ГЛАВА ПЕРВАЯ
В июле помимо купыря поднялись голубоватые злаки, и буйно зацвел иван-чай. Поляны были усеяны лилово-розовым. На берегу, на песке и среди камней светились ярко-розовые цветки чины.
Тойво теперь жил на берегах Кривой Салмы, у родных. Он легко и быстро сошелся с веселым и говорливым Ченни. Тот наконец объяснил Тойво, зачем отправил его к кузнецу.
- Понимаешь, если бы этот кузнец увидел меня и услышал, он бы содрал с меня втридорога, - Ченни усмехнулся. – Но я ещё хитрее.
В течение недели Тойво помогал Ченни ставить новую вежу – Ченни собирался жениться осенью и торопил время.
- Я в первый раз увидел ее два года назад, - рассказывал Ченни. - Она тогда была после болезни – от нее остались одни глазюки. Я помню, у меня тогда шальная мысль мелькнула: как жаль, что она такая маленькая, четырнадцать лет всего, а я уже помолвлен. Теперь я узнаю – Оанэсь тогда подумала то же самое. А потом пришли белоглазые... Невеста мне сказала: у тебя ничего не осталось ни от хозяйства, ни от здоровья (я был ранен), так что – прости. Её взял кто-то из Детей Нерпы. Бедняга. Я света белого невзвидел. А мое счастье – вот оно. Нужно было только подождать... Она уже давно всей моей родне подарки сшила. Я ей про тебя сказал – она тебе вяжет рукавицы.
- Бедная Оанэсь, - улыбнулся Тойво. - Тяжело девушке, когда у жениха много родни.
- Я видел, как она рукодельничает. Ручки бы ей зацеловал.
Тойво хорошо ладил и с сестрой, хотя говорить им было почти не о чем. Они могли подолгу молча сидеть, не зная, что сказать, пока Ченни не увлекал их разговором.
Тойво ходил с братом и Лайной на рыбную ловлю, учился ухаживать за оленями. Тойво сам себе не хотел признаться, что побаивался их. Впрочем, после Клюквы многие животные казались спокойными и кроткими. Понемногу он начал привыкать к прежде незнакомому укладу. Дети очень скоро перестали дичиться его и звали играть с ними.
Племянники были в общем спокойными и послушными детьми, хотя иногда, конечно, и вздорили между собой, и скандалили, и шалили. Как же без этого? Тойво иногда думал про себя, что в душе ему то ли шесть лет, то ли двенадцать, то ли шестьдесят – но никак не двадцать. Играя с детьми, он наверстывал то, чего в его детстве почти не было. Бывает, что дети выбирают кого-нибудь из взрослых себе в друзья и разговаривают с ними о жизни и судьбах мира. Тойво для этого прекрасно подходил. Рехп и Сирьке дружили с жившими неподалеку восьмилетней девочкой Эрвой - она была в этой компании заводилой - и её старшим братом Пяйвием. Это был толстоватый, с пухлым лицом и мышиными черными глазами подросток четырнадцати лет. Тойво не то что недолюбливал Пяйвия, а как-то странно, по старой памяти, остерегался: Пяйвий немного напоминал Йоки. Как-то Пяйвий увидел Сирьке с братишкой на руках.
- От кого ребенок, Сирьке!?
- Вырос большой, а ума не набрался, - пояснил Сирьке дяде Тойво.
Однажды Тойво попал в дурацкое положение: на берегу Пепелища застал Пяйвия с девочкой примерно того же возраста. Пяйвий чесал девчонке за ушами. Подростки заслышали шорох и разбежались. Вряд ли они успели понять, кто к ним приближался.
Ченни показал Тойво дорогу к Рыбному камню. Внутри этого камня обитал дух, часто помогавший людям и посылавший рыбу в их сети.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Тойво сидел возле вежи и чинил сети. Вдруг он поднял голову, и увидел, что по тропке к веже идет молодой человек, не старше самого Тойво. Он был небольшого роста, очень худым, светлым и бледным, казалось, что он сейчас растает в воздухе и исчезнет. Но это был человек из плоти. Он был болен и в это самое мгновение мучился. Тойво понял это, хотя внешне было заметно только то, что юноша немного щурил свои прямые светлые глаза и кривил губы.
- Ченни дома? – устало выцедил он.
- Да, - ответил Тойво. – Здравствуй.
Парень тоже поздоровался, постучался и, когда Ченни ответил, вошел внутрь. Тойво снова принялся за починку сетей, но о работе думать не мог. В веже двое сначала говорили, потом Ченни начал ритмично бормотать и петь. Ещё через некоторое время юноша вышел из вежи и побрел прочь.
- Стой! – крикнул ему вслед Тойво, поднялся на ноги и поковылял к молодому человеку.
- Ты кто? – спросил он у Тойво. – Я тебя никогда не видел.
- Я брат Ченни, но я воспитывался в другой деревне. Меня зовут Тойво. А тебя?
- Линн.
- Наслышан. Хочешь, я попробую помочь тебе?
- Чем ты мне поможешь? И от чего? – немного всполошился Линн - Тебе что – Ченни рассказал?
- Нет. Ченни ничего не говорил. Не удивляйся, я умею определять, чем люди болеют. Извини, - Тойво стало неловко. Кроме того, Тойво было совестно быть здоровым рядом с Линном и страшно за него. Линн усмехнулся с отчаянием и досадой.
- Попробую заговорить твои потроха, - Тойво улыбнулся, но его улыбка тотчас стянулась.
- Мне сам Орел не помог, как оказалось. И Негостай не помог. Про Ченни я не говорю… И волшебный пояс надевали…
- Если это не вылечить, у тебя в желудке образуется дыра, и ты умрешь, - просто и очень резко сказал Тойво. – Хуже, чем есть, тебе точно не станет. Не бойся. Подарок мне не нужен.
Линн взглянул испуганно и недоверчиво, но кивнул.
- Только давай немного вглубь леса пройдем, - сказал Тойво.
Пока шли, Тойво шевелил губами, едва слышно нашептывая что-то, хмурил брови, морщил лоб. Сели на поваленное дерево. Тойво начал негромко петь заклинание. Тойво понадобилось три известных ему заговора и пришлось несколько раз повторить их, прежде чем он почувствовал перемену в состоянии Линна. У того разгладились морщины возле рта и между бровей, и взгляд немного прояснел. Линн не радовался: такое же облегчение наступало и после заговоров Ченни, а потом Линн оставался со своими резями, тошнотой, рвотой и пр.
- Тебе бы выспаться, - сказал Тойво, глядя на Линна. Тот действительно не спал двое суток. – Я сделал всё, что мог, но ничего обещать не могу… Тебе бы отвар из ромашки попить.
Линн отмахнулся.
- И ещё очень полезно есть сущик.
- А это что такое?!
- Супец такой из сушеной рыбы.
- Ах, это! – сказал Линн. – Только им и спасаюсь. Только ни разу не слышал, чтобы его так называли.
Линн ушел.
«Даже спасибо не сказал» - подумал Тойво. Это спасибо было ему совсем не нужно, но на душе немного скребло.
Тойво и Ченни потрошили пойманную рыбу и развешивали ее для сушки.
- Бедный Линн, - сказал вдруг Ченни.
- Что-что? – переспросил Тойво, разрезая белесое рыбье брюхо.
- Он уже два года болеет, но сейчас он горит, как солома на ветру. Вряд ли зиму переживет. Так жаль его. На охоте следы распутывает, как никто. И руки золотые. Как он по камню режет, и по дереву, и по кости. Какие ножи умеет делать…
- Он пережил какой-то страх или горе? – спросил Тойво.
- И страх, и горе, - сказал Ченни. – Когда на нас напали, Линна в селении не было. Он, Саппа и Риибма уходили оленей ловить. А вернулись на пепелище. Риибма рассказывал, что Линн встал, как вкопанный, потом упал на колени. И стоял так. Его кое-как отвели к Детям Ворона, к родне. Линн три дня молчал. Его отец погиб, мать и сестру забрали в плен. Линн потом отправился их искать – и Риибма с ним, хотя было ясно, что дело гиблое. Не нашли, конечно.
Тойво сидел, держа рыбину в одной руке, нож в другой, совершенно неподвижно. Менялось только выражение глаз. Тойво тяжело вздохнул.
2
Через день, когда Тойво развешивал рыбу, к нему подбежал Линн. Он выглядел намного лучше, чем в день, когда они впервые встретились. Даже глаза казались ярче.
- Здравствуй. Как ты? – спросил Тойво, хотя чувствовал, что Линну лучше.
- Намного лучше. Прости меня, пожалуйста – я тогда ушел и тебя даже не поблагодарил. – Линн блеснул глазами и подал Тойво рукоятью вперед широкий, в изукрашенных орнаментом ножнах, нож.
- Спасибо тебе. Но не надо, - твердо сказал Тойво.
- Почему? Он тебе не нравится?
На лице у Линна испуг и недоумение. Это был один из лучших сделанных им ножей. Не будь благодарность Линна столь сильной, он бы оскорбился.
- Что ты! Прекрасный нож! Только – НЕ НАДО.
- Что – не надо?
Тойво был убежден, что помогать людям нужно даром. Исцелив Линна, Тойво оказался совершенно обессиленным и измученным; но сейчас все эти усилия показались ему пустяком, за который стыдно было принимать благодарность. Но, невольно любуясь ножом, Тойво понял, что означает «дух захватило» от восторга.
- Тебе легче – лучшей награды для меня быть не может.
Линн сам был бесхитростен, и ему не приходилось терпеть от людей, в словах которых нужно искать двадцать пять смыслов, один другого гаже – поэтому он понял Тойво правильно.
- Вот в чем дело. А мне-то каково. Если я хочу тебя отблагодарить!? Я всем, к кому обращался за помощью, подарки носил – а те мне не помогли. Ты мне помог и подарок не берешь. Разве это справедливо?
- Хорошо, - сказал Тойво и взял протянутый ему нож. Ещё раз обменялись благодарностями.
«Здорово, - подумал Тойво. – Теперь у меня два своих ножа. Завтра надо пойти к Негостаю, вернуть ему нож».
При мысли о Негостае у Тойво сразу немного испортилось настроение – как будто холодом повеяло, но лишь на мгновение.
- Пойдешь со мной к Пепелищу? – спросил Линн.
- Пошли! – обрадовался Тойво. – Давай Ченни позовем. А почему остров так называется?
- Говорят, там пожар был лет сорок назад, а то и больше. Так с тех пор и называется – Пепелище.
Улов в озере на Пепелище был хороший. Решили и на следующий день рыбачить вместе.
