Ночью с Ледовитого океана нагнало туч, прошел холодный отрезвляющий дождь, утром погода зябкая, опять с туманом и комарами, и кажется странным, что ещё вчера озёрный пляж был заполнен отдыхающими. В последний день занятий даже тем, кто не отладил своих учебных программ на языке Пиэль, поставили зачет по практике и выдали удостоверение об окончании курсов программирования. Билеты были взяты на завтрашний поезд, погода ни к чёрту, на озере делать нечего. Курсанты решили заключительный вечер отметить на всю катушку праздником расставания.
Накупили рома, хлеба, Пасюк сдал в общую кассу остатки запасов украинской колбасы и сала с чесноком. Герасимыч – рыбу горячего копчения из своей маленькой коптильни, сооруженной из обыкновенной бочки на берегу озера. Он решил остаться на турбазе навсегда: здесь открылась вакансия завхоза, и Герасимыч, плюнув на якутское алмазное ВЦ, устроился жить при озере, рыбалке, коптильне и роме. Кроме него остался ещё один человек из их группы: пухлая девушка с детским личиком. Говорили, что ради неё доктор Саша затеял развод с женой, после которого они собирались сочетаться законным браком. Во всяком случае, девушка перешла жить в домик доктора. Фаина с Инессой откровенно завидовали счастливице: доктор ещё не совсем старый, к тому же весёлый, вида спортивного, с таким можно и детей народить целую кучу.
Николя тоже сдал деньги на вечер расставания. Перед началом мероприятия к нему подошли Надин с Марой.
– Давай уедем в город? На квартире Артура собирается толпа с нашего похода, а оттуда завтра прямо на вокзал.
Николя посмотрел на Мару. Это она хочет на квартире у Артура встретиться с Серёгой и соблазняет всех подряд по такому случаю ехать с собой. А не появится ли в разгар веселья Адмиральша? Да не начнёт ли лупить всех подряд подушкой? Или чем потяжелее?
– Без него я не поеду, – сказала о Коле в третьем лице Мара, – мне надо сервиз везти.
– Большой сервиз?
– На двенадцать персон.
Надин смотрела укоризненно: “Неужели не поможешь влюбленной девушке везти сервиз?”.
– Поехали, но предупреждаю, денег на сбрасывание у меня не осталось.
– На “Гулливере” прогорел? Говорила – не покупай, вот обжора несусветная!
– Там всё уже есть, приготовлено, – на глазах воспрянула Мара. – Кстати, Маша с Ирой тоже будут.
Маша с Ирой недолго посидели у Артура и отбыли на вокзал к поезду. Артур вызвался их проводить. Проводил – вернулся грустный.
– Не захотели билеты поменять на завтра. Куда люди торопятся? Сами не знают.
– Ты обеим предлагал остаться? – сощурилась Надин.
– Конечно.
– Вот если б одной предложил, обязательно бы осталась.
– Зачем одной? Нет, пусть лучше обе уезжают, с одной мне потом проблемы будут.
Вдруг зазвонил телефон.
– Нет, его здесь нет, – доброжелательно произнёс Артур в трубку, положил аккуратно. – Адмирал, тебя жена ищет.
– Пусть, – отмахнулся Сергей, как сумасшедший от надоедливого привидения.
Он глядел только на Мару, держал её руку в своей, не отпуская ни на секунду. До глубокой ночи Артур пел песни под гитару, все пили ром, потом у Надин разболелась голова, она легла на кровать в проходной комнате. Там стояла только эта кровать у окна, два стула, на противоположной стене висел ковер. Собственно, не комната, а коридор с окном.
В зале находился стол, за которым расположилась компания, стулья были, но прилечь негде. Мара с Адмиралом сидели друг напротив друга, взаимно гипнотизируясь. Николя хотелось спать, он маялся, не зная, где прилечь. Артур завалился вторым к Надин на койку. Чувствуя себя неловко третьим в зале с влюбленной парочкой, как у костра в походе ночью, Николя ушел на кухню. Если положить руки на кухонный стол, а поверх голову, можно немного вздремнуть. Только весь стол и мойка заставлены грудами грязной посуды. Он принялся мыть сначала ту, что в мойке, потом со стола. В проходной комнате тихо ругались. Домыв, Николя пошел глянуть, что там? Надин сжимала обеими руками голову, видно боли были сильные и, морщась, говорила:
– Отстань, дай поспать.
Артур пытался расстегнуть на ней джинсы и стянуть их.
– Разденься, полегчает, – уговаривал он, – спать надо раздевшись, у тебя живот перетянут, это вредно для кровообращения. Расслабься, и голове сразу полегчает, вот увидишь.
Заметив Николя, Надин слезла с койки, сначала присела на стул, потом, держась за голову, ушла на кухню. Николя – следом, налил ей чай покрепче.
– Ну как, Пиэль выучила? – насмешливо спросил, глядя в окно.
– Пиэль-Пиэль. Сяу-ляу-вей-мой, сяу-ляу-вей, гоу-лёу-систый сяу-ляу-вей!
