Две спички

 
         Значит, такое дело...
         Жители некоего селения, слушая новость или какую-то историю, или увидев что-либо интересное, – восклицали: «Ух ты!». Приведём примеры.  Вот идёт Пётр, встречает Павла, спрашивает: «Ты куда, Паша, и откуда?». Павел отвечает любопытствующему: «Разве не видишь, с удочкой иду? Порыбачил маленько. Взял двух подлещиков и налима». Тут Пётр и говорит: «Ух ты! А ну покажи». И такая неразрывная связка  частицы с местоимением слышна в том селении всюду и по сорок раз на дню. Вот гражданин с сизым носом и опухшим лицом спешит в магазин с утреца. Туда спешит, а оттуда… понятное дело, и оттуда продолжает спешить. Поскальзывается на магазинном крыльце… и бух! в сугроб. Что в подобных случаях слетает с уст потерпевших (а порой и очевидцев) в любой точке нашей бескрайней Родины? Ой, не говорите! А в этом селении сначала прозвучит «ух ты», и только потом последуют общепринятые, но не литературные обороты речи. Всюду, всюду эти «ух ты». Жена к мужу в постель прыгает – и через секунду слышно восторженное: «Ух ты!». Замечено, что чаще это женский возглас.
         Такое самовыражение селян, разумеется, не могло остаться без внимания жителей окрестных поселений. Они вынуждены были назвать то село «Ухтыркой». По явным признакам, так сказать. А как же ещё? Главное: сами виновники географического недоразумения совсем не обиделись. Ухтырцы стали прибегать к излюбленному восклицанию даже чаще! А одна молодая учительница в местной школе пыталась внедрить оценку «Ух ты!» вместо пятёрки, но встретила мрачное непонимание со стороны чиновников образовательного ведомства. Да и среди родителей мнения разделились. Те, чьи оболтусы носили домой «двойки» и «тройки», всецело поддержали внедрение новой формы оценки, а вот родители отличников встретили творческий изыск увлёкшегося педагога враждебным свистом и улюлюканьем. Наговорили ей разного. Вроде, «пусть у тебя в зарплатной ведомости будет «ух ты», вместо цифр, и в трудовой книжке профессия твоя такими словами обозначена».
         А между тем, мои дорогие читатели, есть на белом свете ещё одно примечательное селение. И жители его славятся тем, что по всякому поводу и без повода восклицают: «Ах ты!». Пойдёт в лес кто-то из селян собирать грибы, увидит, что под кустом, да под листвой, прячется большущий подберёзовик – и сразу: «Ах ты!». Да и срежет красавца под корень. А что? Не пропадать же лесному артефакту. Или подстрелит мужик гуся, держит его в вытянутой руке, любуясь, и говорит радостно: «Ах ты! Какой, а? Килограммов под шесть будет!». Это вес с дробью, конечно, и с большим зарядом оптимизма. Того же мужика лось на дерево загонит, так он сверху грозит сохатому кулаком и цедит сквозь зубы: «Ах ты…». Мол, такой-сякой. Или же, если местная дама пересказывает товарке новость, товарка обязательно, хоть бы разок, воскликнет: «Ах ты! Ну, надо же!». А возьмём уже известный нам случай из семейной жизни? Поздним вечером, присоединяется жена к мужу в их супружеской кровати, дабы получить разрядку после дневных трудов, а спустя короткий промежуток времени доносится до случайного слушателя: «Ах ты!». Замечено (случайно), что если в данной сцене звучит  женский голос, то в нём много досады, а если голос мужской, то в интонации преобладает боевой задор.
         И вот, в связи с такой выразительной особенностью селян, назвали люди это селение «Ахтыркой». И опять никто не в обиде. Название запоминающееся, и подходит по факту.
         Это была присказка, а теперь послушайте сказку-рассказку.
         Есть у меня знакомец. Зовут его Ильёй. И самое замечательное то, что он когда-то жил в селе Ахтырка. Да-да! В данном населённом пункте он знакомился с миром ещё в ту пору жизни, когда не зазорно тащить в рот всё что можно поднять, и писать там, где приспичит. Кстати, о спичках… Именно о них пойдёт речь в моём повествовании. Дело в том, что Илья страдает филуменией. Вы спросите, и как же он подцепил эту гадость? Не с пола ли? ещё в ту пору, когда всё в рот тащил? Нет, мои чистоплотные читатели, этим он заразился позже, в годы ранней юности. И нет ничего ужасного в филумении, ибо так называется страсть собирательства спичечных этикеток и всего прочего, что связано со спичками. В некоторой степени, эта страсть даже престижна, а для наследников ещё и выгоду может нести.
         Началось же собирательство Ильи со старческих причуд его дедушки, Олега Матвеевича.
Олег Матвеевич: сухощавый, смуглокожий, высокий, с длинными руками; взгляд исподлобья. Более всего он запомнился народу своей дотошностью и прижимистостью. Говорят, будто выше обозначенными чертами характера он обзавёлся по воле случая. Случай произошёл во время Великой отечественной войны. Отслужил он за несколько лет до её начала, но когда началась война, то подался в добровольцы. И получилось так, что до фронта он не доехал, попав под бомбёжку немецкой авиации. Его присыпало землёй, контузило. Первое время он был полностью слеп, но зрение вскоре восстановилось. Однако Олег Матвеевич получил и другие повреждения. Левая рука плохо слушалась, да и нога левая подволакивалась несколько месяцев после ранения. Для строевой службы его посчитали негодным, и пришлось искать невоенное занятие. В людях нужда была всюду, но он хотел быть поближе к передовой. В военкомате направили его на небольшой склад, заведовать. Втянулся понемногу Олег Матвеевич. Всю войну на складах работал.