3
Тойво, Линн и Ченни с бреднем вошли в холодную речную воду. Линн и Ченни шутили и голосили, как будто это доставляло им особое удовольствие: уловы здесь всегда были хорошими, а священных камней, не терпящих шума и ругани, поблизости не было. Тойво молчал. В голубом небе было несколько легких белых облачков, изредка набегавших на солнце, и порывами дул прохладный ветер – как тогда, на берегу Коскийоки. Неожиданно Тойво зацепился ногой за что-то, и кошмар, о котором Тойво всё напоминало, повторился в точности. Тойво шлепнулся в воду и выпустил из рук свой край бредня. Ченни выругался последними словами и сделал бессмысленное движение, как будто хотел поймать руками уходящую из бредня рыбу. Трое пошли к берегу. У Тойво кровь отхлынула от лица. Оно помертвело.
- Тойво, ты что? – быстро осведомился Ченни.
У Тойво внутри все оборвалось. Винить, кроме себя самого, было некого. Он не сомневался, что сейчас его начнут избивать. Он даже не подумал, что может быть иначе. Его колотило от страха, и Тойво был готов ощутить презрение. И невыносимо было думать, что он потерял друга и брата.
- Тойво, что с тобой?! – произнес Ченни. – Да пес с ней, с этой рыбой! На сегодня еда есть. Сейчас ещё наловим.
- Что случилось? – испугался Линн.
- Тойво из-за рыбы расстроился. Позеленел весь.
- Ты что! Да мало ли ещё будет таких неудач!
- А сколько будет удач! – смачно сказал Ченни. – Взбодрись! Рыба наша!
Тойво оставался очень бледным, но глаза ожили.
- Ой, ребята, - проговорил он. В это мгновение он обожал и Ченни, и Линна. Трое сидели на берегу.
- У Орла есть невод, который сам в лодку втягивается, - сказал Ченни. – Я видел один раз, как это действует. Полезная штука… Теперь здесь хорошая река. Теперь сюда и семга нереститься приходит.
- А раньше нет?
- Нет. Раньше она поднималась по реке близ Долгого Мыса. А теперь нет.
- Почему?
- Ну, зачем рыбе идти в сети к извергам и грабителям. Если уж попадаться, так добрым людям, - усмехнулся Ченни. Линн покивал.
- Я верно понимаю, что это вы?
- Конечно. Негостай... Старший братец Негостай, повелитель рыбных стай.
4
Несколько дней после той рыбалки Тойво Линна не видел. А потом Линн пришел, и вместе с ним – темноволосый человек с широким лобастым лицом с шелушащейся кожей. И, что сразу привлекло внимание Тойво, белки глаз у этого мужчины были мутные и очень красные. Он все время затенял глаза рукой – даже неяркий, шедший сквозь облака солнечный свет резал глаза. Поздоровались.
- Тойво, это Айвитт, мой дядя, - сказал Линн.
- Ты был простужен? – спросил Тойво у Айвитта. Тот переглянулся с Линном, Линн широко улыбнулся, кивнул на Тойво и взглянул даже с гордостью – нашел такое сокровище.
- Да. Был простужен, но быстро выздоровел. Только глаза почему-то воспалились, и до сих пор в них как будто песку насыпали.
Айвитт подал Тойво вышитый мешочек. В нем были наконечники для стрел, сделанные из клювов гагар.
- Это подарок.
- Нет-нет! – сказал Тойво. – Не надо. Ты почти здоров. У тебя и без моего заговора глаза пройдут через пару дней.
- Так ты мне поможешь?
- Конечно, конечно.
Тойво начал петь. Айвитт часто моргал, потом его лицо будто осветилось, и он посмотрел на Тойво с изумлением. Ченни шел со стороны леса, заметил троих и ускорил шаг. Подойдя, он не стал перебивать Тойво, и молча дождался, пока тот кончит песню. Было видно, что Ченни недоумевает, и ему не по себе. Тойво закончил заговор и зачем-то поздоровался с Ченни – как будто это приветствие позволило бы выяснить, не ошибся ли Тойво в своем впечатлении, и загладить непонятную самому Тойво вину, которую он почему-то почувствовал. Четверо заговорили между собой, Ченни был приветлив и весел, как обычно, и Тойво успокоился.
Когда Линн и его дядя ушли, Тойво и Ченни отправились на берег, и, рыбача, рассказывали друг другу истории. Тойво уже думать забыл об Айвитте.
- Айвитт тебе ничего не принес? – вдруг спросил Ченни.
- Принес, - ответил Тойво. – Наконечники для стрел. Но я отказался.
- Почему!?
- Да совестно брать подарок за такое. Я почти ничего не делал. Он бы и так выздоровел через пару дней.
- А что с ним было?
Тойво рассказал.
- Пара дней с песком в глазах – это немало, - мрачно сказал Ченни. – Ты отказался, а он и не настаивал…
5
Когда Тойво засыпал, ему всегда бывало холодно, особенно зябко было плечам. Когда он просыпался, ему долго не хотелось вылезать из теплого кокона – из-под одеяла из оленьей шкуры. Первый раз такое было в его жизни: закрывая глаза, Тойво благодарил богов за прожитый им день, за брата, сестру, племянников и соседей. Вот бы только так всё и оставалось. Именно так, как есть. Конечно, кое-в-чем жизнь могла бы быть и лучше, но просить о большем было бы дерзостью. Прежде он и представить себе не мог, что где-то одновременно может оказаться столько добрых, терпимых людей, которым, чтобы веселиться, не нужно никого травить и мучить, и можно было не бояться шевельнуться лишний раз. Спасибо, спасибо богам за это счастье. Только бы всё оставалось, как есть.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тойво снял рубаху и сидел в лодке, голый по пояс. Белое в снопах лучей солнце пекло с высоты и немного жгло его. Тойво зевнул. Поверхность моря рябила, голубая от неба. Тойво грелся, как будто можно было напитаться теплом на весь будущий год. Тойво ловил рыбу на крючок. День был не слишком удачным. Тойво заглянул в плошку с наживкой.
«Пескожила бы надо накопать».
Тойво стал грести, направляя лодку между Лисьей Лудой и Пепелищем. На некотором расстоянии от них было ещё два острова. У одного из них была просторная гладкая серая отмель, и, по мере приближения, становилось видно, что она испещрена маленькими холмиками и ямками, в которых и находились черви. Повсюду на отмели лежали булыжники – черные понизу, серые или серо-желтоватые вверху, покрытые морскими желудями как белой колючей коркой. Между валунов ярко зеленели круглые кустики из острых, сочных листьев с лиловыми цветками – солончаковые астры. То низкими копнами, то слоем лежали желтоватые студенистые водоросли. Тойво вытащил лодку на песок, пошел к пескожильнику и возле одного из холмиков надрезал ил широким ножом. Неожиданно Тойво окликнули. На одном из валунов сидела девушка. Темные густые волосы, круглое лицо с немного раскосыми серо-голубыми глазами и наметившимися морщинками возле носа. Тойво выпрямился.
- Что ты делаешь? – спросила она.
- Хотел пескожила накопать для наживки, - проговорил Тойво, сам не зная, почему, умирая от стыда и смущения – как будто его поймали за каким-то черным делом.
Девушка кивнула.
- Все-таки старайся не ходить здесь лишний раз, - сказала она мягко. – Ты не узнаешь меня?
Тойво растерялся и принялся судорожно рыться в своей памяти.
- Нет, - признался он.
- Но я тебя знаю.
Она подошла к Тойво и взяла его за руку. Двое пошли по берегу – сначала по мокрому плотному илу, по желтоватому песку мимо высоких зарослей бирюзового колосняка, вверх по берегу, по водянике, по серому и розоватому гладкому граниту, по яркой зелени. Но босые ступни девушки не оставляли следов на иле и песке, и по земле скользила лишь одна тень. Девушка учила Тойво заклятьям, о которых он прежде не слышал. Тойво почувствовал, что прежде был как будто заключен в невидимую, прочную оболочку; она истончалась, когда он ласкался к матери и оплакивал ее смерть, когда говорил с обретенными родней и другом и ощущал любовь к ним, когда сочинял песни и колдовал. Может быть, ее не было в раннем детстве. А теперь оболочка вскрылась, и он, мягкий, как расплавленный воск, открывался этому нагретому солнцем миру, пахнущему морем, сосновой смолой, травами, тиной и медом, и более всего – девушке, шедшей рядом с ним. Его душа была похожа на прорастающее зерно. Тойво больше не был собой, прежним. Он как будто умер, и на его месте появился другой человек, новорожденный или вовсе – зародыш. Тойво готов был трепетать от страха, кружилась голова. Это было счастье, но не ослепительное и не безмятежное. И одно было страшнее всего: что-то в нем понимало и ясно видело удивительную правду. Но Тойво не хотел верить самому себе. Тойво взглянул на море – граница между ним и небом была почти не видна. Двое обошли остров кругом, оказались на галечном берегу, перед зарослями колосняка и пушистых зонтиков, и вошли под сосны, в полутень.
- Я всю жизнь тебя ждал, - проговорил Тойво. – Где ты живешь? Я посватаюсь.
И снова обмер от стыда. Девушка ничего не ответила, и смотрела на него пристально, но без осуждения.
- Я не легкомыслен. Я достаточно настрадался... Я не могу тебя потерять.
Девушка вдруг прижалась к нему. Тойво обмер, остолбенел, у него в уме мутилось. И всё, кроме нее, стало ему безразлично. Ее руки заскользили по его груди и плечам.
- Ты невинен?
Тойво судорожно кивнул. Он думал, что она засмеется, но она не засмеялась.
- Всё хорошо, - сказала она.
Тойво было странно, что он смог ещё думать о том, чтобы расстелить на земле рубаху, которую до этого нес на руке.
...В плотный, жаркий воздух поднимался аромат хвои и водяники...
После любви уснули, обнявшись. Когда Тойво проснулся, солнце выглядело уже больше и желтее. На суглинке берега, там, где Тойво впервые окликнули, была только одна цепочка оплывших следов – его. Тойво ещё долго метался по острову, искал ее и звал. Потом сидел на скамье в своей лодке, глядя на морскую воду, изнывая от тоски и стыда.
Тойво обгорел и перегрелся на солнце. К ночи нестерпимо жгло плечи, и разламывалась от боли голова.
В последующие дни Тойво снова приходил на тот остров, снова звал и ждал, умолял появиться и сказать ему хоть слово. Тойво не мог не думать о ней, как о человеческой женщине. У ее тела, подобия плоти, в котором духи и божества являются смертным, был запах – запах человеческой кожи, у каждого человека свой, действующий на того, кто любит и желает, как дурман.
