И снова будни. Но для меня они и тревожные, и интересные. Уже подходим к последней сессии и в деканате вывешены темы дипломных работ: выбирай по вкусу, а с ней и руководителя. Выбираю азотно-кислородную станцию о-очень большой производительности (а чего мелочиться!) с разработкой совершенно новой конструкции детандера, вернее, его лопатки, и если мои соседки по комнате, выбрав темы, уже просиживают вечера в публичке, (публичной библиотеке Одессы), чувствуя себя почти соратниками великого Капицы, то я отношусь ко всему спокойно, так как понимаю, что революции в технике производства кислорода с моей “лопаткой” не будет!
Руководитель у меня некий Красовский И. Д., поначалу разочаровавший меня: дергается все время как-то, улыбается без причины, глаза смотрят куда-то в сторону, не поймешь, о чем говорит... А ведь надо уже готовиться к практике, к сбору материалов. Поначалу пугаюсь, но странно: И.Д. Красовский, запугав меня до смерти, сам же успокаивает,- прорвемся!
Да, но ведь пора уже что-то решать нам с Виктором! Подружки уже замуж повыскакивали, - и Галка, и Майка-одноклассница, и Лена Хвойцева... И друзья подстегивают:
- Светка! А что вы тянете? Скоро диплом получать! Будет потом все на разных
фамилиях!
А Виктор молчит, как-то даже отчужденно, а время идет, не за горами и распределение. И тут до меня доходит: он не скажет ничего, пока я не решу сама. И я решаю:
- Ну, долго мы так будем молчать? Давай уж поженимся, что ли!
После зимней, последней, сессии, перед практикой, я еду на каникулы домой. Со мной письмо Виктора к маме, где он, как в старых романах, просит ее согласия на наш брак.
Мама читает письмо, а потом плачет и качает головой: ну, что поделаешь? Воля ваша!
Вечером к нам домой приходят мать Виктора, моя будущая свекровь, (о ней в двух словах не скажешь!) и старший брат Виктора - Анатолий: сватать! Свадьбу решили справлять в Златополе, и регистрироваться, соответственно, тоже здесь, но для этого надо подавать заявление в местное отделение ЗАГС и обязательно вдвоем с женихом, а где его взять, если он в Одессе! И на следующий день мы с Анатолием (он в роли жениха) подаем заявление на регистрацию.
- Вот, купил я Витьку невесту, - смеется он, уплатив госпошлину один рубль пятьдесят копеек.
Регистрация назначена на десятое февраля, в зимние каникулы, а пока я отправляюсь в Запорожье, на преддипломную практику.
Знаменитый “Запорожсталь” поражает меня копотью, грязью, чавкающей под ногами серой снежной кашей и скрежетом, грохотом и гулом машин, кранов, паровозов. Я прыгаю через лужи, оскальзываюсь на грязном льду, балансирую на рельсах и, наконец, добираюсь до “азотки”. И всякий раз, как только я стараюсь как можно быстрее проскочить к входной двери вдоль длинной кирпичной стены, в верхней части которой огромными амбразурами торчат выхлопные трубы, непременно раздается оглушительный хлопок выбрасываемого в атмосферу азота, и я в непроизвольном страхе приседаю, застыв на месте. “Ну, и выбрала же я себе... профессию!...” - мелькает в голове.
За две недели успеваю собрать все, что мне нужно, тяжело переболеть гриппом, с высокой температурой, с потерей сознания, с бредом, от которого в страхе убегают из комнаты девочки-соседки, - и на десять дней раньше положенного срока уехать домой: скоро свадьба!...
Начало февраля. Снега мало, но морозно. Я в легком платке, в старой фуфайке и маминых валенках на босу ногу колю во дворе дрова. Мороз забирается под ситцевое домашнее платье и покалывает голые колени и бедра.
- Света! Тебе письмо! Из Одессы! - слышу от калитки голос Маруси, нашей почтальонши.
Так и есть, снова задерживается: не сдал математику и еще надо пересдавать немецкий! А через два дня свадьба! Уже гости, мамины братья и сестры, завтра приезжают, а жениха все нет, никак не сдаст сессию!
Следующим вечером я, в сопровождении Нади, она уже приехала на каникулы домой, разношу “шишки”, маленькие куличики-плетенки, всем, кого приглашаю на свадьбу. В конце шествия приходим к хате моей будущей свекрови: ее я тоже должна пригласить и вручить ей “шишку”.
Останавливаемся у дверей, надо, - все-таки, перевести дух. Из хаты слышно пение, поют женщины, что-то по-молдавски. Стучим. В маленьком окне приподнимается белая занавеска и тут же опускается. На какое-то время пение прекращается. И вдруг дверь стремительно распахивается и на пороге вырастает здоровая деваха в светлой полотняной блузе, расшитой по широким рукавам красными маками, в темной, цветастой юбке и ярком, тоже в цветах, платке, как-то по-особенному повязанном вокруг головы. Она руками и грудью теснит нас назад:
- Нэ можно, нияк нэ можно! – кричит она и захлопывает перед нами дверь, скрывшись за нею.
