Глава шестнадцатая
Ахмет
Ахмет давно поймал вторым зрением мягкое человеческое, что исходило от коменданта Измаила, молодого и отчаянного трехбунчужного паши, Сераскира Айдозле. Этот высокий и красивый молодой человек меньше всего был похож на северных османов, или западных сельджуков. Скорее, он напоминал мавра, или даже сефарда , с тонкими чертами лица и удлиненными мочками ушей.
Ахмет чувствовал, чего хочет сераскир - он хочет крови. Сераскир Айдозле вместе со своей отборной гвардией мудро отсиделся в укрытии, и теперь выскочил, как черт из табакерки. Две тысячи сто двенадцать отборных воинов, а перед ними – не более пяти сотен фанагорийцев. Когда Адозле остановился в западном бастионе, Ахмет, догадался, что значат слова в его голове «Гирей с сыновьями». Ахмет понял: пашА ждет ногайцев во главе с Каплан-Гиреем , и, соединив пехоту и конницу ногайской орды, он взрежет штурмующие ряды, и ледяным смерчем помчится по оголенным тылам урысов.
Ахмета что-то толкнуло: пора! Следя за красным шариком живой плоти сераскира Айдозле, Ахмет не особенно старался удерживать в памяти очертания бастиона, и его выбросило почти к самой крепостной стене. Но Ахмету было всё равно. Его второму телу было совершенно наплевать на сбитый плечом угол кирпичной кладки, и на целое облако красной пыли, запорошившей глаза любому, кто рискнул бы сделать подобное в своем человеческом. Любому, но не Ахмету. Ибо Ахмет был багучи .
Перед его глазами, очень похожие на больших вялых рыб в темно-зеленой жиже, медленно-медленно двигались живые. Немногие урысы, что в обыденном зрении носили фанагорийский мундир, здесь походили почему-то на налимов, а высыпавшие перед ними турки – почему-то на карпов. Впрочем, здесь всегда всё так – непонятно.
Но Ахмет был не просто багучи, он был самый старый багучи. Он не обращал внимания на подобные мелочи. И, когда его еврейский ученик медленно-медленно поволок тяжеленную, даже здесь, зеленоватую тушку фальконета, оставляя за собой пульсирующие нити напряжения и страха, Ахмет почувствовал, что тот обречен.
Большие карпы, медленно подняли свои длинные штуки, воняющие смертью, названия которых Ахмет забыл, здесь он видел только суть. И тогда Ахмет раскрыл ладонь с эсцы . Эсцы, Дом Духов, резко потянул ладонь вниз, будто кто-то всем телом налёг на нее. Потом сразу стало легче – носить с собою Дом Духов тяжелая работа, Ахмет знал это. эйе , с горящими оранжевыми глазами мгновенно выстроились меж урысами и турками, и уставились в глаза державшим смертоносные штуки османам. Эйе уже знали, чего хочет от них Ахмет.
Перед глазами живых, что припав на одно колено, взяли на прицел копошащихся урысов, вдруг встала чернота. Внезапно наступившая тьма, в которой силуэты невозможно резки, и мертвые звезды, в неисчислимом количестве горят сквозь вселенскую пустоту, горят яростным, холодным светом, не дающим бликов. Будто исчез самый воздух, что окутывает теплым покрывалом плоть земли. И на фоне этого мертвого неба, вдруг проступили исполинские, еще более черные, чем сама эта невероятная ночь, тени. Тени открыли оранжевые глаза, размером с тарелку, и ужас, смертельный ужас сковал сердца османов.
Турки не выстрелили. У кого-то на полутакте остановилось сердце, у кого-то лопнул в голове кровоток. Они не поднялись с колена ни до, ни после приказа отступить. Человеческое в задних рядах не увидело, но почувствовало что-то. Эйе больше никто не видел, они открываются только тем, кого выберут сами.
Что-то почувствовал и Айдозле, он сжал каблуками бока своего арабского жеребца, которого любил больше всего на свете, и жеребец унес храброго седока в тылы. Османы, не скованные взглядом эйе, бросились назад. Урысы вместе с бравыми евреями были спасены.
Медленные урысы начали перекатываться на спину, вынимая из сумок круглые железяки. В железяках сидел рукотворный ырым , что научились добывать из недр еще в Империи Цинь. Большие медные штуки, которые толкали евреи, наконец, плюнули смертью. В вязком студне, похожем на бульон, поплыли кусочки металла. Медленные тела турок едва двинулись. Подвижные струйки живого, оставив исковерканную плоть, вспорхнули, и улетели. Ахмет знал, что это картечь, но не стал вспоминать названия.
Ему было некогда копаться в человеческой памяти, он искал сераскира. При сераскире должен был быть манускрипт, он должен отдать его добровольно, иначе придется искать открывающего заклятье.
Эйе ринулись в гущу, с хрустом ломая живую плоть, со свистом выпивая жизнь. Тела турок медленно заваливались на бок, опрокидывались на спину, падали навзничь. Ахмет запрыгнул на орудие, стараясь не выпустить из поля зрения сераскира.
Раздались первые разрывы круглых чугунных штук, и к убитым духами присоединилось множество других. Огонь и осколки продолжали собирать свою кровавую жатву, как, вдруг, правый фланг озарился вспышкой гранады, не успевшей покинуть руки урыса. Разрывы прекратились.