«Почему она больше не появляется? Что я сделал не так? В чем ошибся? Появись, скажи мне хотя бы это!».
Приступами на него накатывал страх:
«Бывают ли у духов дети от людей? Я всё сделал правильно… Но что, если она всё же забеременела, и не захочет рожать от меня?».
Тогда Тойво по всему видел, что был желанен, что доставил ей наслаждение, и был горд. А теперь Тойво презирал самого себя и смеялся над собой. Он был сам себе отвратителен.
«Воспользовался случаем. Урвал себе счастьице. Хоть миг счастья – да твой. А чем ты его заслужил?».
Она явилась Тойво в облике девушки, именно такой, какую он ждал – сам не отдавая себе в этом отчета. Это было лишь одним из бесчисленных возможных воплощений, среди которых были и ужасные, чудовищные, непереносимые для людей. Она была старше людей, старше этих островов. Она хотела усладить Тойво и сделать счастливым – но он был глубоко несчастен.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тойво и Ченни причалили к берегу. Они решили отдохнуть немного и перекусить. По Кривой Салме скользила вторая лодка, а в лодке сидел один человек.
- Кто это? – спросил Тойво.
- Это Оску, - сказал Ченни. – Его вежа недалеко отсюда.
Человек причалил, привязал лодку, забрал свой улов и пошел по берегу. Тойво следил за Оску, и кровь отхлынула у Тойво от лица. К удивлению Ченни, Тойво встал и поковылял к Оску. Это был худой человек с узким лицом. Белки серо-голубых глаз были желтоватые, и кожа имела желтушный оттенок: из-за болезни сердца разрушалась печень.
Поздоровавшись, Тойво сказал:
- Позволь, я помогу тебе донести улов.
- В чем дело? И кто ты такой?
- Меня зовут Тойво. Я брат Ченни. Колдуна. Вот он, - Тойво указал на брата, возившегося с костром. Ченни и Оску увидели друг друга и помахали друг другу руками. - Тебе нельзя таскать тяжелое. Это опасно.
Тойво сам не заметил, что держал руку у себя на груди с левой стороны. Человек посмотрел на Тойво недоуменно и неприязненно, вздохнул и махнул рукой.
- Спасибо, сынок. Я сам справлюсь.
- Это всё не шутки! – сказал Тойво неожиданно резко, чуть не с угрозой. Так же, как недавно заговорил с Линном. Оску пожал плечами и пошел дальше.
- Тойво! – позвал Ченни.
История получила продолжение на следующий день. Лайна собрала к обеду. Ждали Ченни, но он не приходил.
- Рыба сейчас вся разварится и превратится в кашу, - ворчала Лайна, помешивая бурлящий суп в котле. Она разлила суп в миски Тойво, детям и себе. Огонь под котлом решили потушить.
- Сейчас суп остынет и ледком подернется, - не унималась Лайна. – А Ченни будет говорить, что не вкусно.
Наконец пришел Ченни. От еды он отказался, хотя был голоден.
- Завтра мне спускаться в Нижний мир, - сказал он. - Оску, похоже, помирает.
- Да!? – испугалась Лайна. – От чего?
- От того же самого. Помнишь, на него надевали волшебный пояс. Сегодня Оску опять прихватило.
Ченни сел на шкуру спиной ко всем. Тойво привык видеть брата спокойным и улыбчивым, и поэтому тем более тревожно было видеть его тоску и страх. Тойво сел рядом в Ченни и попытался заглянуть ему в лицо.
Сирьке и Рехп играли на полу. Лайна села шить.
- Ты будешь говорить с Хозяином Селений Мертвых? – спросил Тойво.
- Мы чаще говорим с его женой, Матерью Мертвых, - ответил Ченни и, помолчав немного, произнес – Однажды мне удалось упросить ее отпустить человека. В другой раз – нет.
Ченни тяжело вздохнул и пошевелил хворост в огне. На лицах братьев – рыжие подвижные отсветы огня.
- Значит, у Оску сердце болит, - проговорил Тойво. Ченни покивал. Тойво судорожно вздохнул – его рана не заживала, и сейчас он пережил приступ скорби.
- Давай, я помогу ему.
- Да чем ты ещё ему поможешь?
- Чем обычно. Заговорами. Луойя меня научил лечить сердечные болезни – травами, березовым соком…
- Ну, давай попробуем, - вяло сказал Ченни.
- Я могу что-нибудь для тебя сделать?
- Для меня? – усмехнулся Ченни.
- Ты такой печальный.
- Да нет! – Ченни улыбнулся и махнул рукой. – Я не печальный, я голодный. Мне сутки есть нельзя. Ну и боязно, конечно.
Ночью Ченни спал спокойно, но не спал Тойво. Он вспомнил, как увидел мать, лежащую возле стола, и нарядную, с подвесками на висках – на столе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утром Ченни сидел на собственных ногах возле очага и то подносил к огню продолговатый бубен, то отдалял его от пламени и ударял в инструмент колотушкой из гладко отполированного оленьего рога. Тойво сидел рядом с братом. Бубен был покрыт множеством рисунков, сделанных красной краской из ольховой коры - три мира: верхний – мир богов, средний – мир людей и нижний – мир мертвых. Разрывами границ между мирами были показаны места перехода.
- Это бубен нашего отца.
- Наш отец был сильным колдуном?
Тойво коробило, когда он говорил «наш отец». В душе своим отцом Тойво по-прежнему называл мужа Туули.
- Нет. Он был маленьким колдуном. Поэтому мы всегда бедно жили. Негостай и тот сильнее.
«Почему – и тот? – подумал Тойво, но не сказал этого – Почему не просто «силен», ведь Негостай силен».
- Давно хочу спросить тебя: почему Негостай живет один в лесу? Почему он так себя ведет?
«Почему он такой злющий?» - подумал Тойво.
- Белоглазые его страшно изранили. Мы едва его выходили. Но даже когда раны зажили, он долго оставался слабым. В ту же зиму он заболел. Нрав у него всегда был тяжелый. Негостай всегда стремился остаться один. Никто и не знал, что он у себя в веже загибается… Он и обозлился на людей. Сейчас он уже кое-как отошел, а поначалу он вообще отказался помогать людям. Даже за подарки. Давдна и Риз начали драть втридорога, да и живут они далеко. И к Орлу не за всяким делом пойдешь. И потом его многие боятся. В общем, Дети Гагары остались без колдуна. Тогда Орел передал мне кое-кого из своих духов.
- Я думал, что твой дар от рождения.
- Нет, - коротко сказал Ченни и легонько стукнул по бубну колотушкой.
В очаге трещало пламя, и струйчатый воздух над ним дрожал, будто плавясь.
- Негостай ненавидит Орла. Всю жизнь ненавидел. Однажды дело у них дошло до поединка. Конечно, сначала они просто показывали, кто во что горазд. Потом кто-то из них решил, что другой на него напал. И пошло… Я не знаю, что они делали, но в море рыба потом всплывала кверху брюхом, и на берегу дохлых морских звезд было видимо-невидимо. Орел, конечно, победил, причем довольно быстро. Перед ним полплемени стояло на коленях, умоляли, чтобы он Негостая в камень не превращал. Орел согласился. Во-первых, его мать из нашего племени, а наша мать – из Детей Нерпы. Но главное – потому, что Орла колдовству учил наш отец. Он сам мог немногое, но знал множество заклятий и хорошо умел объяснять…
- И ты водишься с Орлом?
- Конечно. Их распри – их дело. Негостай сам был виноват.
- Расскажи мне, что за человек этот Орел?
- О, это колдун огромной силы. Когда Орлу было девятнадцать лет, он превратил в камни целую дружину белоглазых, которые пришли к их становищу. В живых он оставил только одного воина (он молил о пощаде и оружие бросил) и мальчишку-раба. Должен же был кто-то рассказать о случившемся, чтобы все знали: с Детьми Нерпы шутки плохи. Они до сих пор живут в замечательном месте – и река у них, и озера рыбные, южнее всех нас. Рядом с их землями деревни белоглазых. Они торгуют, кое-кто с соседями переженился… Своим благополучием Дети Нерпы обязаны Орлу. Да, ещё говорят, этот раб вернулся через много лет, и Орел учил его колдовству.
- Раб? – переспросил Тойво. – Его, случайно, не Урхо звали?
- Я не знаю. Почему Урхо?
Тойво рассказал.
Оску лежал, укрытый по грудь. Он был в сознании.
- Это Тойво, - сказал Ченни. – Мой родной брат. Он тоже подколдовывает.
Оску, было, улыбнулся, но, взглянув на Тойво, перестал улыбаться: Тойво сам не знал, какой ужас и сострадание выражало его лицо. С первого же взгляда на больного Тойво понял, что Оску обречен, и едва ли что-то могло ему помочь. Оску умирал, и Тойво как будто сам, своим телом, почувствовал это умирание. Смерть была ненавистна и отвратительна. Тойво заметил, как на него посмотрел Оску, и сам вздрогнул.
- Ребятки, - тихо сказал Оску. – Вы постарайтесь, поставьте меня на ноги. Скоро осень. И младшую дочь замуж выдавать. А я – вот… Боги мудры, но рановато они меня прибрать решили. Мне бы хоть до зимы…
- Сейчас я буду просить за тебя, - сказал Ченни.
- Пусть духи-покровители помогут нам с тобой.
Для колдовства собрались возле раскидистой, пушистой сосны, росшей посолонь. Людей обоего пола и разных возрастов собралось немало. В толпе были Линн, Айвитт (глаза чистые, здоровые, хорошо), Пяйвий, его мать и отец по имени Саппа, отличавшийся от соплеменников высоким ростом и массивностью. Чем-то внимание Тойво привлекла семья из молодого мужчины, его матери и беременной жены. Тойво подумал о том, что познакомится с большинством этих людей осенью, когда племя соберется на становище. Он ошибался.
Люди встали в круг. Ченни, с бубном и колотушкой, стоял в центре круга. Ченни гортанно запел колдовскую песню. Он носился, ударяя в бубен с такой силой, будто хотел пробить колотушкой туго натянутую оленью кожу. Толпа повторяла слова песни. Пели всё громче и громче, всех охватило исступление. Тойво стоял в толпе рядом с Линном, а перед ними стоял Саппа, который был намного выше, и Тойво пришлось наклониться вбок и немного толкнуть стоявшего рядом – Тойво нужно было видеть брата. Ченни вдруг рухнул на землю ничком и замер. Пение тотчас смолкло. От толпы отделилась Воавр, жена Оску, приблизилась к Ченни и несколько раз махнула над ним в воздухе рукой, отгоняя комаров.