        Народ на складах, конечно, разный. Находились и такие, которые спасались от фронта, но чаще – женщины, калеки комиссованные, отстранённые от строевой службы. Однако для боевых ветеранов вся эта братия как бельмо на глазу. Да и у тех, кто своих родных терял в боях и в бомбёжках, складские работники мужского пола тоже симпатией и уважением не пользовались. Только ведь каждому не объяснишь, почему ты – молодой, красивый, без единой царапины – вот тут, в тылу обитаешь, сидишь на валенках и тушёнке. Не повесишь же себе на шею, чтобы каждый мог прочитать, табличку с объяснением, почему ты тут – живой, а не там – мёртвый. Вот и приходилось ему проглатывать обиду. А возмещал злостью в работе. С каждым днём становился всё дотошнее, всё нетерпимее к разгильдяям и попрошайкам. Открыл он для себя, что глаз да глаз нужен за многими людьми. И те, кто льстился к нему и выпрашивал что-то, и те, кто высказывал ему своё презрение – все они, в одинаковой степени, старались что-то урвать. Зачастую, один и тот же человек мог быть и отчаянным героем, и бесстыжим ворюгой. Так и черствел на работе своей Олег Матвеевич, закрывался от людских чувств.

        Война закончилась, а привычки остались. Тем более, что и люди вокруг те же. Он по-прежнему работал на складе, только теперь на гражданском. Со временем Олег Матвеевич женился, дети у него появились. Жил он в деревне, а работать ездил в райцентр – там находился склад промышленно-хозяйственных товаров. С людьми он был не шибко открыт, а что касается дела, каких-то мелочей, которые по закону положены, то тут он спуску не давал никому. Звали его всегда Олегом Матвеевичем, даже ровесники и те, кто чуть постарше. Однако старость брала своё. А может быть, и былая контузия тоже сказывалась. Опять стала нога подволакиваться, а рука занемела сильно. Он всё более привередничал и замыкался. Пришло время и Олега Матвеевича стали называть просто дедом Олегом или Матвеичем. Был он вечно недовольным. Всё ему не так и не эдак. Сидит, скажем, на крыльце, рядом два щенка нашли какую-то тряпку и ну! тягать её. Один тянет в эту сторону, другой – в ту. Кто без умиления будет смотреть на такую картину? А деду Олегу не нравится. Топает ногой, шумит: «Ить отсюдова! Устроили, памашь, из-за дерьма соцсоревнование».