Ахмет с удивлением заметил, как его иудейский юноша оправился от удара, подхватил длинную штуку с острием на конце, и побежал вперед. И еще Ахмет увидел Айдозле, с изогнутым острым предметом в правой руке. Багучи стремительно нагнал его. Не имея возможности произнести слов багучи схватил за ворот одного из османов, и заставил того кричать «Сдавайтесь!» до тех пор, пока турок не испустил дух.
Сераскир Айдозле не собирался сдаваться, он пробирался к Каплан Гирею. Айдозле нужен был Ахмету живым, но, в своем теперешнем виде он не мог пленить его сам. Тут Ахмет заметил, что за турком уже спешит молодой иудей. Ахмет расчищал ему путь, разрывая сердца и внутренности османов, но одного он не заметил, и тот ухватил преследователя за ногу. Юный еврей рухнул головой вперед.
Сераскир оглянулся, увидел иудея, и уже занес над головой клинок. И тогда Ахмет убил Айдозле, сломав тому основание черепа, четыре позвонка и шесть ребер, разорвав левое легкое, аорту и селезенку. Сераскир рухнул тряпичной куклой рядом с иудеем. Ахмет вложил в его голову слово «сумка», и отвернулся усмирить не в меру разошедшихся эйе.
Когда Ахмет возвратился в свое тело, судьба отряда Айдозле была уже решена. Их осталось не более тысячи, и фанагорийские гренадеры перекололи турок за полчаса. Каплан Гирей с четырьмя тысячами ногайцев, вырвался-таки из Килийских ворот, но граф Суворов-Рымникский ввел в бой резерв, и загнал татар в Придунайские плавни. Восемнадцать яростных, сменяющих друг друга штыковых атак решили дело. Все ногайцы остались в жидкой грязи.
Ахмет стоял на пригорке и молчал. Ерофей Матвеев сын поднес ему чарку хлебного вина, Ахмет выпил, молча закусив куском ржаного хлеба. Судьба Измаила была решена. Ляксандра Василич обещал, что пощады не будет. И обещание свое сдержит. К тому немалую руку приложил и Ахмет. Старый багучи смотрел на укрытый дымами Измаил, на редкие высверки орудий, на всполохи штандартов, на ползучие движения полков. И молчал.
Люди думают, что есть мир, и есть война. Они не понимают, что война – это тоже мир. У реки всегда два берега, но главное, не берега, а сама река. Великий Кормчий Шах-Али хан, ибн Шейх-Аулияр, из рода Ханкирмена ощущал себя как реку, и реку, как себя. Али-хан выбрал урысов, чтобы выправить течение реки, и принести равновесие в Мир. Прежде, чем сама река восстановит равновесие, разметав берега, и всё, что на них.
Когда из Паннонии вышли Лех, Чех и Рус, и разбрелись в разные стороны, русы пришли в соседние татарам земли, и принялись делать то, что любят делать молодые народы. Драться между собой. И если бы не то, что было дальше, они так и остались бы неповзрослевшими детьми, только и умеющими браниться меж собой. Но с Запада на славянские земли пришла огромная сила под знаменами Римского Престола, и многие славяне, и чехи, и ляхи склонили головы перед ней.
И для восстановления равновесия в мире, появился на свет Великий Хан Чынгыс. И увидели прежние багучи, чего хочет Река, и встали под знамена хана Чынгыса. В его войске на сотню живых, порой, приходилась тысяча мертвых. Каждый из прежних багучи мог наполнить своими Эйе долину большой реки, ибо вели свой След из далекого Тенрилля, когда духи и люди ходили по одной земле. Вместе с родом Чынгыса, прежние багучи создали Великую Срединную Империю. Равновесие между Востоком и Западом восстановилось.
Но в мирное время Золотая Орда принялась делиться и терять былую мощь. На какое-то время разрозненные племена русов объединились под властью Московского княжества, и быть бы и ему порушенным, как и все союзы в те неспокойные времена. Но Великий Кормчий, что правил в Казанском ханстве, принял решение соединить два народа, татар и урысов в одну империю. Но Великий Кормчий был стар и бесплоден, и его отстранили от власти. На Казанском престоле воцарился младший род Чынгыса – Гирей.
Великий Кормчий отправил своих людей к князю Ивану, прозванному «Грозный». И великий князь русских княжеств согласился возложить на себя бремя власти объединенной империи. Три раза приходил под стены Казань-города князь Иван, и два раза отступал он без боя. И в третий раз сверг он власть рода Гирей, и соединились два народа, и получил русский государь не только багучи, но и Знание устройства государства, которое может достичь самых великих целей.
Князь Иван не взял с Казани ни одного медяка, но только голову Гирея, и знамена его полков. Все роды Казани присягнули Ивану, и всех с почестями принял князь Иван, и принялся именоваться цезарем, императором. Следом за Казанской Ордой, склонили головы и Сибирское ханство, и чудь, и весь, и мокша, и эрзя, и башкиры, и много-много других племен.
Только ногайские татары в Крыму выбрали союз с Великолепной Портой, и прогадали, ибо не было у них великих багучи, которые видят Путь.
А урысы перестали быть славянами, но восполнили недостающую часть себя, и пришли к равновесию, и стали теми, кто может вершить великие дела и строить великие империи. Стали сами собой.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/01/10/1994