Тойво не мог прийти в себя и отдышаться. Сердце бешено колотилось – от тревоги за брата, и ещё от чего-то, что он сам не мог определить. В лесу скрипела сосна. Этот скрип так напомнил Тойво скрип двери в его родной избе, что Тойво невольно обернулся – чуть покачивался на ветру сухой, мертвый ствол. Прошло некоторое время. Ченни шевельнулся, потом приподнялся, упираясь руками в землю. Тойво, протиснувшись между Саппой и Пяйвием, как мог, быстро, подошел к брату. Ченни тяжело дышал, и было видно, что он измучен. Взгляд был мутный, и неопределенный, но быстро прояснел.
- Ченни! Как ты?
Ченни посмотрел на Тойво изумленно и даже со страхом, но явно – неприязненно. Потом он поднялся на ноги, и, не говоря ни слова, пошел прочь. Люди расступились, пропуская его. Никто не понимал, что случилось. За ним пошла Воавр, и поковылял Тойво.
- Что, Ченни! Скажи хоть слово! – крикнула Воавр.
Ченни быстро справился с собой, остановился и обернулся к ним.
- Тебе не отдали его? – проговорила женщина, и голос ее сорвался.
- Я не был в Нижнем мире. Духи отказались мне служить.
Дочь Оску принесла Ченни воды. Он стал жадно пить. Воавр смотрела на Ченни с явным разочарованием, и, как показалось Тойво, чуть не с презрением, и это больно его задело.
- Я попрошу Ньюльгу, - сказала она.
- Это самое разумное, - молвил Ченни. Воавр взглянула теплее, уже – с благодарностью и провела по своим щекам тыльной стороной руки.
Люди расходились.
Ченни, Тойво, жена и дочь Оску пошли к веже. Тойво стоило большого труда не отставать от остальных. Вид у Ченни был несчастный и потерянный. Если Ченни взглядывал на брата, Тойво ежился. Он не понимал, что произошло, не мог найти ни одного объяснения. За труды Ченни получил расшитую бисером сумку на пояс. Он не стал заходить в вежу и прощаться с Оску.
Братья шли вдоль берега домой.
- Поздравляю тебя, братец, - сказал вдруг Ченни.
- С чем? – проговорил Тойво недоуменно.
- Духи отказались слушаться меня, потому что ты гораздо сильнее.
- Ченни, ради богов, поверь мне: я ничего не делал. У меня в мыслях не было тебе мешать.
- А разве я что-нибудь такое сказал? То же самое однажды случилось с отцом: он не мог колдовать в присутствии Орла.
Дома их ждали горячий суп из куропаток и рыба. Наевшись, Ченни приободрился и вел себя намного дружелюбнее. Тойво поздно вечером сидел на бревне возле вежи и вырезал из дерева игрушку для Сирьке. Ченни подошел к брату, приобнял его.
- Прости меня, если что.
И все же через некоторое время Ченни ушел на мосток, сел, свесив ноги к воде, и плакал горькими, злыми неутолимыми слезами и скреб ногтями по серым бревнам, от которых отделялись волоконца. Тойво был в веже и не видел этого. Ченни, впрочем, скоро успокоился и вернулся в жилище.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Через день Тойво направился к Оску. Недалеко от вежи Оску Тойво встретился с сухощавым, хорошо одетым человеком лет сорока пяти. Он вел на веревке оленя. Тойво невольно отпрянул немного, пропустил человека и некоторое время смотрел ему вслед. Тот обернулся.
Воавр и ее дочь стояли возле вежи, обнявшись. Услышав шаги, они повернули головы. Тойво рядом с чужим горем было невыносимо стыдно своей молодости и относительного здоровья. Женщина и девушка плакали. Прежде, чем Тойво успел что-либо сказать, Воавр заговорила сама.
- Ньюльгу сегодня был в Нижнем мире. Он сказал, что… Нет. Оску спрашивал про тебя.
«Может быть, Орел как-нибудь не так просил, - подумал Тойво. - Могут ли боги изменить свое решение?».
В веже раздался голос Оску. Воавр поспешила к мужу и через мгновение появилась на пороге.
- Оску тебя зовет.
Оску не лежал, а полусидел на шкуре, и выглядел лучше, чем два дня назад.
«Неужели он умрет?».
Что-то твердило Тойво, что это так, но то, что он видел, напротив, давало ему надежду.
- Это про тебя Айвитт рассказывал, что ты ему глаза вылечил, а его племяшу – внутренности?
- Да, - ответил Тойво, невольно почувствовав и гордость, и смущение.
- Вот ведь, как случилось, - проговорил больной. – Орел сказал: боги меня призвали. И должен бы поверить, а не верю... Я не хочу умирать. Спаси меня.
- Я не знаю, сумею ли, - честно сказал Тойво, холодея внутри. – Но я сделаю все, что смогу. Будем бороться.
Тойво не договорил «до конца». Надежда была только в уме у Тойво.
2
Тойво каждый день приходил к Оску, произносил заговоры, которые должны были залечивать сердце и улучшать состояние Оску; собирал травы в лесу, сушил их в тени, как учил Луойя, и готовил отвары. На морском берегу Тойво соорудил из нескольких крупных камней жертвенник, и каждый день сжигал на нем часть своего улова, как делал это после смерти матери, но с другим чувством: теперь речь шла не о родном умершем, а о чужом, но живом. Тойво молил всех богов оставить Оску на земле.
К Оску и Воавр ненадолго приехали зять и старшая дочь с ребенком, недавно начавшим ходить. Оску не мог наглядеться на внука.
Оску почти всё время лежал. Он радовался, когда Тойво приходил. Сердце служило Оску лучше, чем даже в тот день, когда Тойво увидел этого человека.
«Неужели и вправду Оску выживет? - думал Тойво. – Неужели боги сжалились над ним?».
Но проявились и другие болезни – у Оску не было сил сопротивляться им. Как это было бы страшно и нелепо, думал Тойво: победить одну болезнь, которую все считали смертельной, и умереть от другой, обычно совершенно не опасной. Тойво невольно гордился собой, но сам едва верил, что прошел ещё один день, а Оску был жив.
Так продолжалось почти две недели.
3
Тойво проснулся рано утром – дернуло, как от сильного испуга. Было время перед рассветом. Ченни похрапывал, отвернувшись к стене вежи. Лайна пискнула во сне и снова затихла. Тойво повернулся на спину и лежал, глядя вверх. Сон слетел с него, и все сильнее разгоралась тревога. Тойво знобило. Он боялся, что понял, что произошло.
Утром стало известно, что Оску умер – скорее всего, во сне, как это часто бывает, перед рассветом. Ченни позвали совершить похоронные обряды. Разобрали часть стены вежи – чтобы не выносить покойного через дверь. Умершего отвезли на Малый Могильный остров. Оску навсегда останется лежать в неглубокой могиле, завернутый в просмоленную оленью шкуру, в открытом, похожем на лодочку гробу. В могилу с ним положили его лук, колчан со стрелами, нож и немного пищи.
Воавр думала, что готова к смерти Оску, ожидала ее и, быть может, даже желала – чтобы Оску отмучился. Порой эта мысль приводила Воавр в ужас, и за неё женщина ненавидеть себя была готова. Порой это ясно осознавалось со страшной горечью, но без стыда. Но сейчас вдова рыдала в голос, заходясь; горе было не унять и не насытить. Так же рыдала дочь Оску и Воавр.
В это же время, в низкой холодной бане возле вежи Ченни, Тойво сидел на полке, съежившись. Тойво не плакал, но плач не облегчил бы его. Случившееся представлялось Тойво огромной, неподъемной глыбой льда.
…Крупа на полу избы…
…Оску лежит на шкуре. «Ребятки, поставьте меня на ноги». Мысли у Тойво путались, и он не мог в точности вспомнить, что говорил Оску…
…Туули лежит возле стола…
«Хоть до зимы». Пытается улыбаться. Тяжело дышит. «Спаси меня».
Тойво через бересту рвется к теплу и мягкости, которых больше нет…
В дверь постучали.
- Кто там? – крикнул в ответ Тойво.
На полу узкая полоска света. В дверях стоит Ченни. Позади него, снаружи, утоптанная тропка и зелень травы и леса.
- Ты тут, - сказал Ченни и глубоко вздохнул. – Ты тут сидишь, а сети не починены!
Тойво удивился.
- Как это – не починены!? Я их вчера чинил!
- Да? – переспросил Ченни. – Ладно. Я просто не смотрел. Пошли рыбу ловить. Пошли, пошли, выходи, - сказал Ченни бодро, и Тойво послышалась в этих словах даже ласка.
Тойво шел за братом и нес смотанную сеть. Ченни шел быстрым легким шагом. Тойво вдруг выронил свою ношу. Ченни подбежал к брату. Тойво стал поднимать сеть с земли, но глядя не на нее, а в одну несуществующую точку.
…Оску теперь навсегда в родстве с Туули – по болезни, по смерти, по тревоге и скорби Тойво.
- Тойво! – окликнул его Ченни.
- М?
Тойво посмотрел на брата. Теперь у Тойво опухло лицо. От Тойво исходило страдание.
- Тойво, - твердо сказал Ченни. – Сама Мать мертвых сказала самому Орлу, что боги призвали Оску. Мне тоже жаль его. Но так убиваться?! Неужели тебе не было всё ясно с самого начала?
- Не знаю. Он прожил ещё две недели. Он начал выздоравливать. Если бы я был сильнее или знал больше...
Тойво захотелось, было, рассказать Ченни обо всем, что творилось на душе, но почему-то язык стал неподъемным, и Тойво промолчал. Не потому, что не доверял или стеснялся – сам не знал, почему.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ченни приоткрыл дверь вежи и просунул внутрь голову и плечи.
- Лайна!
Лайна учила дочку прясть. Ченни отвлек их.
- Что? – спросила Лайна.
- Оаван приехал.
Лайна медленно поднялась на ноги.
- Ты все поняла? – быстро сказала она Рехп. – Ну, давай, пробуй.
Лайна поспешила к сундуку с одеждой и принялась рыться в нем. Ченни усмехнулся, глядя на сестру.
- Что ухмыляешься? – рявкнула Лайна, отвернувшись от сундука. – Балбес!
Ченни подавился смехом и пошел на берег. Лайна нарядилась в ярко-синее платье, украшенное желтой и красной тесьмой и оловянными кольцами на поясе. Расчесала волосы – волнистые, густые и тяжелые, почти черные. Надела на голову расшитую бисером шамшуру. Лайна налила в котел чистую воду, и, когда круги перестали расходиться, посмотрелась.
«Ничего, - подумала Лайна. – Она сама себе нравилась в этом платье и уборе. – Только глаза красные. От очага. Что бы с глазами сделать? Где Тойво? Надо узнать заговор».