        Или соберётся семья по какому-то поводу. Начнётся разговор о начальстве колхозном да о политике. Посидит дед Олег, послушает, а потом встанет, да и выйдет из дома. Сидит на завалинке, курит, высказывает что-то вполголоса самому себе. Внук его Илья подходит, спрашивает: «Ты чего, дед, ушёл-то от всех? Обиделся что ли?» Тот взглянет на внука, потом отвернётся: «Что там споры слушать-то? Все умные как про чужое место рассуждать. А политика, Илюха, вещь вредная. И политики – самые вредные паразиты! За политику расстреливать надо».

        А случилось как-то, что дед Олег внезапно оказался обладателем хорошего настроения. Проснулся с ним. Случай совершенно необъяснимый. Дед сам был удивлён – подумал: «Может, помру скоро?». С этим своим настроением, позавтракав, он отправился прогуляться по селу, и добрёл до магазина. Зашёл внутрь. Продавщица Тоня его только открыла. А у продавцов есть давнее поверье: если первый покупатель мужчина, то будет торговля удачной. А если он ещё и без сдачи товар набирает, то можешь надеяться на безбедную старость по итогам этого дня. И пусть даже в те (ещё советские) времена зарплата продавца не зависела от выручки, торгашеское поверье продолжало питать иллюзиями работников прилавка.

        У деда имелось двадцать копеек в кармане, одной монетой. И зачем он с таким хорошим настроением, и с двугривенным, приплёлся в сельский магазин, ему самому было неизвестно. А тут ещё две пожилые женщины подошли. Как барышни культурные, они, конечно, поздоровались с дедом, но смотрят на него как консервативный критик на авангардную постановку «Гамлета». Дед Олег помялся с секунду, потом достал свою медно-никелевую и положил её на прилавок - говорит: «Дай мне, Тонька, батон белого». Продавщица ему: «Матвеич, хлеб вчерашний, свежий часам к девяти подвезут». «Ах ты», – подумал дед. А вслух говорит: «Ну и хрен с ним». Неопытный человек сразу подумал бы, что Матвеич ко вчерашнему хлебу ещё и хрена прикупить хочет. Верно? Но Антонина была женщиной опытной (второй раз замужем, двенадцать лет в торговле), и моментально поняла, что дед в такой словесной форме выразил компромисс со сложившимися обстоятельствами. Однако двух копеек мелочи, на сдачу, у неё не нашлось. Во всяком случае, деревянный пенал, обычно наполненный медяками, был пуст. Поэтому, протягивая деду батон, Тоня сказала, как будто делая открытие: «А двушки-то на сдачу нет. Возьми спички, Матвеич, два коробка. Ты же куришь. А?». В другой раз дед Олег сказал бы продавщице что-нибудь крепкое, как слово политрука, но... не в этот раз, не в этот. Потому что с деньгами он уже расстался, а с хорошим настроением – ещё не совсем. «Давай спички», – сказал он, почти не нахмурившись.

