Про тетю Маню говорили: - Маленькая еврейка с большой крик! - И это таки была правда. Когда тетя Маня открывала рот, даже в июле – июле! – закрывались окна. Скандал скандалом, но оглохнуть можно. А за закрытыми окнами все равно слышно. Правда, без ответов оппонента, но соло тети Мани это не портило. Именно оно – истинная цель гурмана. А люди во дворах на Молдаванке хороший скандал понимали.
При этом тетя Маня не была мулаткой - белой женщиной с черным ртом – и никого никогда не оскорбляла. Скорее, высмеивала.
Работала тетя Маня на мелькомбинате, поэтому вся мишпуха была с мукой. К нам домой муку приносил папа, раз в неделю навещавший тетку. Ну, и мадам Гоменбашен, конечно. Старухи жили рядом – через двор всего. Но я о муке. О, она тогда была более, чем необходима. Пироги, торты пекли сами, не унижаясь до магазина.
- Церабкоповский торт – говорили о торте магазинном. И пекли сами. Вот сейчас вспомнил сливовый штрудель с орехами от мадам Гоменбашен и рот наполнился слюной.
Но я отвлекся. В принципе, тетя Маня была мне не теткой, а двоюродной бабушкой, сестрой папиной мамы бабы Софы. Впрочем, тетей я ее и не называл, просто Маней. Надо сказать, что на меня она не кричала никогда. Просто рассуждала:
- Этот мальчик! Это тот мальчик! Он вырастет и станет, конечно, гицелем, я вас уверяю! А кем еще может стать мальчик, покрасивший с йодом кошку, прямо в полоску. И он имеет говорить, что это тигр. Нет, он определенно будет гицель и опозорит всю нашу семью. И что это будет? Хорошие девочки – моя Зоечка, Гришины Аллочка и Светочка - никогда не выйдут замуж за приличного еврейского мальчика. Кто возьмет себе на голову девочку из семьи гицеля?
Гицелем я быть не хотел и назло Мане говорил, что буду коммунистом.
- Погромщик! – кричала Маня – но тихо! – Бандит со самой Слободки! Сегодня он знущается над бедной кицеле, а завтра над весь народ!
Как видите, с патриотическим воспитанием у нас в семье было все в порядке.
Но это еще что! Полная политинформация случалась, кода тетя Маня встречалась с мадам Гоменбашен. Мне кажется, обе старухи ревновали ко мне друг друга и поэтому дополнительно старались.
- Как тибе нравятся ихние штучки? – неизменно, при встрече спрашивала мадам Гоменбашен. Тетя Маня отвечала столь же неизменным: - И не говори!
Дальше шел подробный разбор внешней и внутренней политики партии и правительства, сдобренный такими важными словами, как провокатеры, аферисты, бандиты и халамидники. Особо доставалось Никите Сергеевичу Хрущеву. Впрочем, старухи не унижались до перечисления фамилии, имени, отчества первого секретаря, а брезгливо говорили: – Этот!
- Шо ты с этого лысого гоя возьмешь, если у него вместо коп тухес?
Это, пожалуй, единственное, в чем старухи были абсолютно согласны друг с другом. Хотя, нет. Еще они единодушно считали, что меня дома плохо воспитывают и еще хуже кормят. Дай им волю… Иногда давали… Я уже говорил, что они жили по соседству, так что, попадая к одной, я автоматически попадал и к другой. Чем и пользовался. На любое, с моей точки зрения, притеснение тут же заявлял, что ухожу к оппонентке. Что, обычно, вызывало капитуляцию. Тете Мане меня доставалось меньше, так как она работала. Соответственно, больше вил из нее веревки. Попадал я к старухам довольно часто, ибо за мной надо было присматривать, причем, бдительно. Иначе, неминуемая угроза для окружающих. Попав к старухам, я первое время робел, но потом стал наверстывать упущенное да так, что от суда Линча меня спасал только авторитет обеих.
Например, однажды, я справедливо решил, что если, когда затыкаешь картошкой выхлопную трубу «Победы» дяди Миши Шпринцеля и машина стоит, как вкопанная и никуда не едет, то той же картошкой можно забить и трубу дворового крана, что избавит от умывания.
Вообще, с умыванием у меня были проблемы, причем с детства. Дело в том, что мама брала меня с собой в баню, находившуюся в нашем же доме. Я был дворовым мальчиком. Причем, самым младшим. Остальные ребята были много старше и, по сути, беспризорными. Так что, лексикон у них был тот еще. А я оказался способным учеником. Так что, как-то, будучи в возрасте трех лет приведенным в баню, я громко, с некоторым знанием дела и соответственными дворовыми выражениями, стал разбирать стати моющихся женщин. Скандал был тот еще. Больше меня в женскую баню не водили, но нелюбовь к мытью сохранялась еще долго.
Вообще, было установлено дворовой общественностью и доведено до моих родителей, что выпускать меня во двор без присмотра категорически не рекомендуется.
- Только на цепи! – настаивали соседи.
Так что, сбагрить меня на Молдаванку было милым делом. Тем более, что страдальцам с Жуковского надо было дать передышку.
Но и на Модаванке моя слава взошла, как на дрожжах. Это я уговорил всех окрестных детей податься в пираты. Народу набралось на две бригантины. Поймали нас, причем, с милицией в районе Ланжерона.
Зато я отучил дворового аидише шикера Леву мочиться на дверь парадной, обклеив ее портретами его папаши Лазаря, стыренными со стендов «Их разыскивает милиция».
Эх, светлое, славное время, золотые минуты, когда я выходил во двор, радостный от предвкушения грядущих дел и приключений, а за мной семенила баба Маня, упрашивая:
- Шурик, дай ручку!
Я снисходил, отдавал ей свою царственную руку, и мы шли себе по Молдаванке, ступая осторожно и привычно на рыжий камень дикарь, а солнце светило нам в глаза.