Лайна твердила себе, что спокойна, но ничего не могла поделать с собой – ее трясло.
Лайна вспоминала свою жизнь среди Детей Нерпы. Лайна в то время дружила с Голлой, женой Оавана, хотя от самовлюбленности и наивного лукавства этой молодой женщины Лайну коробило нестерпимо. Голла была из тех, кто гордится знанием чужих слабых мест и считает, что может вертеть окружающими, как пожелает. Она была красива и умела принарядиться. Лайна не знала, почему она и Голла сумели сойтись и подружиться. Им было не о чем говорить – но болтали они друг с дружкой при всяком удобном случае, и за все время знакомства ни разу не поссорились. Но теперь Лайна могла думать о Голле только с состраданием - таким, что слезы обжигали глаза: Голла умерла в родах два месяца назад. На руках у вдовца осталось трое детей, включая младенца-девочку.
2
Тойво сидел на берегу с удочкой.
«Сейчас закончу, и пойду к Негостаю, отнесу ему нож, наконец».
За всё это время Тойво так и не собрался покончить с этим неприятным делом – от одной мысли о встрече с Негостаем делалось тошно. Неожиданно к Тойво подбежал Линн. Он долго бежал и запыхался.
- Тойво! – крикнул он. – Бросай всё!
Тойво пристально посмотрел на Линна и поднялся на ноги.
- Там такое! Идем скорее! Без тебя не разобраться.
- Так что случилось?
- Хельбме родила. А у дитенка на одной руке не пять пальцев, а восемь. Колдуны собрались, решают, что делать.
Тойво наморщил лоб и сдвинул брови к переносице.
- Восемь пальцев, - проговорил он.
- Пить надо меньше, - процедил Линн.
Тойво первый раз почувствовал неприязнь к Линну.
- Конечно. Только к чему ты это сказал?
- Если родители пьют, у них дети уродцами рождаются.
- Ты Хельбме и Риибму видел пьяными!?
- Нет.
- Так зачем болтаешь?
Возле вежи Риибмы собралось четыре человека. Это были Орел и Ченни, и двое, которых Тойво прежде никогда не видел: светловолосая беременная женщина и мужчина средних лет. Это были Давдна и Риз, о которых говорил Ченни.
- Тойво пришел, - проговорил Ченни бесцветным, почти печальным голосом.
- В веже, - сказала Давдна.
В жилище громко ссорились. Сначала кричала одна женщина, потом другая. Тойво вошел в вежу.
- В нашем роду никогда такого не было! – вопила плотная сорокалетняя баба. – Шлюха проклятая!
Роженица выкрикнула что-то в ответ и залилась слезами. Она стояла, держась рукой за бортик зыбки.
- Мать, говорю тебе, ребенок мой, - пробормотал Риибма.
«Бубнит и мямлит, - подумал Тойво. – Тьфу».
Баба посмотрела на сына и на невестку ядовитым взглядом и снова завопила.
- У нас все здоровые и красивые!
- Вы меня звали!? – громко сказал Тойво. Он надеялся, что эти трое сейчас хотя бы накинутся на него и забудут друг о друге.
- Погляди, - сказал Риибма. Хельбме распеленала ребенка.
Тойво посмотрел в зыбку: там лежал новорожденный мальчик, красненький, со складочками на лодыжках и запястьях. Кисть одной руки была нормальная и умилительная, кисть другой – как будто раздвоенная: безобразный куст из крошечных пухлых пальчиков. Глаза раскосые, ярко-синие. Темные волосики, очень длинные для младенца, смешно стояли дыбом. Ребенок заходился криком, по щекам с морщинками катились слезы.
- Ш-ш-ш! – ласково зашипел Тойво. – Не плачь.
Разулыбался как можно шире, пощелкал пальцами. Это не помогло. Тойво немного растерялся: в сравнении с новорожденным полугодовалый племянник, конечно, показался очень большим и умным.
- Закутайте его скорее, ему же холодно!
- Отчего он такой? – произнесла бабушка ребенка.
- Я не знаю, - честно сказал Тойво.
- Колдуны говорят, что он проклят, - сказал Риибма.
Тойво негромко запел, чтобы увидеть присутствующих духов; он всматривался в ребенка, потом погладил его одним пальцем по голове.
- Я не знаю, почему у него такая рука. Но это не проклятье.
Тойво подошел к собравшимся колдунам.
- Он и так помрет, - говорила Давдна. – Сколько детей рождается здоровыми, а потом мрет.
Тойво мотнул головой в её сторону. Женщина перехватила его взгляд и ответила своим взглядом – скорее равнодушным.
- Он не проклят, - сказал Тойво. – Я в этом уверен.
- Нет, - ответил Орел, пристально глядя на Тойво. - Ребенок проклят. И он принесет нам несчастья.
- Как ты выяснил, что это проклятье? Объясни, я пойму. Я не вижу этого проклятья! Я хорошо умею чувствовать всякое зло. Я не знаю, как получилось, что вместо пяти пальцев стало восемь, но я уверен, что ничьей злой воли в этом нет.
- Это же очевидно, - пожал плечами Орел. Взгляд у него был непрозрачным и пустым, и во всем лице была едва заметная усмешка. – Где это видано, чтобы у человека было восемь пальцев? Или я в простоте своей чего-то не понимаю?
- Ты тоже считаешь, что это проклятье? – спросил Тойво у Риза.
- Я не знаю, - сказал Риз, покосившись на Орла. - Но я тоже считаю, что его нужно умертвить.
- Почему – умертвить!? – почти закричал Тойво. - Если это и вправду проклятье, его нужно снять!
- Ты сам это будешь делать? – холодно спросила женщина у Риза.
- Я? Нет.
- Тогда почему, по-твоему, кто-то другой должен делать то, на что ты сам не решился бы? – сказал Тойво.
Ченни то вертел и мял рукой конец своего пояса, то наматывал его на палец.
- Ченни! – окликнул его Тойво.
Ченни посмотрел на того и проговорил с заметным усилием.
- Он проклят. Пусть лучше один умрет, чем пострадают все.
- Хороши эти ВСЕ, если согласятся на это… Такие рассуждения для войны, может, и годятся. Но сейчас мир. И потом - кому могло понадобиться проклинать ребенка?
- Послушай, Тойво, - глухо сказал Ченни. – Возможно, проклят весь род. Возможно, боги или духи наказали Риибму и Хельбме рождением такого ребенка.
- Этого не может быть. Изувечить ребенка, чтобы наказать родителей!? Не всякий человек опустится до такой гнусности. А боги лучше людей.
- Что это за птица? – с усмешкой осведомился Орел у Ченни.
- Это мой брат, - произнес Ченни, шаря взглядом по серому выступавшему из земли камню, на котором стоял.
- Почему же мы никогда прежде его не видели?
- Он воспитывался на Коскийоки, - ответил Ченни. – Теперь вернулся к нам.
- На Коскийоки? - повторил Орел. – Так о каких богах ты говоришь? О наших, или о богах белоглазых?
- Я думаю, у нас одни и те же боги. Возможно, они лишь являются нам в разных обличиях.
- Занятно, - сказал Орел и сощурился. – Но все же боги у нас разные.
- Даже если так. На небе что – места мало?
- Боги южан враждебны нам.
Тойво помотал головой.
- Все эти распри на земле! Мои приемные и кровные родители дружили. Ведь и в твоем племени у многих есть друзья и родственники южане. Неужели вражда была бы угоднее богам? Не могут боги быть хуже людей! Но если это все-таки кара, то нужно молить богов о прощении. Говорим о богах – вы их спрашивали?
Никто не ответил - как будто никто не услышал вопрос. Тойво не верилось, что все это происходило на самом деле. Проще было поверить, что собравшиеся говорят не всерьез.
- Я слышал, в одной деревне несколько лет назад родился теленок с шестью ногами, - сказал Тойво. – По-вашему, этот теленок тоже был проклят?
- Деточка, - сказал Орел, - ты знаешь, сколько есть способов губить скот?
Тойво жгло лицо.
- Кому пришло бы в голову вредить таким образом? Не проще вызвать падёж? А разве у диких зверей не бывает уродств?
Тойво безуспешно пытался вспомнить какие-нибудь рассказы о пойманных или найденных диких животных с уродствами. И Тойво казалось, что совсем недавно он встретил что-то, что теперь могло бы стать доказательством его слов, помнил, что обратил на это внимание, но что это было, вспомнить не мог.
- Каждый может остаться калекой. И каждый из вас тоже. Хоть сегодня. А если от вас захотят избавиться!? Есть люди, слепые или глухие от рождения. Есть слабоумные. Но их любят и жалеют. Никто не говорит, что они прокляты и не желает им смерти.
- Ты все сказал? – вяло спросил Ченни, и вдруг Тойво улыбнулся. Ченни взглянул удивленно. Тойво вспомнил, что ему было нужно, но очень боялся, что его за этот пример просто засмеют.
- Я вчера собирал травы, - сказал Тойво. – И у ромашки, помимо обычных, можно увидеть цветки как будто сдвоенные. И такие, у которых лепестки торчали из середины. Уродливые цветки могли быть и на одном кусте с обыкновенными. Они что – тоже прокляты? Или наказаны?
Тойво взглянул на небо. Солнце показалось ему странным: оно находилось не там, где должно было быть в это время, было неровным, менее ярким, чем обычно; его пересекала радуга, в которой заметнее всего были оранжевая и желтая полосы.
«Брр!».
Увидел настоящее солнце – обычный, плавящийся в небе почти белый диск в снопах лучей. И над ним, и с противоположной стороны были такие же подобия солнца. Между собой они были соединены полукругом сияния.
- Это ложные солнца, - сказал Орел. – Знаешь, что они предвещают?
- Несчастье, - сказал Тойво. – Смерть.
- Вот именно.
«Конечно, будет несчастье и смерть - если будет по-твоему» - подумал Тойво.
Тойво стало как будто зябко.
- А может быть это – предупреждение нам всем?.. Надо спросить богов. Я могу отправиться в Венхеярви и позвать сюда Луойю. Пусть он рассудит нас.
Если бы любой из собравшихся начал яростно, с руганью спорить с Тойво, ему было бы легче. Но его как будто не замечали.
Орел и Ченни пошли прочь по тропке. Риз направился в другую сторону.
Некоторое время Ченни и Орел молчали. Ченни, которого как будто заморозил страх, соображал, что ему сказать. И вдруг он вспомнил.
- Я узнал, как звали предводителя белоглазых, которые разорили наше становище.
- И как же?
- Урхо.
- Как ты узнал?! – спросил Орел, резко повернувшись к Ченни.