        Идёт домой и думает: «Лучше бы папиросы купил. Приду сейчас с батоном, скажут «не в себе дед». Ведь лет двадцать хлеба не покупал. Оголодал что ли? И не едим мы белый-то. Зачем надо было в этот магазин ихний заходить?». От таких мыслей настроение его пришло в норму, снова он глядел на мир сурово и придирчиво. Войдя к себе во двор, сразу направился к курятнику, чтобы уничтожить странную покупку. Стал курей вполголоса подзывать, да крошить им батон. Тут, как назло, внучка-третьеклассница, из дома выбегает. Подошла, что-то лопочет, интересуется происходящим. Дед старается быстрее батон скрошить да, между делом, отсылает девчонку в дом, в школу, и в разные другие места. Внучка поглядела-поглядела, да стала кликать мать: «Мам, дед курей свежим хлебом кормит. Бе-е-елым». Ах ты, Павлина Морозова… Невестка вышла, удивляется: куры-то кормлены пшеном, а белый хлеб они покупают только в праздники и для гостей! Но промолчала, чтобы не получить нелицеприятное высказывание в свой адрес. Дед, после барского кормления птиц, приказал снохе чай ему подогреть, а сам присел за стол в беседке и закурил. Беседку смастерил сын Олега Матвеевича, на семидесятилетие отца.

        Прикуривал он от ранее пользованной коробки спичек. Посидел, затем достал из кармана те две коробки, что вместо сдачи получил. Повертел их, рассмотрел этикетки, надев очки, а потом… И какая нематериальная субстанция дёрнула его за руку? Высыпал он спички на стол из одной коробки и начал их считать. Насчитал пятьдесят восемь. Пересчитал ещё раз – опять то же число! Олег Матвеевич точно знает, что должно быть шестьдесят спичек в упаковке. Он как-то спорил с одним недальновидным. Тот утверждал, будто в коробке сотня спичек, а Олег Матвеевич с ним был не согласен. Посчитали в одной коробке – шестьдесят; проверили, посчитав в другой, – опять шестьдесят. Этот случай ему запомнился. Бывало, что речь заходила о количестве спичек в упаковке, и снова фигурировала цифра «шестьдесят». Так дед Олег уверовал в данное количество. И тут нате – пятьдесят восемь! Не доложили две спички! Доверие его к работникам деревообрабатывающей и химической промышленности пошатнулось. Чтобы укрепить его и увериться, что это досадная случайность, он пересчитал содержимое второй спичечной коробки. Доверие к работникам вышеназванных промышленных отраслей как автогеном срезало! В упаковке находилось пятьдесят восемь спичек. Две коробки подряд с одинаковой недостачей – это уже не случайность. В воображении Олега Матвеевича вырисовывалась преступная закономерность. Каждая тридцатая коробка могла приносить левую копейку махинаторам!

         Кто-нибудь другой не пошёл бы далее подозрений – выпил бы чайку, да и успокоился, забыл бы. Дед Олег, попив невесткиного чайку, не успокоился. Он, наоборот, окреп в намерении разоблачить жуликов, которые по две спички не докладывали. Каждая коробка стоит одну народную копейку – а их миллионы! Даже если это безобразие творится по халатности, всё равно, надо призвать к ответу виновных – посчитал Олег Матвеевич. Родных дед пока не стал вводить в курс своих разоблачений. Просто написал два письма: на имя начальника отдела технического контроля и директора фабрики. Изложил факты: мол, в прежние времена был полный комплект, а нынче стал считать и обнаружил недостачу. Потребовал навести порядок. В конце пригрозил, что если не будут приняты меры, то следующее письмо он напишет в министерство. Некоторое время прикидывал – может сразу в министерство написать? – но отложил до поры это занятие. Потом дед переписал названия города и фабрики со спичечной коробки на конверт. После этого, взяв в доме три рубля, он с письмом и со спичками пошёл к почтальону.

