на пороге появилась Анжелика, вошедшая без представления и даже без стука, будто полноправная хозяйка всего императорского дворца. Августа накинула на плечи легкий пеньюар и отослала горничную, ничем не выразив удивления по поводу столь позднего визита. Девушка удалилась. Анжелика без лишних церемоний перешла к делу:

- Вы были сегодня в саду, графиня, и возможно, что-то заметили? – невестка императрицы настороженно окинула беглым взглядом равнодушное и ничего не выражающее лицо Августы.
- Возможно, ваше высочество, – уклончиво ответила графиня, – хотя, что я, по вашему разумению, должна была приметить эдакое, что послужило причиной вашего весьма позднего визита ко мне?
- Не притворяйтесь несведущей, графиня! – все больше раздражаясь спокойствием придворной красавицы, почти вспылила Анжелика. – Вы наверняка были в парке и узнали меня, а теперь, разумеется, в благодарность за мое ходатайство о вас, намерены обо всем рассказать императрице.
- Что видела я и о чем намерена рассказать, узнает завтра поутру сама ее высочество. Сейчас же я желаю спать, и прошу вас оставить меня! – дерзко, с вызовом ответила Августа, вставая и давая тем понять, что разговор окончен.
- Но ведь и я видела кое-что у пруда, но и словом не обмолвилась, однако.
- Это все ложь, – самоуверенно усмехнулась отвергнутая соперница, – ваш любовник пытался насильно овладеть мной!

Воцарилась напряженная пауза.

- Я знаю, почему вы собираетесь это сделать, зачем хотите погубить меня… – голос Анжелики дрожал от возмущения, обиды и ненависти. – Вы попросту завидуете мне, графиня. Сами не узнав любви, вы пытаетесь теперь разрушить чужое счастье, убить чужую любовь, до которой вам не должно быть никакого дела! Вас никогда не любили. Да вы просто не знаете, что это такое – любить и быть любимой. Какое это наслаждение, какая радость – принадлежать сильному, здоровому, красивому мужчине. Верно, Фридрих и не смотрел в вашу сторону, графиня, уж коль скоро вы так болезненно принимаете чужое счастье…

- Замолчите! Замолчите, прошу вас! – вдруг пронзительно закричала Зельмира, и на ее глазах заблестели привычные слезы. – Оставьте память о моем супруге в покое! Вы сами недостойны состоять в родстве с ним. Он был порядочнейшим и благороднейшим человеком!
- То-то вы жаловались на него императрице, – ехидно процедила сквозь зубы маркиза.

- Не напоминайте мне об этом! Да, я одна виновата в его смерти, в том, что он умер не у меня на груди, а совсем один, на чужбине… Я виню себя в том непрестанно, не обостряйте же моих страданий. Ведь я и так недостойна ходить по свету, из которого ушел мой суженный, мой дорогой супруг, мой первый и единственный мужчина…

- Я вижу, вы действительно любили его, – уже более миролюбиво обратилась к вдове Анжелика, – так поймите же и меня. Я вынуждена жить с нелюбимым, в то время как близкий мне человек, не достойный моего высокого положения, тот, кого я люблю всей душой, всем сердцем, может дать мне лишь толику счастья в наших недолгих встречах без свидетелей...

- Ах, не убеждайте меня, Анжелика! – Августа была явно настроена против великой княгини. – По моему разумению, вы поступили безнравственно, даже распутно! Я никогда не смогу войти в ваше положение. Мы слишком разные в своих убеждениях.
- Все женщины, что кошки, – ночью серы, когда наедине в мужчиной, – парировала Анжелика, – однако я, как вижу, нам никогда не сговориться полюбовно?
- Никогда! – Августа настроила себя самым решительным образом, в конце концов она радела за семейную честь обожаемой государыни.
- И это ваше последнее слово?
- Да, сударыня.
- И вы расскажете завтра поутру все императрице?
- Непременно, – с издевкой заверила неблагодарная доносчица, – уже к завтраку государыня все будет знать в подробностях. Все, вплоть до нашего нынешнего разговора.
- Ну что ж, прощайте, – жестко сказала великая княгиня, – а месть ваша – лишь свидетельство ревности.

Твердым шагом она направилась к двери и скрылась в глубине коридора.

На следующий день царский двор громом поразила ужасная весть: любимица императрицы, молодая вдова беспутного француза красавица Августа была мертва!

Тело Зельмиры обнаружили лишь к обеду. Решив, что молодой женщине нездоровится и этим объяснив ее отсутствие на завтраке, императрица не волновалась. Однако, когда графиня Крымская не вышла из опочивальни к обеду, это всерьез обеспокоило и даже рассердило Екатерину, всегда во всем предпочитавшую немецкий порядок. Она послала горничную выяснить причину столь странного нарушения дворцового этикета.