- Ты – тот колдун, что лечил Оску? – вдруг спросила Давдна, хмуро глядя на Тойво.
Лицо Тойво покрыла тень.
- Орел говорил с Матерью Мертвых, и она не вернула ему Оску!
- Орел – очень сильный колдун, но он человек, - сказал Тойво. – Он мог сделать что-то не так. Оску после того прожил ещё две недели. Будь у меня больше знаний и сил – может быть, его можно было бы спасти.
- Нужно было размусоливать и мучить человека две недели!?
- А что я должен был бы делать – бросить больного, хотя я мог помочь!? Я в детстве тоже умирал. Все соседки квохтали, что я не жилец. А мать боролась до последнего, выхаживала меня. Вот, жив, как видишь. И вечно буду ей благодарен.
- Хельбме и Риибму теперь заклюют, - сказала женщина. – Как они такое выдержат – не знаю.
- Пусть кто-нибудь только посмеет хоть слово вякнуть!
Давдна невесело рассмеялась.
- Какой ты грозный. А представляешь, как этого ребенка будут травить? Может, лучше уж и вправду – не жить.
- Я-то представляю, - сказал Тойво. – Как никто. Не стоят злоба и глупость того, чтобы из-за них умирать. Ребенок подрастет – я кое-что объясню ему и расскажу.
- Я думаю, этого ребенка бросят. Может, в лес отнесут – лесной нечисти.
- Этому не бывать, - проговорил Тойво.
- А как ты оказался на Коскийоки?
Тойво рассказал.
- Меллет и Вирва сошли с ума. Отдавать детей на воспитание чужакам!
- Очевидно, никто из своих не мог меня забрать. Или не хотел, - сдержанно сказал Тойво. Его мучили тревога, гнев, какого он никогда прежде не испытывал, и стыд за всех, собравшихся возле вежи.
3
- Я не хочу с тобой ссориться, - произнесла Лайна.
- Лайна! Я же сказал тебе всю правду.
- Да уж. Сказал. Лучше бы молчал.
Оаван медленно и шумно вздохнул. Некоторое время он стоял, неотрывно глядя на Лайну. У той взгляд стал темным и тяжелым.
- Тебе никогда не сравниться с Вальяшем.
- Я с ним соревноваться и не собираюсь. Я бы твоего Вальяша на том свете своими руками задушил! – выцедил Оаван.
- Что!? – вскричала Лайна. – Вон отсюда! Чтоб ноги твоей здесь не было больше никогда! Негодяй!
Оаван стоял, обессиленный вмиг исчезнувшим бешенством и растерянный.
- Лайна, прости меня, - проговорил он, ещё пытаясь исправить действие своих слов.
Лайна ушла в вежу. Оаван рванул дверь на себя, но Лайна удержала её изнутри.
- Лайна!
- Вон отсюда! А то я брата позову!
Маленький Ньюльгу заплакал. В который раз с утра он принимался плакать. Он не ел, и у Лайны очень болела грудь. Лайна взяла сына на руки. Ньюльгу перестал плакать, но хныкал и скрипел. Лайна расстегнула верхние застежки.
«Неужели сглазили?» - подумала она. Наконец ребенок без особого рвения взял сосок и вдруг укусил Лайну твердыми десенками.
- Ты что кусаешься!? Кусака!
Ньюльгу укусил второй раз – ещё больнее.
«Моих трое, его трое, - думала Лайна - Смогу ли любить их, как родных? Буду «злой мачехой». Ни дети не будут рады, ни Оаван, ни родня его... Сказал бы «Мне нужна хозяйка в вежу, суп варить и моих детей нянчить» - это было бы хотя бы честно. А то заливал мне про свою любовь. Два месяца…А каким отчимом он был бы для моих детей?».
4
Тойво поспешил домой и рассказал Лайне о восьмипалом ребенке и разговоре колдунов. Лайна была раздражена, взбудоражена и слушала невнимательно.
- Может случиться так, что Риибма и Хельбме бросят своего ребенка. Тогда я найду ему родителей.
Тойво был готов хоть со дна моря достать бездетную пару или вдову, которых не испугает, что ребенок многопалый. Но как их искать? В какие двери стучаться?
- Пока я ищу их, ты сможешь покормить ребенка и поухаживать за ним?
- Что-о? – протянула Лайна, прищурив глаза и усмехаясь от этой несусветной наглости. Но смысл слов Тойво понемногу доходил до нее.
- Посмотрим, - устало вздохнула она.
- Может быть, и не придется. Я всё для этого сделаю. Лайна, прошу тебя. Пойди туда. Ты, наверное, тоже сможешь подтвердить, что ребенок не проклят.
Лайна посмотрела на Тойво странным взглядом: он говорил о том, что давно уже заметил, но что они никогда не обсуждали.
- Мне нужно подумать, - проговорила Лайна.
Она думала о другом.
Перед тем, как идти на пристань, Тойво ещё раз пошел к веже Риибмы. Постучался. Хельбме ответила, что можно войти. Ни хозяина, ни его матери в избе не было. Хельбме что-то шила. В зыбке гнусаво и пронзительно кричал ребенок. Тойво подошел к зыбке. Дитя, кое-как спеленатое, морщилось, раскрыв беззубый ротик, и истекало слезами.
- Ты мой хороший, - ласково сказал Тойво. – Мы тебя в обиду не дадим. Не плачь, не плачь. Возьми его на руки, - сказал Тойво женщине. – Ему же страшно!
- Он принесет нам несчастья, - проговорила Хельбме, глухо, как будто язык плохо двигался у нее во рту. И заплакала.
- Я могу поклясться, что на нем нет никакого зла, - сказал Тойво.
- Ты клянешься? – быстро переспросила Хельбме. – Поклянись богами.
- Клянусь богами, - твердо сказал Тойво.
Хельбме неуверенно, будто с опаской, подошла к зыбке, взяла младенца и вместе с ним села на шкуры к Тойво спиной. Ребенок перестал плакать.
- Ну, как? – с улыбкой спросил Тойво.
- Чмокает.
- Послушай, что я тебе скажу: часто бывает так, что, если человек чего-то лишается, что-то другое развивается в нем, взамен. У нас в соседней деревне жил один человек. Он был слеп от рождения. Он мог на ощупь различать цвета. И
это был такой рунопевец. Должно быть, один только Луойя поет лучше. Может быть, твой сын преуспеет в чем-то больше, чем другие. Может, он будет прекрасным следопытом. Или знахарем. Или тоже – певцом. А может быть, - Тойво примолк на мгновение, - может быть, он станет таким колдуном, что нас всех, и Орла этого, за пояс заткнет… Люди с покалеченной рукой учатся одной здоровой управляться лучше, чем иные – двумя. Я сейчас пойду в Венхеярви за Луойей. Он докажет, что я прав.
5
Ченни шел домой, ничего вокруг не видя и не желая видеть. Ему хотелось лишь оказаться в своей веже – как на островке среди бури.
- Ченни! – его окликнул Оаван. Лицо у того было бледное и перекошенное.
«Что за день сегодня» - подумал Ченни.
- Орел вместе с тобой пришел? – спросил Ченни, почти готовый обвинить во всем Оавана.
- Нет.
Ченни судорожно вздохнул.
- Чему я удивляюсь.
- Лайна меня прогнала, - сокрушенно сказал Оаван.
- Не может быть!
- Ещё как может. Она и видеть меня больше не хочет.
- Что ж ты ей такое сказал?
Ченни готов был броситься и со всем пылом разбираться в неприятностях Оавана и Лайны – чтобы забыть о собственном ужасе.
- Да я бы и сейчас это повторил, - и Оаван сказал, с паузами, распаляясь. – Я бы этого кобеля, Вальяша, и на том свете задушил! Ему досталось сокровище – он не умел ценить. Молодая, здоровая, красивая женщина боится идти замуж второй раз.
- Она тебя любит!
- Как бы там ни было, сейчас она меня прогнала.
- Вот дурища! Подожди. Я с ней поговорю.
- Не вздумай!
Ченни вошел в вежу. Лайне бросился в глаза его потерянный вид.
- Что случилось?
- Это я должен спросить тебя, что случилось? Ты прогнала Оавана?
- Да. Прогнала. Заслужил – и прогнала. Что ты такой мрачный?
- Тебе не стыдно ему душу мотать? Или тебе, может, приято?
- Я знаю, что он твой приятель, - сдержанно сказала Лайна.
- А ты – моя сестра! Лайна! Восемь месяцев прошло, как Вальяш погиб! Сколько можно горевать?
- А если Оанэсь умрет, через какое время ты снова свататься побежишь!?
Ченни вытаращился, потеряв дар речи от возмущения и страха, что слова Лайны притянут несчастье.
Маленький Ньюльгу сидел в зыбке и грыз свой кулак. Ребенок грыз всё, включая любимую игрушку, пестрый лоскутный мячик, с которым чаще всего разговаривал, гулюкая с разным выражением. Над зыбкой был подвешен крошечный лук – чтобы Ньюльгу проникался мыслью, что он добытчик и защитник. С луком Ньюльгу тоже разговаривал. Когда взрослые стали возвышать голос, ребенок сдвинул брови домиком и захныкал. Лайна поспешила к зыбке. Отвернувшись от нее, Лайна уперла руки в бока и стала выжидательно и с вызовом смотреть на Ченни.
- У тебя три ребенка! Тебе двадцать три года! Двадцать три! Не шестнадцать! Другая бы от радости прыгала, а ты… дура набитая!
Лайна рванулась вперед, но подвернула ногу и зашипела от боли. Ченни, как ему ни было жаль сестру, вдруг стало ужасно смешно и от этого рывка, и от гримас, и от того, как Лайна шепотом выругалась. Лайна замолчала, подняла глаза и так посмотрела на Ченни, давившегося смехом, что он осекся. Потом Ченни повернулся и вышел из вежи.
Рехп, с круглыми глазами, наблюдала за матерью и дядей. Вчера поздно вечером Рехп и Сирьке по какому-то очень важному поводу сцепились. И трое взрослых, в воспитательском рвении, наперебой вещали о любви, которая должна быть между братом и сестрой. Так-так-так. Очень интересно.
- Мама, а есть скоро будем? – почти жалобно спросил Сирьке. Он пришел, грустный и хмурый.
««Я с Голлой думал о тебе», - вспоминала Лайна слова Оавана. – Со мной будешь спать, о ком будешь думать?».
Впрочем, Оавана и Голлу поженили по родительскому выбору. Гнев и тоска Лайны терзали ее, как собаки.
- Ты попал в цель?
- Нет, - честно признался Сирьке.
- Тогда еды не получишь, - сказала Лайна.
- Ну, дай мне хоть немножечко! Хоть кусочек!
