Маша хотела челку. Хотела, чтобы ее волосы выпрямились и плавно спадали на лоб, как у Гелы. Гела не знала, кто такая есть Маша, а волосы у Маши просто перестали расти в десятом классе. Они остановились после того, как Маша сделала химию, чтобы перестать быть серой мышкой. Но результат остался прежним, она просто стала кучерявой серой мышкой. Чтобы она не делала: массажи, иглоукалывания, электроды, витамины - ничего не помогало. Волосы не росли. Мама сказала строго: Маша, чтобы не растерять последние перья, перестань мучить башку, и вообще - займись уроками.
Маша не хотела заниматься уроками, она хотела челочку и Гелу.
Гела училась на вокальном отделении, она пела джаз, сводила с ума парней своей холодностью и обожала фигурное катание по телевизору. Гела была недоступной Машиной мечтой. Маша была незаметной отличницей на дирижерском факультете, у нее был абсолютный слух , прекрасная память и несуразная внешность. Она торчала посреди своей семьи , как высоковольтная линия электропередач, она тянула свои худые и длинные руки в стороны, в поисках любви и Гелы. Но получала лишь приказ делать уроки.
Мама у Маши была тренер и красавица, бывшая гимнастка-художественница, она и в “свои за сорок” выглядела потрясающе. Папа был профессором консерватории по классу аккардеона, он также гастролировал с ансамблем народников по земле, перетаскивая свои несколько вставших на попа мини-пианино в красивых кожаных футлярах. У Маши еще был младший брат, участь которого была решена еще в шесть лет, когда папа дал ему в руки аккардеон. Вся семья собиралась только по вечерам, да и то не всегда в полном составе. То мама готовила очередную подопечную к соревнованиям, то папа растягивал мехи где-то в Баварии.
Маша страдала, а Гела все пела. Частенько Маша захаживала на репетиции джазового квартета Гелы, замирала на последнем ряду и забывала обо всем. Гела пела так, что внутренности выворачивало наизнанку, вокал проникал внутрь и прополаскивал мозги . Гела была очень талантливой, но что-то не давало ей занимать первые места на конкурсах. Гела также была шикарной красавицей, томной грузинкой с переливающимся черными волосами, когда она откидывала небрежно челку со лба, Маша умирала от сознания своей никчемности и ординарности.
После зимней сессии старшие курсы собрались отметить все это дело вечеринкой. Народу было достаточно, но как экзальтированные люди искусства все вели себя прилично, никто не танцевал, все курили, фланировали среди облаков дыма, беседовали и по очереди прикладывались к черному роялю.
Было очень расслабленно, душно и Маша решилась ,наконец, подойти к Геле. Она была удивлена, что Гела ей очень обрадовалась, тут же предложила продолжить вечер у нее в ресторане , где она подрабатывала. Маша расстерялась , что неземная Гела поет в каком-то кабаке, на минутку задумалась, что подумает строгая мама, но потом согласилась.
Они погрузились в какую-то длинную машину типа миктоавтобума. Гела беседовала на грузинском со своими музыкантами, язык звучал воинственно , но нежно.
Маша думала об одном, что если бы у нее ,наконец выросла челка, то она чувствовала себя сейчас намного лучше и привлекательней.
В ресторане было весело, Маша напилась, забыла обо всем и веселилась. Гела не пила, она только полоскала рот теплой минеральной водой в перерывах от песен и широко всем улыбалась. Рабочее время у Гелы закончилось далеко заполночь, Маша не помнила, как она оказалась в машине, кто ее туда занес, но она помнила, что Гела держала ее голову в руках , трогала ее волосы и спрашивала: это же не парик? да? это твои волосы? да?
Когда Маша проснулась, то она увидела маму , которая держала в руках пластмассовую вешалку для одежды , которая сразу же больно и резко опустилась на Машины ноги.
Когда Машина мама закончила порку, она только и сказала молчавшей все это время дочери: иди займись уроками!
Гела и не подозревала, чем обернулась ее дружба для бедной Маши.
Девушки продолжали общаться, но Маша стала более осмотрительной и старалась не раздражать маму.
Время шло, Гела пела, зарабатывала опыт и деньги, Маша училась на дирижера, таскалась за Гелой , по-прежнему мечтая о челочке, сидела в углах, носила в сумке теплую минеральную воду, страдала от сальных мужских взглядов, направленных на ее богиню, мечтала поехать вдвоем с Гелой к морю, лежать на гальке и гладит тяжелые грузинские локоны.
Уже все училище похихикивало по углам вслед Маше, волочивщей свои худые нескладные ноги за длинными в пол юбками Гелы, уже донесли в консерваторию папе, назревал грандиозный скандал, мама в воспитательных целях превратила Машу в домработницу, буквально проверяла плинтуса с носовым платком, но Маша не сходила с курса, шла сквозь все преграды, следуя за шорохом юбок и лоснящимися кудрями.
На горизонте замаячил дипломный концерт, где Маше надо было руководить оркестром, дающим классическую программу.
Гела тоже стала понемногу исчезать все дольше на репетиции своего квартета, готовилась к выпуску, обкатывала программу.
Все дни Маши стали походить один на другой: подъем, массаж головы, овсянка на завтрак для семьи, кофе в гостиную для мамы, полчаса этюдов на пианино, уборка кухни, поездка в училище, радость - если удавалось перекинуться словом с Гелой , занятия, поездка домой, задания и разборы оркестровок, ужин для семьи, влажная уборка и сон. Маша не сходила с дистанции, она все еще помнила воспитательный момент с вешалкой.