         Почтальон Жора был полноватым, улыбчивым парнем, с весёлым нравом. Каждое утро он собирал отправления селян в брезентовый мешок, и на мопеде, предоставленном почтовым ведомством, отвозил их в райцентр. Услышав от деда, что тот хочет послать бандероль со спичками, сказал, что это запрещено, так как спички относятся к огнеопасным предметам. «А как же их к нам сельмаг привозят? – поинтересовался дед. – Мочёными что ли?» Жора, широко улыбаясь, пожал плечами. Разочарованный Олег Матвеевич оставил Жоре письма, со словами: «Это важные жалобы» - и направился к себе домой. Однако, не успел он пройти полпути, как мрачные думы его осветились зажигательной мыслью. Спички опасны для почтового хозяйства пока ими не попользовались, подумал он, а если их использовать по назначению, то почта должна их принять. Он остановился и огляделся. Чтобы одновременно с письмами отправить и бандероль ему следовало бы торопиться, потому как почтальон скоро повезёт корреспонденцию в райцентр. Идти домой было неразумно: мог не успеть до отъезда Жоры. Опять-таки, если он станет жечь спички на глазах у родни, то можно не сомневаться – отправят его в психушку, проверить душевное здоровье. Сначала внеплановое кормление курей белым хлебом, потом признаки пиромании… что можно подумать? Но и идти за огороды Матвеич не решился. В селе от чужого глаза никак не скрыться. Поэтому сел он на ближайшую скамейку, одну из тех, что хозяева пристраивают у своих калиток. Спички из коробки высыпал на носовой платок, расправив его на коленях. Сидит, балуется как пятиклассник. Разница только в том, что всё более одной рукой приходится орудовать. Зажжёт спичку – задует – сунет в коробку. Зажжёт – дунет – сунет, зажжёт – дунет – сунет… и так сто шестнадцать спичек. При этом считая вполголоса.

         Мимо шёл Михалыч. Тоже дед, но года на три моложе Олега Матвеевича. Спрашивает: «Матвеич, ты чего это? Случилось что? Чего это ты тут сидишь?». «Да ну тебя! Иди, иди!» – отмахивается Матвеич от Михалыча, проводя третий подсчёт. Ещё кто-то мимо проходил, поздоровался с опаской, и часто потом оглядывался. Нет, в самом деле, – зрелище со стариком, который зажигает и гасит спички, да бухтит что-то под нос, навевает весьма определённые грустные мысли.

        Обезвредив огнеопасный хозяйственный продукт, Олег Матвеевич поспешил к почтальону. «Жорка, – от калитки кричит он, – сделай-ка мне бандероль. Теперь безопасно». Почтарь взял коробки, заглянул в них, и стало ему весело. «Дед, ты их так спалил, или прикуривая? – спрашивает он со смехом». «Давай, давай, – злится дед. – Я тебе заказ делаю! Не суйся, куда не просят, а выполняй». Однако вкратце он всё же поведал почтальону о своих подозрениях.

        Работал Жора с этим заказом весело. Два раза весёлость переходила в приступы несдержанного смеха, отчего дед ему замечания делал и раздражался всё пуще. Когда почтарь стал писать на бандероли с палёными спичками название спичечной фабрики, его прихватил третий, самый тяжёлый приступ смеха. Полное тело тряслось, глаза слезились, он плотно сводил ноги и прижимал руки к паху – и не было никаких сил, чтобы остановить этот весёлый припадок. Дед Олег не выдержал – он швырнул на стол пред Жорой трёхрублёвку и выпалил: «Занесёшь потом сдачу!». Развернулся и потопал домой. Жорик продолжал хохотать. Мать почтальона и его беременная сестра, которые не знали о целях Матвеича и не ведали о содержимом посылки, вышли из избы и с опаской поглядывали на умирающего от смеха  родственника. Впрочем, они тоже были заражены весельем и периодически слабо хихикали. Олег Матвеевич уже вышел из калитки, когда Жора, на секунду подавив смех, крикнул ему, сипло и задыхаясь: «Дед, может написать им, что спички спалил не по нужде, а из принципиальных соображений?». После этого раздался взрыв смеха, и ударные волны стали сотрясать тело почтальона, угрожая его здоровью и сухости штанов. Сестра поспешила удалиться прочь от эпицентра, так как в её положении чрезмерное веселье было нежелательным. За ней последовала и мать. Они скрылись в избе. Оставшись наедине со своей работой, ставшей сегодня такой весёлой, почтальон решил поскорее дописать адрес и отправиться в райцентр. И вроде успокоился Жора; похахатывал ещё время от времени, но в целом, успокоился. И только за околицей села вновь его прихватило. Пастух Ефрем, увидев Жору издали, побежал ему наперерез с криком: «Ей-ей, Жорка, погодь! Дай прикурить! У меня спички кончились». А в ответ: «Ха-ха, ха-ха, ха-ха». А мопед, хотя и не потерял хода, стал двигаться неустойчиво, рыская и кренясь. Однако удержался почтальон, не упал. И вскоре «ха-ха» растаяло в ячменных полях, вместе со звуком мотора. А ведь Жорику ещё предстояло в райцентре оформлять дедовскую бандероль с горелыми спичками…