Тут вдову и нашли мертвой. Она лежала у себя в постели обнаженная, без ночной рубашки, уже окоченевшая. Единственной безделицей, что по непонятной случайности была на совершенно голой женщине, оказались изумительно тонкой работы три нитки жемчуга, обручем охватывающие шею. Придворный лекарь установил, что именно это украшение и послужило причиной смерти. Позабыв снять его перед сном, женщина удавила себя, в беспамятстве затянув ожерелье вокруг шеи.

Таким образом, графиня Крымская, вдова Фридриха де Грииза, почила в бозе в возрасте двадцати трех лет от роду. Екатерина, запершись у себя в палатах, рыдала сутки и целую неделю избегала приемов и шумных встреч. Смерть своей любимицы она перенесла весьма тяжко и даже не без следа для своего драгоценного здоровья.

Однако болеть ей пришлось недолго.
События государственной важности заставили венценосную матерь государства российского подняться с постели. Шведское королевство усиленно готовилось к войне с Россией, и все чаще стали повторяться случаи провокаций и разбойничьих нападений шведов в приграничных зонах империи. Фридрих де Грииз мстил за унижение и после своей смерти.

Потому 30 июня в Царском Селе императрицей Российской державы Екатериной II был подписан высочайший манифест о начале военных действий против шведской короны.

Той же ночью Павел Петрович посетил свою супругу. Любовный пыл его на сей раз был на удивление велик и разнообразен, что даже слегка озадачило всегда холодную к его ласкам и равнодушную к домогательствам супругу. Быть может, отчасти это было еще и потому, что завтра ему надлежало на продолжительный срок покинуть дворец, дабы выехать на поле сражения, как к тому призывал великого князя его государственный и монарший долг.

Анжелика оставалась на полном попечении начальника имперской охраны службы безопасности Арестрата Чулкова.


                Глава двенадцатая


Однажды осенью, 28 сентября, в Царском Селе было устроено пышное, не знающее себе подобных, празднество с увеселениями, маскарадом, народными гуляниями, пушечной пальбой и фейерверками – воистину царский бал по случаю именин великой княгини Ирины Александровны, супруги наследника Российского престола Павла Петровича.

Весь Петродворец сверкал хрусталем, искрился шампанским, сиял иллюминацией и благоухал цветами. Фонтаны били в тысячи струй, удивляя и преподнося сюрпризы гостям хитроумными конструкциями и восхитительными формами. В течение всего этого, столь богатого неожиданностями, насыщенного и блестящего вечера, когда на каждом шагу возникали чудеса, всевозможные игры, роскошный ужин и прочие услады, лишь один человек – начальник имперской охраны Арестрат Чулков, был холоден, сдержан и молчалив. Ничто не могло заставить его улыбаться. Казалось, что глубоко засевшая тревога наполняет все его существо.

Бал на двадцать тысяч свечей был в полном разгаре, когда к Анжелике, слегка захмелевшей от танцев, шипучего вина и веселья, подошел еще более помрачневший Чулков, как будто звериным чутьем предугадавший надвигавшуюся беду, и вручил запечатанный конверт.

Дрожащими от волнения руками маркиза сломала сургучную печать депеши и бегло пробежала глазами сложенный вчетверо тонкий лист гербовой бумаги. Послание было секретным, и доставивший его посыльный тут же поспешил удалиться, пришпорив у ворот дворца взмыленного жеребца.

Почерк был знаком Анжелике. Так писал только один человек у нее на родине, и однажды ей уже посчастливилось читать личное послание своего короля Людовика XIV. Росчерк монарха и вензель не оставляли никаких сомнений в подлинности написанного.

«Маркизе дю Плесси де Белльер. Секретно.

Своей высшей монаршей милостью сообщаем вам, сударыня, что муж ваш, граф Жоффрей де Пейрак, равно как и ваш сын Кантор живы и готовы принять в объятия свою супругу и мать.

Жоффрей де Пейрак по нашему повелению не был сожжен на Гревской площади как клятвопреступник и чернокнижник, изменник французской короне. Милосердием нашим костер был заменен ему пожизненной каторгой на галерах под именем никому не известного простолюдина Рескатора. До нынешнего дня помилование держалось в строжайшей тайне.

Теперь же, сударыня, послужив достойно своему Отечеству и передав нам столь важные сведения о флоте российском, о казне и слабых местах на границах варварской, но золотоносной державы, вы вполне заслужили прощение своему супругу. А потому своим геройством не только вернули ему свободу, но и графский титул со всеми привилегиями аристократического рода де Пейраков.

Сын же ваш, Кантор, после пиратского нападения был подобран рыбацкой шхуной и доставлен в Версаль, ко двору. Из всей свиты герцога Вивонна он единственный остался в живых, выбросившись во время пиратского абордажа за борт. К счастью, ваш сын умеет хорошо плавать.

Сожалею, но со всеми радостными событиями вынуждены сообщить вам, маркиза, и весьма скорбные для вас известия.
Мы и весь наш двор скорбим вместе с вами.
Гугеноты, с кем мы ведем уже не один год отчаянную священную войну, подвергли жестокому нападению ваш родовой замок в Пуату и сожгли его дотла.