- Кусочек, - проговорила Лайна. – Что ты канючишь!? – от этого пустяка у Лайны всё в душе полыхнуло, как солома от искры. – Считай, что обед – это добыча, которая от тебя сегодня убежала! Потому, что ты не умеешь стрелять! – Лайна расходилась все больше и больше. - Будешь обузой для всех! Ну, пожалею я тебя – тайга не пожалеет!
Она не кричала – лишь иногда возвышала голос и говорила холодно.
- Я голодный! У меня сил нет тетиву натягивать!
Лайна усмехнулась.
- А это не моя забота. Пока не научишься стрелять – еды не получишь!
- Взрослые друг с другом делятся!
- Иди, стреляй! Пока не попадешь – ничего не получишь! Ясно тебе!
- У меня живот болит!
- Не моя забота! Иди, стреляй! Нытик! Да! И не думай клянчить у дяди Тойво. Он теперь знает, как у нас принято.
- А если я с голоду помру!?
Сирьке и вправду устал, от голода резало в желудке, и весь свет был не мил. Сирьке был огорчен и обозлен: стрелы летели то вверх или вбок, туда, где серела и серебрилась Кривая Салма, то в землю – только цель была, как заговоренная. Было ещё одно обстоятельство. У Ньюльгу зубы резались, а у его старшего брата – менялись. У Сирьке два передних нижних резца уже были постоянные. На месте двух верхних показались два новых зуба с чуть иззубренной кромкой. Сирьке беспрестанно трогал кончиком языка расшатанный клык, который вот-вот должен был выпасть, но всё не выпадал. Во рту был соленый привкус, и языком можно было нащупать шероховатый, отделившийся от десны корень зуба. Сирьке нездоровилось. Это было лишней причиной его плохого настроения. Лайну душил гнев, но ей все равно стало смешно. Получилась премерзкая смесь тоски, отвращения, стыда, бешенства и веселья.
- А, помирай, - сказала Лайна, и в ее душе всколыхнулось многое и многое. – Думаешь, жалко тебя будет кому-нибудь!? У меня вот Ньюльгу есть.
Лайна будто летела вниз с горы. В то, что Лайна говорила, сама она верила не больше одного мгновения.
- Мама! – вдруг крикнула Рехп. Она давно не пряла, сидела, съежившись и притихнув, и смотрела на мать и своего брата. – Хватит обижать Сирьке!
- Закрой свой рот! – огрызнулась Лайна. – Не с тобой говорят!
Сирьке прыснул к двери. Лайна, конечно, не стала его догонять.
- Гаденыш! – сказала она в воздух.
За день до этого Сирьке и другие дети из селения отличились: зажгли от очага ветку, подожгли бурьян, сами испугались и позвали взрослых. Бурьян, к счастью, не был сухим, огонь распространялся медленно, и его сразу потушили. У Лайны было много поводов справедливо гордиться сыном, но сейчас Лайне казалось, что в жизни Сирьке не было ничего, кроме нытья и опасных выходок. Лайна обожала сына и хотела вырастить его мужественным человеком, хорошим охотником и защитником. Приступ ярости был и приступом любви.
Когда Лайне было 13 лет, она внезапно заболела. Как будто в низ живота с правой стороны ей вонзили иглу или тонкое лезвие. Отдавало и выше – в живот, в поясницу и почему-то в бедра. Лайна ушла в вежу и легла. Шло время, а боль от невидимого лезвия не проходила, и была такой сильной, что Лайна постанывала и корчилась. Вошел отец.
- Ты что тут лежишь?
- Я, наверное, помираю.
- А, помирай, - благодушно сказал отец и махнул рукой. – Дочку не жалко.
И снова отправился на берег, где потрошили пойманную рыбу. Лайна собрала всё свое мужество и проработала как должно весь вечер. Боль стала понемногу утихать только к следующему утру и окончательно оставила Лайну только через три дня. Девочке повезло – всё прошло без следа. Лайна уже не раз, не два и не три слышала от других, что дочь – чужое сокровище, и девочек не жалко, но не думала, что так считает и ее отец. Лайна, не рассуждая и даже не выражая словами свою мысль-ощущение, приняла, что родная вежа – не самое лучшее и спокойное место на свете, а лишь чуть менее опасное, чем лес, тундра и море. Рассчитывать можно только на себя, потому что, случись беда, родные не защита Лайне, а может быть, и рады будут от нее избавиться. Хуже относиться к отцу Лайна не стала – все так живут, он не лучше и не хуже других… Зимой умерла младшая сестра, и Лайну изумляло, что родители – и отец, и мать - рыдали в голос, и не могли прийти в себя от скорби несколько месяцев.
«Может быть, я нелюбимая дочь? – думала Лайна. – Или её любят потому, что она ребенок, а я – уже нет».
Меллет не был ни жестоким, ни равнодушным – напротив, он был добрым. Почему он сказал эти слова? Потому, что устал, был раздражен и потому, что не слишком поверил Лайне: она всегда была крепкой и здоровой, а трудолюбием в то время не отличалась. Кроме того, ее несколько раз ловили на вранье – ровно столько раз, сколько она пыталась врать. Меллет тотчас забыл о своих словах, и был бы смущен и изумлен, если бы узнал об их действии. Ему в голову не пришло бы, что их можно было воспринять серьезно. Но именно они высвободили всю храбрость и мужество Лайны.
Лайна потом, конечно, поняла, что отец сказал не то, что на самом деле думал, но испуга хватило на несколько лет. Через четыре года после того случая Лайна была уже замужем и ждала рождения первенца. В те дни у нее и мужа гостила свекровь. Лайна с утра чувствовала недомогание, но ещё не схватки. Лайна пошла за хворостом. Всё кончилось родами на голой земле: Лайна сдирала пальцами сухие лишайники и водянику, обливалась слезами, но не проронила ни звука. Лайна сама перевязала пуповину и обрезала ее ножом, сама принесла и согрела воды, чтобы обмыть мокрый клюквенный комочек, которому уже давно подобрали имя – Сирьке. Лайна полюбила дитя, едва узнав о своей беременности, а, когда держала новорожденного у груди, а тот смотрел чистыми ярко-синими глазами, любовь и нежность затопили ее. Лайна смеялась от счастья. Как нужно опустошить душу, чтобы о родном ребенке искренне сказать «не жалко». Таких людей самих впору пожалеть, только вот – не жалко...
Теперь у Лайны был умысел: подхлестнуть и раззадорить Сирьке. Но для него эти слова были только ужасом, от которого в глазах темнело, кипятком на голову. К счастью, он был по-детски уверен в любви матери и не поверил в то, что она сказала.
6
В ветреный день черно-синие волны моря, подбитые белой лохматой пеной, раскачивали лодку, оттаскивали ее к берегу. Тот же серо-белый суглинок на отмели, те же желтоватые копны водорослей и голубоватые острые травы, те же сосны. Та же каменная, серая, облепленная лишайниками проплешина на варакке на Пепелище. Тойво теперь странно и тошно было видеть всё это. Он налегал на весла, стремясь как можно скорее выйти из Кривой Салмы и идти на юг. У Могильного, наиболее южного из островов, ветер ударил в лицо так, что Тойво сощурился. Тойво прошел ещё немного, и вдруг почувствовал, что бесполезно было идти на юг и звать Луойю. Как будто внутри у Тойво что-то оборвалось и замерло от ощущения непоправимого несчастья. Так же было, когда умерла Туули. Тойво ещё надеялся, что на этот раз ошибся и принимает за действительность то, чего больше всего боится. Тойво повернул лодку.
Причалив, Тойво наспех привязал лодку и поковылял, насколько мог, быстро, по серому скрипучему мостку, по убитой тропке, в лес, к веже Риибмы и Хельбме. Сердце у Тойво заходилось и обмирало. На дверном косяке и на пороге были темные разного размера кляксы. Такие же кляксы были в веже на полу. Хельбме сидела неподвижно, скорчившись, и держала на руках своего сына. Шкура, на которой сидела Хельбме, и одеяльце ребенка – всё было пропитано кровью. Хельбме даже не рыдала, а громко, со вскриком вдыхала. Тойво поспешил к ней и заглянул в сверток из одеяла. На Тойво накатило что-то, и его начала бить крупная дрожь. Он остался в сознании, но мысли слились в тягостный гул. Женщина посмотрела на него мутным взглядом.
- Кто это сделал? – выговорил Тойво.
- Саппа, - едва смогла произнести женщина.
Тойво нашел Саппу возле его вежи. Тойво было странно увидеть перед собой обычного человека, высокого, крупного, с широким лицом, а не чудовище в чешуе.
- Ты это сделал? – хрипло произнес Тойво. – Там, у Риибмы?
- Да, я.
Тойво молчал, пристально глядя на Саппу. Тот тоже смотрел на Тойво.
- Мне сказал это сделать Орел. Иди-ка домой, очухайся. А то ты не в себе, по-моему.
- Ты убийца! – негромко крикнул Тойво.
- Ты что, не слышал?! Мне это сказал сделать Орел!
- Ну и что!? – взвыл Тойво.
- У меня своих детей двое…
По спине Тойво тек холодок.
- Он угрожал тебе?
Саппа выдохнул.
- Тойво! Это – Орел!
- А если бы он сказал тебе убить твоего ребенка – любого из двух?
- Убирайся.
- Ты так боишься Орла. А моего проклятья не хочешь отведать?
Смерив Саппу взглядом, от которого тот притих и поежился, Тойво поковылял прочь. Ему хотелось скорее оказаться дома, хотя мысли о брате причиняли Тойво почти физическую боль. Возле самой вежи Тойво увидел Сирьке. Тот, перекошенный, быстро шел прочь, глядя в землю. В веже сидела женщина с младенцем, и Тойво в первое мгновение встряхнуло. Лайна выпростала одну мясистую грудь с огромным розовым соском. Ребенок все-таки потребовал, чтобы его покормили. Из Тойво на пороге как будто ушли все силы, которые до этого давали ему возможность двигаться и говорить. Лайна была лишь на три года старше его, но Тойво начало казаться, что она – его мать, а Ньюльгу - братишка.
- Лайна, они его убили! – проговорил Тойво чуть слышно, севшим голосом.
- Кого?
- Восьмипалого ребеночка.
- Так может, это и к лучшему? Я бы его кормить не стала, учти. Как бы ты его кормил? Грудь бы себе отрастил?
- Можно коровьим молоком кормить или оленьим, - сдержанно сказал Тойво. – Меня коровьим молоком выкармливали. Жив, как видишь.
- И что хорошего из тебя выросло?