– Систый-систый, пей, давай, чай.
– Зачем я сюда притащилась? – спросила себя Надин. – Мару можно понять. Нет, я даже восхищаюсь её решимостью. Она как в пропасть бросается, потому что захотела так. Но как она, прыгать не хочу. Зачем? Ведь изначально ясно, что бесполезно. Просто мучение себе на всю жизнь обеспечишь. И он тоже, будет без неё жить – мучиться. С ней жить, ребенка бросив, тоже мучиться. Нет, ни за что. Ясно это любому нормальному человеку, а ей хоть бы хны, закроет глаза и бросается вперед, как в пламень. Даже завидно немного делается, правда.
На кухню заглянул Артур. Остановился в дверях: ноги Николя перегораживают узенький проход.
– Чаёвничаете? Молодцы, правильно. Надин, пойдём-выйдем, мне надо тебе кое-что на прощание сказать.
– Иди, спи. Знаю я твоё прощание.
– Да? Ну и ладно тогда. Я, это, пойду в ванну шубу постелю, лягу, а ты, Надин, можешь на кровати лечь. – Дверь на кухню аккуратно, по-хозяйски прикрыли.
– Если хоть чуть что-то не то, я никогда не кинусь, но каждый раз потом жалею страшно, правда. У тебя такое бывает? Вот чувствуешь, могло бы быть настоящее, надо только себя переломить и броситься, но зачем ломать себя? И уйдёшь в сторону, а при прощании жалко, будто полжизни теряешь и никогда уже ничего больше не будет. Так дурно делается, что голова болит, а Мара представляется самой умной девушкой на свете. Ладно, пойдём спать. Если начнёшь приставать как Артур, сразу на полу окажешься с переломом копчика. Дай руку. – Надин зацепилась мизинцем за мизинец, – ложись рядом, авось не утонем.
На вокзале Мара и Адмирал снова глядели друг на друга неразрывным взглядом. Артур провожать не поехал, остался дома, а Надин поехала. Хотя её поезд уходил тремя часами позже, она решила дожидаться на вокзале. Когда объявили посадку, Мара бросилась на Сергея, без разбора целуя щёки, нос, глаза. Николя отвернулся, Надин же смотрела внимательно, не щурясь.
Николя затащил в вагон ящик с сервизом и сошел обратно на перрон, Мара спросила его:
– Ну, а вы, водяные люди, прощаться когда будете?
– Мы давно простились, – ответила Надин.
– Когда?
– На озере. Правда же, Коля?
– Правда.
Дома Мару встречал муж, прямо у подножки вагона. Она прыгнула к нему на шею со ступеньки, оставив сумку, повисла, согнув ноги в коленках и принялась целовать мелко-мелко и быстро-быстро. Николя внутренне констатировал, что Адмирала коллега целовала гораздо страстнее. Впрочем, и здесь неплохо. Он зашагал позади них, таща коробку с сервизом до очереди на такси, попрощался одним кивком, никому не глядя в глаза и устремился к трамвайной остановке, провожаемый подозрительным взором мужа. Уезжали втроем, а приехали вдвоем. Чем занимались? Пиэлем!
На работе они с Марой не пересекались недели две, потом она вдруг тормознула его в коридоре:
– Надин письмо прислала, про тебя спрашивает. Адресок дать?
– Нет. Будешь писать, передавай привет.
А лет через пять ему приснился сон.
Будто оказался он среди холмов, заросших травой, по случаю поздней осени трава эта тёмно-бурого цвета. Небо затянуто осенней пеленой, вечереет, моросит противный липкий дождь, и всё кругом сочится холодной водой. Он стоит не на вершине холма, но близко от вершины, а далеко внизу проходит длинная, размытая долгими осенними дождями глинистая дорога, обе колеи которой доверху наполнены мутной коричневой жижей. Даже просто так стоять и смотреть на эту голую, забытую богом и людьми местность тоскливо: ни домика, ни дерева, бурые пространства в пелене непрекращающегося многие часы и дни дождя. И скоро ночь. Но видит он в довершение ко всему ещё, что по этой дороге, в непролазной грязи тащится Надин. Нет, не видит, потому как далеко-далеко это внизу, у подножия пологого холма, даже дорога ниткой поблескивает и вместо лица – тусклое пятнышко, направленное в его сторону – вверх, и одета в какое-то рубище, не видит, а точно знает, что она. Будто кто шепнул в ухо: «А вон Надин идёт», и пропал, оставив их вдвоём, далеко друг от друга на бесконечном, вечереющем пространстве.
Он стоит и смотрит, двинуться нет сил. А она идёт медленно-медленно, сначала, вроде, смотрела всё время безотрывно, потом оглядывалась иногда, потом и не разглядеть стало. И такая огромная жалость взорвалась в голове и груди, что он вскочил в темноте с семейной постели, а был в это время уже не первый год женат, ощущая внутри себя никогда прежде неведомую всеобъемлющую, щемящую, и одновременно радостную любовь к Надин, что аж ни вздохнуть, ни охнуть.