Погибла почти вся ваша челядь, а также пропал без вести младший сын, наследник рода дю Плесси де Белльер Шарль-Анри. Ребенка видели на руках предводителя шайки убийц Жонтадура. Однако не теряйте надежды и примите мои заверения в том, что расследование этого преступления и тщательнейшие поиски во всех предполагаемых направлениях ведутся лучшими королевскими сыщиками и обещают успех.

Ваш старший сын Флоримон на днях принят в мушкетеры нашего величества. Мы принимаем самое деятельное участие в его судьбе. Ему положена стипендия и чин младшего офицера корпуса.

Мы ждем вас, маркиза, чтобы выразить свою признательность и восторг вашим самоотверженным подвигом.

Ваши муж и дети с нетерпением ожидают преданную супругу и мать при дворе в надежде более никогда не расставаться с вами, сударыня.

Людовик».

Сердце бешено заколотилось в груди молодой женщины. Нет, этого не может быть! Почему она так долго ничего не знала, живя где-то рядом с томящимся в изгнании графом? Это сон, наваждение, вымысел… Анжелика еще раз перечитала письмо, как будто боялась, что оно вот-вот исчезнет, превратится в ничто, как дым, как грезы мимолетного сновидения.

Неужели правда?! Счастье волной подкатило к горлу, но тут же сменилось отчаянием. «Анри, мальчик мой! – безумные мысли горячили голову. – Я спешу к тебе и спасу из рук насильников. Что версальские сыщики? Двор Чудес еще помнит свою маркизу, маркизу Ангелов! Они вернут тебя мне, мое дитя, и накажут обидчиков!»

Радость и боль смешались в душе. Словно очнувшись от пронзившей ее мысли, Анжелика воскликнула шепотом:

- Боже, неужели мои мольбы услышаны Тобой и свершилось чудо?!
Жив Кантор, оплаканный давным-давно, вырос Флоримон и… нет, нет, невозможно поверить… О, да, жив Жоффрей! Ее любимый супруг, ее первый мужчина, тот, кто научил любить. Какие могут быть сравнения с другими, пусть с самыми замечательными и достойными любовниками, когда жив он, первый голос Франции, граф Жоффрей де Пейрак. Ради него она готова идти на край света.

Еще днем назад Анжелика возмутилась бы кощунственной мысли оставить когда-либо Чулкова. Да, она любила его, любила всем сердцем как женщина, уставшая от одиночества и благодарная понявшему это и скрасившему ее тоску человеку. Но никто, даже Чулков, не мог бы стать на одну ступень рядом с Жоффреем.

Как и прежде она любила его, и годы разлуки не смогли усмирить, успокоить ее страсть к нему. Пятнадцать лет пролегли между Анжеликой и графом де Пейраком. Что сделали с ним, как изменили его годы? Но не вернуться к детям и мужу было сверх сил молодой женщины.
Расставание с Чулковым было тяжким, полным благодарных слез и обещаний вечной, преданной любви.

На следующий день начальником охраны личной безопасности членов императорской семьи был инсценирован пожар купальни, где должна была париться по полюбившемуся русскому обычаю великая княгиня с дочерью Онориной. Пламя быстро охватило сухое дерево, и когда общими усилиями придворных и пожарных огонь удалось загасить, от деревянного сруба бани оставались лишь уголья.

В это время маркиза дю Плесси со своей дочерью уже покинули пределы Петербурга, направляясь к границе государства Российского под вымышленными именами. Мысли бывшей великой княгини уже давно были в родной Франции. Ее ждал Версальский двор.

Павел Петрович, великий князь и наследник престола, в очередной раз остался безутешным вдовцом.

В ту же ночь бесследно исчез из дворца Арестрат Чулков.

Узнав об этом великий князь зашелся истерическим припадком, умоляя всех подряд:
- Найдите же его, найдите! Ведь это невозможно стерпеть, он опять обманул всех нас!

Однако о том, что имел в виду будущий император, никто так и не догадался.


POST SKRIPTUME

Все было именно так, я более чем уверен в этом…
Хотя ученые мужи упрямо твердят, что никогда не существовало у престола государства Российского
великой княгини Ирины Александровны…
А была супруга, верная и любящая своего блаженного мужа, великого князя Павла Петровича,
княгиня Мария Федоровна – немецкая принцесса, урожденная София-Доротея Виртенберг-Штутгардская.
И подарила она ему в любви зачатых десятерых детей.

Впрочем, это уже совсем другая история…

Но вы знаете, я уверен – наверняка все сложилось так, как написано,
потому что существует на божьем свете та могучая любовь обычной женщины,
которая способна раздвинуть рамки эпох и остановить время.
И тогда может произойти все, что угодно, несмотря ни на что!
_______________________
Париж – Москва, 1993