        Прошло сколько-то времени, и получает дед письмо следующего содержания:

        «Здравствуйте, уважаемый Олег Матвеевич. Мы рассмотрели Ваше обращение в ОТК фабрики. Скажем прямо, наш коллектив поражён Вашей бдительностью и скрупулёзностью. Отныне для работников предприятия и членов их семей Вы являетесь эталоном требовательности и бережливости. Также считаем необходимым сообщить Вам следующее: согласно техническому стандарту (ГОСТ 1820-77 – указан на этикетке спичечной коробки) для коробок, присланных Вами, нормой наполнения является количество равное 60 (шестидесяти) спичкам. Наименьшее допустимое количество – 52 (пятьдесят две) спички. Норма наполнения контролируется тремя разными способами, с описанием которых Вы можете ознакомиться самостоятельно в тексте ГОСТа 1820-77. Таким образом, наше предприятие не нарушило норм заполнения. Количество спичек в двух коробках, определённое Вами, является лишь следствием технологических особенностей нашего производства и соответствующего государственного стандарта.

        Однако мы осознаём, какое душевное потрясение Вы могли испытать, обнаружив, что количество спичек в приобретённых коробках не соответствует ожидаемому. Примите наши сожаления. Чтобы как-то возместить Вам моральные потери, причинённые беспочвенными подозрениями, работники нашей фабрики решили подарить Вам десять коробок спичек с коллекционным набором этикеток. Каждая упаковка содержит 62 (шестьдесят две) специально отобранных спички высшего качества. Набор будет отправлен попутным автокурьером, и о его прибытии будет сообщено Вам дополнительно.

        Работники фабрики желают Вам, Олег Матвеевич, крепкого здоровья и долгих лет жизни.

        Директор Пономарёв Ю. И.»

        Вот ведь какие люди, оказывается, работали на советской спичечной фабрике: понятливые, с юмором, добрые. По крайней мере, в руководстве нашёлся такой человек.

        Через несколько месяцев, перед Новым годом, для деда Олега почтальон доставил набор спичек, состоящий из десяти коллекционных коробок. С него и началось увлечение моего знакомого филуменией. Было это спустя пару лет после Московской олимпиады.

        ***

        Олега Матвеевича давно уже нет среди живых. Да и село скукожилось до нескольких дворов, растеряв почти всё население. На месте деревенских изб, сараев и курятников стоят большие загородные дома столичных жителей. Эти жители копеек не считают. Да и вообще, больше уважают иностранную валюту. А тот коллекционный набор сейчас стоит кругленькой суммы. В каждой коробке, действительно, по шестьдесят две спички; соломки ровные, одинаковой длины, а головки почти не отличить одну от другой. На каждой коробке написано: «ц.1 к.». Недавно Илья продал набор известному московскому коллекционеру вместе с письмом. Не удержался перед высокой ценой, которую тот предложил. Теперь реликвия заживёт собственной жизнью, оставаясь напрямую связанной с именем её первого владельца. Так что, желающие скоро смогут видеть коллекционный набор с письмом на аукционах и выставках.

        Вот такие «ух ты», «ах ты»…

_______________
Новелла побеждала на областном конкурсе и издавалась в периодической печати. Это и другие произведения можно прочитать на сайте автора: https://igorazerin.com/home.html