– Боже мой! – воскликнул громко, – как я люблю Надин!
– Что? – спросила жена из ближней темноты, – что ты говоришь?
И Николя, преисполненный чудесных ощущений, начал рассказывать ей свой необыкновенный сон про Надин и те громады чувств, которые он породил в душе.
– Ты мне сон рассказываешь? – уточнила заспанная жена.
– Сон, – согласился Николя, – но я так люблю сейчас Надин, что ты не представляешь!
– Завтра расскажешь, ладно? – умоляюще попросила жена.
Он понял, что ему срочно надо идти. Оделся и ушел из квартиры в ночной город, пребывая в совершенной уверенности, что обратно никогда не вернется. Ему надо к Надин, он должен, просто обязан немедленно идти к ней, она помнит о нём, она ждёт его, он в этом уверен. И они будут счастливы. В самом радостном настроении шагал Николя по тёмным улицам. Во сне Надин медленно двигалась по размытой дороге, а у него под ногами асфальт, сколько надо, столько он и будет идти и непременно найдёт её. Кажись, она из Воронежа. Значит он идёт в Воронеж, решено.
А не проще купить билет и улететь самолетом? Но нет, идти надо сейчас, немедленно. И он шел. Дотопал до центра. Стеклянные двери телеграфа были открыты, зашел позвонить Маре, узнать телефон Надин, её адрес. Однако же ночью не вполне удобно будить людей, тем более, когда муж такой подозрительный. Ладно, позвонит утром, а сейчас надо срочно написать письмо Надин. Посетителей ночью на телеграфе немного. Николя сел за столик, взял бланк телеграммы, и начал писать на обратной стороне письмо Надин, увлёкся, исписал целую пачку бланков, рассказывая какой необычный ему нынче приснился сон, и какая необыкновенно большая нагрянула с небес любовь, нет, он конечно и раньше влюблялся раз сто и любил, как считал по-настоящему, на жене вон женился по любви, но сегодня его захлестнул океан. И он счастлив даже погибнуть в нём, если нужно, без малейших колебаний. Нет, ничего подобного раньше не бывало даже близко. Наверное, это и есть настоящая любовь. Всё для него решено, он едет к ней сегодня же, как только рассветёт. О, так уже рассвело!
Можно Маре не звонить, зачем человека подставлять, говорят, у неё большие нелады с мужем. Лучше на работе узнать и адрес и телефон и сегодня же уехать. Николя вернулся домой, позавтракал тем, что оставила жена, уходившая раньше, и по привычке, как ни в чем не бывало отправился на службу, считая себя, однако, уже абсолютно свободным от всех обязательств прежней жизни. Внутри ему сделалось безумно радостно и легко жить.
Но Мара на работу не явилась, у неё заболел ребенок, и она села на больничный. Прождал целую неделю, стесняясь звонить из-за ревнивого характера супруга. Всё это время ему было неизъяснимо хорошо, свободно и счастливо жить, но каждый новый день немного спокойнее, чем день предыдущий. Когда Мара появилась на работе, он сразу изловил её в тихом местечке, где можно переговорить спокойно, и спросил впервые в истории их отношений:
– Как твои дела?
На что Мара ответила просто и обреченно:
– Я развелась с мужем.
Николя сокрушенно пробормотал:
– Сочувствую… из-за Адмирала?
– Ты что? Про то давно забыто. Да и не было там ничего. Просто к другой ушел муж, знаешь как это бывает?
– Догадываюсь… А ты не могла бы дать мне адрес Надин и её телефон?
– Надин? С Пиэля, что-ли? Эка вспомнил, уж и язык этот забыла, хотя два года, вроде, программировала. Кто же знал, что там Билл Гейтц в своём гараже изобретёт? Телефона точно нет. Адрес дам, если найду. Мы с ней, собственно, и не переписывались. Она написала одно письмо, я ответила, что ты адрес брать не захотел, вот и всё.
Адрес Мара действительно нашла, но в Воронеж Николя не поехал, пешком тоже не пошел. За две недели ночной фейерверк медленно и верно сошел практически на нет. Кое-что, впрочем, осталось. Он начал посещать концерты бардовской песни, особенно те, что проводились на природе, местные фестивали, организуемые несколько раз за лето, на которые собираются в основном уже не очень молодые люди, местами с проседью в волосах, но пока блестящими глазами. Ездит один, без жены, бывает, прихватывает за компанию Мару.
Когда исполняют: “Милая моя, солнышко лесное”, а эту песню там поют обязательно, у Николя непременно перехватывает дыхание, и снова откуда-то изнутри поднимается вал чувств, с которым трудно совладать. Он и не пытается: жутко-радостно делается жить на белом свете, хочется немедленно ехать к Надин хоть на ближайшем по расписанию поезде, и решить, наконец, всё раз и навсегда, а по дороге домой на электричке пыл утихомиривается, оставляя после себя нежность и тихое блаженство. Дорога от фестивальной площадки до города не близкая, в переполненном вагоне на ногах стоять, как-никак часа два будет.