Устроил я рыбную ловлю на реке Бомоканди, омывающей мою плантацию. Река порожистая, с сильным течением, по берегам стоит лес, приносящий резиновый сок, откуда и её имя. Так вот, взял я мою пирогу, моего рыбалку Кекели, и поехали мы собирать рыбу. Сидишь себе и смотришь, пока тебе быстрым течением не сбросит с порога рыбу.
Отъехали мы приблизительно километра полтора от Элимба, причалили. Кекели загнал пирогу между ветками деревьев, так что тут тебе никакое течение её не сорвёт и не унесёт. Потом спустились по тропинкам, набитым гиппопотамами, где их не меньше двух десятков, до построенных рыбных западней. Их пять. В одной ничего не было: кто-то успел всё забрать. У другой было недостаточно, поэтому я задержался, пока не нападало побольше рыбы, так как это была самая большая западня, куда вода стремительно сбрасывалась с захватываемой ею рыбой.
Вверху по течению реки, где-то далеко, бушевала гроза. Река от избытка наступавшей воды пухла, делалась вздутой, грозной и опасной. Решили уходить. Забрали рыбу и погрузились. Кекели взял шест и, опираясь на дно реки у берега, начал подниматься вверх по реке к Элимба.
Вдруг шест лопнул, течением сразу же завернуло нос пироги и понесло на средину реки. Он старался выправить пирогу, усиленно гребя остатком шеста. После получасового усилия мы прибились к противоположному берегу в 150 метрах от самого последнего и страшного порога. Как он, так и я уцепились за колючие листья водяных кактусов, тонкие и длинные, усыпанные по бокам настоящими маленькими крючочками, которые впивались в ладони; другие, шелестя по рукам от двигающего пирогу течения, рвали кожу рук.
Уцепился я крепко, несмотря на острую боль. Но вот лист лопнул у корня, я чуть не вывалился из пироги в реку и крепко стукнулся левыми рёбрами. Из-за течения и тяжести пироги нам, двум мужчинам, трудно было приостановить её и загнать носом в ветки обросшего лесом берега. Думал, что конец нам. Но мы как-то сразу и одновременно схватились за быстро мчащиеся мимо ветки и листья лиан, откуда посыпались маленькие лесные чёрные муравьи, которые при укусе выпускают муравьиную кислоту, отчего тебя тошнит, тянет к рвоте и обмороку. Не говорю уже о том, что нас кусали и красные осыпавшиеся муравьи и снова впивались и раздирали ладони крючочки лиан.
Рыбалка-негр успел загнать нос пироги в лес. Теперь ветки леса шелестели у меня по голове, так как я пригнулся, упав на колени, и всякие насекомые сыпались дождём мне по шее и за шею. Все эти букашки-таракашки беспощадно кусали меня, но я был уже тем доволен, что мы в безопасности.
Вода разлилась до этого места и затопила все низменные окрестности берегов. Места эти хорошо были знакомы Кекели, но вся беда была в том, что ночь настала быстро, а тем более в лесу. Вначале мы протискивали пирогу от дерева к дереву поломанным шестом. А когда совсем стемнело, то наткнулись на землю, думая, что это берег. Подняли на пирогу, а сами пошли. Не прошли и ста шагов, как появилась вода: сначала по щиколотку, потом по колено.
Я спрашиваю Кекели, где берег. Отвечает: перейдём этот брод, и будет берег. Вода по пояс. Вижу, что Кекели сбился. Прислушиваемся, нет ли какого крика, голоса, лая собаки и чего подобного, чтобы по нему ориентироваться. Темнота ужасная. Я уже держусь за ремешок-пояс Кекели, если оторвусь – и можно потеряться. А если снова соединиться – то только лишь по голосу.
Сквозь ветки высоких толстых тропических деревьев изредка просвечивается какая-нибудь звёздочка. Идём по пояс в воде, боясь нарваться на слонов или на гиппопотамов. Но успокаивает то, что они в таких случаях трусы и не нападают. Но кто их знает, иной раз и нападают.
Наконец попали на островок твёрдой земли с тремя деревьями, ветки которых можно схватить, подпрыгнувши. Всё скользит, всё мокрое. Кекели подпрыгнул, я ему помог подняться на ветку. Он отгрыз лиану, довольно длинную. С помощью этой лианы мы забрались на дерево, и между ветками начали себе мастерить что-то вроде сиденья. И так, чтобы не упасть, начинаю тоже зубами рвать лиану. Всё во рту стянуло соком лианы, вкус горький, отплёвываюсь. И Кекели, и я – некурящие, а поэтому спичек не имеем. Да и что ими делать - ведь всё равно кругом вода, сырость. Бояться теперь, что крокодил тебя может схватить ночью за ногу, не приходится: сидим на дереве. А вот удав может напасть, он храбрее крокодила и у тебя же под носом задушит кого-то, если не тебя самого. (У нас в Элимба змея-удав душила овец и однажды задушила козу). А поэтому мы кричали, что есть духу по очереди и до самого утра, сидя на дереве, на котором решили ночевать. А пока что я зубами вынимал там, где мог, крючочки кактусов.
Стало светать. Кекели сразу сообразил, где мы. Слезли с дерева. Всё тело ныло от неудобного положения. Но чтобы достичь берега, снова пришлось переплывать: затопленные овраги и маленькие речонки, разлившиеся от полой воды, слились. Через час мы вышли на край моей плантации. Капитан-шеф и кухарь Канди сказали, что послали за мной ти-пой, но совершенно в обратную сторону.
Искупавшись в горячей воде, в ванне, натёршись крепким одеколоном, я сладко завалился спать в чистые простыни, вспоминая моё происшествие и сырую дрожь тела во время сидения на дереве.
Только я заснул, как услышал клаксон. Скорей халат на себя – и на двор. Вижу – два администратора, во всём белом, по-колониальному. Один из них, комиссар района, увидев меня в халате, побритым, выхоленным, наодеколоненным (да тем более, было уже 10 часов утра) не вытерпел и сказал: «Хорошо колонам живётся». Ах, если бы он знал, как это «хорошо» живётся!