Тойво повернулся и вышел из вежи. Небо было затянуто серыми облаками, между которыми не было даже разрывов. Тойво пошел к пристани.
- Мама, – сказала Рехп, - а если у меня не получится нитка, ты мне тоже кушать не дашь?
Рехп уже решила, что, если ей дадут есть, она припрячет для брата кусочек.
- Дам. Это другое. Ну, не научишься прясть, не возьмут тебя замуж. Останешься старой девой.
Лайна взглянула на дочь и удивилась: та смотрела иронически и хитро.
- Нет, возьмут!
- Неумех замуж не берут.
- Я буду колдуньей. Я себе любого парня приворочу!
- Что ты сделаешь!? – почти закричала Лайна. Рот у нее разъехался в улыбке.
- Приворочу!
Лайна покатилась со смеху. Этот смех рассеял и гнев, и горе.
- Может, ты его приворожишь? – сказала Лайна, отсмеявшись. – Э, нет. Так дело не пойдет. Посмотри на дядю Ченни после того, как он поколдует. Это труднее, чем прясть. И опасно. Дай посмотрю, что у тебя там получается.
Лайна все же надеялась, что Сирьке попадет в цель до того, как еда остынет… Лайна села рядом с дочкой и стала рассматривать нитку. Вспомнила, как сама училась прясть.
- А неплохо. Это, конечно, ещё не то, что нужно, но для начала…
Лайну вдруг охватила нежность.
- Иди ко мне на коленки.
Девочка забралась на колени к матери, Лайна крепко прижала Рехп к себе и уткнулась лицом в темные волосы.
7
Тойво вытащил лодку на берег Пепелища – на серый суглинок в крошечном полукруглом пространстве между скалами. Тойво был оглушен. На берегу громоздились скалы, где серые, где бледно-розовые, рябые от черных и серых корок. На скалах стояли сосны, среди которых были как стройные и пушистые, так и скрюченные, тоненькие, с пучками ржавой хвои. Тойво стал подниматься на варакку, медленно и часто останавливаясь и замирая. Он смотрел на серое море под низким небом, в котором высились груды туч. У Тойво разболелась нога. Тойво вышел на небольшую каменную площадку и стал смотреть на беспокойные, живые воды моря, на соседние острова и берег матерней земли. В пасмурный день всё отчего-то казалось милее и роднее, чем в солнечный. Одни и те же мысли, раз за разом мучительно жалили Тойво.
«Они его убили… Убили… Не уберег. Не спас.
Боги, вы дали мне видеть зло, у меня есть воля бороться с ним, но нет способностей и сил!.. Хоть бы смерть пришла…»
От этих четверых, как от знающих людей, ждали решения. Но они столкнулись с необычайным, редким, хуже того – уродливым, а знаний у них оказалось не больше, чем у остальных. Орел предложил самое простое, что только можно было сделать. Теперь никому не придется тревожиться – сбудутся опасения и предзнаменования или нет. Потому что ребенка больше нет.
«А и я тоже хорош – возомнил о себе, расфуфырился. Как Йоки точь-в-точь. Решил, что я колдун, что мне есть, чем гордиться, что меня можно любить. Да здесь колдунов – как мух!
Ай да Ченни, ай да братец! Ай да Лайна, ай да сестрица!».
Именно сейчас Тойво со всей ясностью понимал, что полюбил их – именно после этого страшного испытания.
«Да что им моя любовь? Я никогда не буду для них своим. А сейчас и сам не хочу. Я – отрезанный ломоть. Негостай прав. Зачем вообще нужны родные? Ты нужен им, только пока здоров, приносишь пользу или радость. А попади в беду, стань калекой, обузой – первые пожелают твоей смерти. Лишь бы не пришлось ничем жертвовать. Поверят самой нелепой клевете - она будет их оправданием. Негостай понял это и живет один».
Тойво подумал о том, чтобы тоже поселиться одному, отшельником.
«Оголодаю, заболею, не выживу – значит, так тому и быть. С людьми опаснее».
Тойво вспомнил свой единственный разговор с Негостаем.
«А, может, и вправду повеситься?».
Подумал – сам себе не поверил. Тойво боялся смерти. И каково было бы Туули увидеть его, если бы он пришел в Селения Мертвых сейчас.
Приемная мать, ее лицо, руки, весь ее облик, движения и голос, полутемная покосившаяся изба, в которой слышались шорохи, и скрипела дверь, хлеб на шестах под потолком, коза Клюква в козлятнике – это настоящая жизнь Тойво, а всё, что было потом – ненастоящее, это дурной сон, который скоро должен кончиться.
«Неужели смерть, своя или чужая – такой ужас только для меня? Если жизнь – это что-то бросовое, малость, которой никто не дорожит. Что если они правы?
Как я смею радоваться, что остался жив? Лучше было умереть тогда, пятилетним, от «жабы в горле». Конечно, Туули не хотела бы этого – но все равно. Тогда она вышла бы замуж второй раз – и, может быть, от второго мужа у нее и родился бы свой ребенок? Или она усыновила бы кого-нибудь другого, здорового. Одна смерть – и все довольны»...
Кляксы крови на полу. Женщина в полуобмороке держит на руках мертвого ребенка в пропитанном кровью одеяльце.
«Нет. Что бы они там ни говорили, это не может быть правильным.
Боги! Заберите меня отсюда!»
Вечно стоять здесь, вечно видеть море, острова, тайгу, скалы и сосны, слушать ветер, шум ветвей и волн, ни о чем не вспоминать и ни о чем не думать.
Тойво смотрел вперед. Его лицо было неподвижным, но в глазах мелькнул испуг.
Начался прилив. Полукруглое пространство между скал стало заполняться водой.
8
Сирьке добрел до того места, где упражнялся в стрельбе. Лук и колчан ждали хозяина на камне. Мальчик взял оружие, отсчитал нужное количество шагов, прицелился и выстрелил. Стрела ушла слишком высоко. Сирьке ругнулся одним из страшных ругательств, которым его с усмешкой превосходства под большим секретом научил Пяйвий, подобрал стрелу, опять отошел, считая шаги, опять натянул тетиву. Стрела вонзилась в цель. Сирьке завизжал от радости. Первая мысль: «Получилось!» и невыразимое словами ликование. Вторая: «Теперь мне дадут есть!». Третья: возвращаться домой нельзя – супа и рыбы всё равно не видать.
Сирьке стрелял ещё два раза, и оба – успешно. Он научился. Сирьке собрал стрелы, сложил их в колчан и направился в сторону леса. Навстречу ему шел Ченни; вид у него был несчастный и потерянный.
- Ты куда?
- К дяде Негостаю.
- Да? А зачем он тебе вдруг понадобился?
- У них с тетей Гислой нет детей. Я им пригожусь.
Было видно, что Сирьке вот-вот заплачет. Ченни сел на камень.
- Погоди. Что случилось?
- Мама сказала, что я ей не нужен. У нее Ньюльгу есть.
- Ну, не могла тебе мама такое сказать!
- Я не вру, - обиделся Сирьке.
- Может, ты как-то не так понял или не расслышал?
- Нет. Так и сказала.
- Ну, значит, довели твою маму. На самом деле она так не думает.
- Она меня не любит. Она его любит. Она его все время ласкает, а на меня только кричит.
«Ну-ну, - подумал Ченни. – Начались жалостливые истории».
- Так он маленький, а ты вон какой большой. Взрослый мужчина. Скажу тебе по секрету: когда ты был таким, как Ньюльгу, мама за тобой ухаживала точно так же. Вилась вокруг тебя – как птичка вокруг птенчика.
Ченни видел по лицу племянника, что тот хочет поверить, но, видимо, боится.
- Маме тяжело сейчас. Пошли, вместе с ней помиримся. Впрочем, нет. Домой пойдем вместе, а мириться будем порознь. Так лучше.
Вместе пришли к веже.
Ченни постучался, не дожидаясь ответа, вошел и увидел идиллию: Лайна сидела, держа на коленях и обнимая Рехп. Они слегка покачивались. Лайна подняла голову.
- Где ты ходишь? Еда уже ледком подернулась.
Лайне очень нравился этот образ. Рехп спрыгнула с колен Лайны. Ченни подсел к сестре, обнял ее за плечи и поцеловал.
- Не подлизывайся, - сказала Лайна. – Колючий, как елка.
- Ну и день сегодня, - выдохнул Ченни.
Лайна грустно кивнула.
- Там Сирьке ждет на улице, - сказал Ченни. – Очень меткий, но очень голодный.
- Меткий?
- Да. У него всё получается.
- Ты правду говоришь или его выгораживаешь?
- Я своему племяннику не враг. Он на улице ждет.
Лайна пошла к выходу из вежи.
Сирьке вздрогнул всем телом и поднял голову, вскочил и поспешил в вежу. Лайна дала ему легонькую затрещину – даже не стукнула, а только взъерошила, взмахнув рукой.
- Балбес!
Лайна рассудила, что будет лучше, если она все-таки обнимет сына, потискает и поцелует. Ей уже было стыдно и хотелось сказать «Прости, я погорячилась», но Лайна боялась уронить себя. Сидя на бревнышке, Сирьке вдруг обнаружил свой злополучный клык отдельно от десны. Сирьке осторожно выплюнул зуб на ладошку. Помирившись с матерью, Сирьке, как ни был он голоден, устремился в свой угол, чтобы убрать зуб в мешочек со своими сокровищами: собратьями этого зуба (должно быть, обрадуются встрече), звериными и рыбьими зубами и мелкими косточками, изогнутой еловой шишкой (это была спящая собачка), ракушками. Был ещё кусочек красного гранита с белой кварцевой прожилкой. Камешек назывался мясом. Когда игрушки Рехп приходили в гости к игрушкам Сирьке, это мясо варили или жарили.
- Скоро будет убивать белку в глаз, - сказал Ченни.
Лайна быстро собрала на стол.
- Ты не знаешь, где Тойво? – спросила она у брата. – Надо позвать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Из синих, с белой пеной волн поднимались крутые острова, поросшие соснами, серые и темно-красные луды. Урхо стоял на палубе корабля. Отчего-то Урхо вдруг стало тревожно, и эта тревога переросла в безотчетный, непереносимый холодный ужас. Урхо сделал два шага и упал. Из приоткрытого рта на щеки и подбородок потекла кровь. Три человека кинулись к Урхо. Он был мертв. Кроме свежего шрама на плече на теле Урхо не было ни царапины.
Некогда Урхо хорошо усвоил, что нельзя нападать на Детей Нерпы. Он не учел одного: племена Детей Гагары, Нерпы и Ворона были тесно связаны. Убитая женщина, о которой говорил Тойво, и дитя в ее чреве были племянницей и внучатым племянником Орла.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