Мы в растерянности, испуганно топчемся на снегу, ничего не понимая. И вновь открывается дверь и перед нами Елена Никифоровна, баба Лена, или, как ее еще звали в Златополе – Ленка-молдованка, моя почти уже свекровь, -“свекруха”.
- Здрастуйтэ, - громко и певуче говорит она. – Заходьтэ до хаты!
Зеленые, чуть прищуренные, глаза ее смеются, собирая у висков "гусиные лапки” – тонкие морщинки. Похоже, она сдерживает смех, сведя трубочкой губы и сморщив нос.
- Спасибо, - отвечаем мы разом, в два голоса, и вслед за ней проходим в тесные темные сени.
Она распахивает вторую дверь, - и вот мы уже в просторной, с низко нависшим потолком, кухне. Две женщины, одна уже знакомая нам деваха, другая, поменьше и постарше, одетая точно так же, не обращая на нас никакого внимания и не прекращая пения, друг за другом, гуськом, носят и ставят в пышущую жаром печь большие листы, “дека”, сплошь заложенные куличами, пирогами, бубликами, рулетами. Ноги их, в толстых и мягких вязаных носках, неслышно ступают по земляному полу, устланному чистой желтой соломой. Пахнет сырым тестом, пареным, тертым маком, ванилином.
- Сидайте, - баба Лена указывает нам на табуретки у стола, покрытого чистой светлой клеенкой. - Невесте нельзя входить в хату на пустую печь, - поясняет она, - мы поставили первое деко, теперь можно. Так, я слухаю вас, дивчата.
- Позвольте пригласить вас на мою свадьбу! – на украинском языке, чужим голосом, произношу я и, поднявшись с табуретки, кланяюсь ей почти в пояс и протягиваю завернутую в белое полотенце “шишку”.
- Спасибо за приглашение, - она быстрым движением вытирает кончиком повязанной на голове косынки губы и забирает кулич из моих рук.
Зеленые (Витины, - отмечаю про себя) глаза ее снова смеются и полные губы растягиваются в улыбке, открывая белые молодые зубы.
Девятое февраля. Завтра свадьба, а жениха все нет. Уже приехали дядя Миша с тетей Олей, тетя Маруся, дядя Жорж. Приехал Лев с молодой женой Галиной. Все суетятся на кухне, толкутся в комнате и сочувственно посматривают на меня. Славка, сын соседки Ани, - ему уже тринадцать лет, ходит за мной по пятам и печально заглядывает в глаза. А они постоянно на мокром месте!
С утра ухожу к дяде Васе, там, под руководством тети Клавы, буду печь пироги: она собиралась это сделать сама, но порезала палец. И вот я, склонившись над большим эмалированным тазом, изо всей силы бью кулаками мягкое, податливое тесто, словно оно виновато во всем. Голова моя по самые глаза повязана белой ситцевой косынкой, а по щекам катятся и падают в тесто крупные слезы. Я вытираю о плечо щеку и шмыгаю носом. Тетя Клава стоит рядом, держа у груди, как ребенка, пораненную руку.
- Ладно, Света, будет тебе, не плачь. Никуда он не денется, приедет,- успокаивает она.
А я уже совсем не могу удержаться и тихо скулю над тестом...
Вечером мы со Славиком снова выходим к автобусу, идущему со станции. Нет, не приехал... Хорошо, хоть темно на улице и никто не видит моего зареванного лица.
Поздно вечером за столом сидим я, мама, Аня и Славик. Гости уже спят. Вкусно пахнет пирогами. И снова не могу сдержать слез.
- Ну, успокойся. Завтра еще поезд, утром. Приедет, - мама старается убедить меня, да и себя тоже.
- Я поеду на вокзал, я не могу ждать здесь, - реву я.
- Хорошо, хорошо, поедешь. Славик будет с тобой. Слышишь, Славка, смотри там за ней!
Славик с серьезным лицом, молча кивает головой, как взрослый. “Они боятся, что я могу броситься под поезд!” – мелькает в голове догадка и мне становится смешно: надо же, нашли Анну Каренину! Я что, совсем дура? Увидев во мне перемену, Славка радостно улыбается.
Утро следующего дня выдалось ярким, солнечным. Свежий снег слепил глаза, когда мы вышли на перрон. А поезд уже подходил к вокзалу. Вагоны быстро проносились мимо нас и в открытой двери одного из них я увидела Виктора. Поезд остановился и он спокойно, не торопясь, спрыгнул с подножки вагона и увидел нас.
- Привет! – поцеловал меня, похлопал по плечу Славика.
И все это с таким видом, будто ничего не происходит, будто это не он заставил меня, и всех нас, ждать и беспокоиться. А мои слезы, моя тревога? Он даже не понял, или не захотел понять, почему я так взволнована и расстроена!
- Ничего же не случилось! Я сказал: приеду,- и приехал, - невозмутимо проговорил он.
Тогда и я не поняла, не почувствовала, что это предстоит мне всю нашу совместную жизнь: ждать, ждать и беспокоиться, ждать и терзаться, а он никогда не будет меня понимать и никогда не изменит себе...