Она мечтала перед сном, что после экзаменов поедет с Гелой к морю, они там будут снимать маленький домик, жарить шашлыки во дворе, купаться и купаться в море часами, пить вино и петь джазовые стандарты.
Вместо этого Маша получила приглашение на свадьбу Гелы. Предела Машиным страданиям не было. Когда и где она упустила подругу?
НА вручение дипломов, кстати сказать У Маши он был красный - она выдержала дистанцию и пришла к финишу , подруги не разговаривали. Машу сжирала ревность и ненависть к неведомому жениху Гелы.
Она еле держалась и на свадьбе, чтобы не надавать ему оплеух. Жених оказался пожилым грузином-автомехаником со своим гаражом в центре Москвы, куда он и собирался далее увезти Гелу.
Все пропало. Волосы не росли, Гела уезжала, жизнь подошла к концу.
На вокзале Маша дала волю слезам, но изменить она ничего не могла. Маша осталась одна, со своим красныи дипломом дирижера. Лето она пролежала на левом боку , упершись лбом в стену, ни мама и ее угрозы вешалкой, ни папа с его тяжелыми вздохами, ни сопливые всхлипы младшего брата не могли сдвинуть Машу с кровати. Первого сентября все ушли по делам и дом вдруг опустел. Наступила одновременная тишина, в которой Маша слышала только шум своего дыхания. К полудню устав от этого однообразного звука , Маша выползла из комнаты и сварила себе кофе. Маша нашла сумку и кошелек с деньгами и вышла на улицу.
Вечером , когда оба родителя пришли домой со стогами букетов они застали дочь в бритом виде и с чемоданом на коленях. Маша решила, что поедет к морю мечты без Гелы.
От решительного вида голой макушки Маши строгая мама забыла и думать о вешалке. Папа же достал из кармана все наличные деньги, сунул дочери в руку и сказал: приедешь на место , сразу дай мне телеграмму, вышлю перевод.
На море Маша месяц не вылезала из влды, не разговаривала с людьми, ела мясо и пила вино. Еще через месяц она ехала в Москву на встречу с Гелой, и в поезде познакомилась с хорошо отмытым , но кривозубым англичанином. Взяла у него адрес и телефон, вышла на вокзале в Москве и забыла обо всем.
Гела была беременна, сидела дома и была несчастна с толстым мужем Георгием. Но ехать обратно с Машей отказалась и выгнала ее ко всем чертям.
Маша же вернулась домой и не знала, что с собой делать. Родители были счастливы, что Маша вернулаь живой и невредимой, не лежела пластом, хотя хождение по комнате кругами выводило всех из себя.
Тут папу пригласили на концерт в Лондон и он быстренько оформил Машу , как ассистентку и они двинулись.
Маша нашла телефон англичанина из поезда, тот жил в пригороде Лондона и сдал ей совсем недорого комнату, Маша учила язык и варила кофе в маленьком семейном отеле, спасибо маме, она получила прекрасный опыт ведения домашнего хозяйства и вскоре смогла помогать хозяевам отеля в ведении бизнеса. Не без труда и нервов ей удалось получить разрешение на работу, потом она познакомилась с парнем, который развозил продукты , тот был голландским студентом, застрявшим в Англии. Маша не была уверена в Рууде (так звали студента), просто пришла пора сделать следующий шаг на этом пути нормального трудящегося человека. Маша прожила еще год в Англии, потом с Руудом поехала в Утрехт. Крутилась , как могла, мучилась с языком, на работе в кафешке только примитивный английский, у Рууда семья большая, все в ней тоже большие, убирать и готовить теперь приходилось на них всех. Маша закалилась морально и физически, жизнь обкатывала ее , затачивала, обламывала ненужные кусочки, прогибала и вытягивала.
Вдруг стирально-молотильная функция этого жизненого момента закончилась и Маша поняла, что ее тошнит от Утрехта, выплевывая это слово ежедневно, она в результате отхаркнула свое нежелание пребывать в нем, Ее тошнило от Рууда и его большого , много кушающего семейства, ее тошнило от пряничных домиков и красивых пейзажей.
Все стало очевидно и просто, у нее не выроста челочка, взамен нее отрос жесткий штырь характера и пофигизма, плюс приживаемость в любом месте.
Маша собрала вещи, попрощалась с Утрехтом, мысленно пнув его в дыхалку, написала Рууду записку на русском, чтоб не упрощать его жизнь и поехала домой.
Дома все было по-прежнему, строгая мама преподавала гимнастику, хоть и из последних сил, папа заведовал и давал концерты, брательник учился в Москве.
Маша достала свой красный диплом, настроила абсолютный слух и пошла в рядовую музыкалку преподавать сольфеджио.
Когда она рассказывала своему мужу , уже много лет спустя, о своих метаниях и страданиях по Гелле, поездках в Ангилию и Нидерланды, показывала свои фотографии оттуда, тот только смеялся и не верил; не верил, что Маша могла вот так на раз-два прибрать огромный дом, правильно сварить кофе или накормить толпу мужиков . Не верил, потому, что все привык делать сам, в то время, как у его жены едва хватало времени на то, чтобы управиться с маленькой дочкой, отработать часы в музыкальной школе и заканчивать писать учебник по сольфеджио.