И сессия осталась незавершенной: не сдал немецкий...
...Теперь, по прошествии стольких лет, я считаю, что в своей жизни я встретила только двух человек, мужчин, которые, как мне кажется, смогли бы понять меня в любой ситуации. Общение с ними было коротким, но оно оставило в моей душе столько света и тепла, сколько я не получила (теперь я могу уже откровенно сказать об этом) за все годы своего замужества, хотя, если честно, у нас с Виктором было много счастливых не только минут....
Первая встреча была еще до замужества, незадолго до свадьбы, в институте. Мы познакомились в красном уголке общежития, куда я уходила иногда по вечерам готовиться к занятиям, когда в комнате что-то мешало. Он просто сел рядом на свободный стул и раскрыл тетради. Немного времени спустя попросил разрешения воспользоваться моей таблицей логарифмов. Мы познакомились. Он учился на втором курсе механического факультета. В институт пришел из суворовского училища, во время хрущевской кампании по сокращению вооруженных сил. Я слыхала от подруг, что к механикам поступили несколько ребят-суворовцев, но это как-то прошло мимо меня. А сейчас вот он, живой суворовец, сидит рядом. Разговорились. Потом каждый вечер он искал меня в красном уголке или в читалке института, усаживался рядом с книгами и конспектами. Говорили мы обо всем. Мне было так легко и просто: я совершенно не думала о том, как я выгляжу, не подбирала слова, не задумываясь, говорила то, что хотела сказать. Мы много смеялись, даже дразнили друг друга. Но не было даже намека на романтические отношения, он стал для меня подружкой. И все же что-то удерживало меня рассказать ему о Викторе, а он ни о чем не спрашивал ( этим я потом и оправдывала себя).
А потом я уехала на практику. И была свадьба. А когда я уже вернулась в общежитие после свадьбы, он, еще ничего не зная, ждал меня у дверей моей комнаты. Мы поздоровались, он взял меня за руку. В сумраке коридора блеснуло на пальце простенькое обручальное колечко.
- Ты вышла замуж?! – изумленно спросил он.
А я вдруг все поняла и в каком-то ступоре не могла произнести ни слова. Он молча повернулся и пошел по коридору. А мне вдруг стало пусто и очень одиноко, я почувствовала, что потеряла очень дорогого мне человека, и впервые мелькнула мысль: не совершаю ли я ошибку? Но предать Виктора я не могла, уже было чувство ответственности за него: я его повела за собой, я заставила его учиться, и я знала – он любит меня...
Вторая встреча была уже в зрелые годы. Но вспоминать мне о ней сейчас не хочется, слишком больно...
Вернемся в Златополь. 10-е февраля, 1962- й год.
Вечером у нас в доме накрыт стол, в самом центре мы с Виктором и Лев с Галиной. Левка все время кричит: “Горько!” - поднимает со стула Галину и они целуются.
Я в легком розовом платье из китайского шелка (сшила сама, из лоскутов, по-дешевке), Витя в новой, подаренной моей мамой, рубахе, в брюках, сшитых в Одессе по заказу, и в пиджаке, одолженном у двоюродного брата (для свадьбы) и привезенном дядей Петей из Кривого Рога (дядя Петя – родной брат бабы Лены, моей свекрови). За столом мои родственники, подруги, соседи, баба Лена, дядя Петя, Толик,- брат Виктора,- с женой.
Вечер в самом разгаре. Виктор танцует с моими сестрами, я стою в окружении маминых братьев: дяди Жоржа, дяди Миши, дяди Васи. Только что они дурачились и хохотали, как мальчишки над очередным анекдотом дяди Жоржа, теперь окружили меня и расспрашивают о Викторе, и снова шутят, подначивая друг друга и меня.
- Света,- блестя очками, наклоняется ко мне дядя Вася, - вот он как-будто неплохой хлопец, но что же брюки у него такие узкие? Как он влезает в них?
- Как, как! А то ты не знаешь, как! Потыхэньку та з мылом! - это дядя Жорж. - Цэ ж така мода! От бы тоби, Вася, таки, та в школу! - и он закатывается звонким, почти детским, смехом.
Я немного смущаюсь: ведь все они директора школ и я все еще чувствую себя перед ними школьницей, особенно перед дядей Васей (он преподавал у нас в школе украинский язык и литературу и я помнила, как он влепил мне двойку, единственную за все годы учебы в школе, как говорится, за компанию со всеми, кто не подготовил задание по внеклассному чтению).
Ну, что я им скажу? Что это самый шик, “писк” моды: узкие, до невозможности, брюки, туфли на “манной каше” – белой каучуковой подошве и стрижка “ежик”, или “под бобрик”!
На следующий день мамины родные остались догуливать у нас дома, - им интересно было побыть вместе, виделись-то редко,- а мы, молодежь, отправились в дом моей свекрови, где уже все было готово для продолжения свадьбы с ее родней.
От нашего дома шли пешком, процессией: впереди мы с Виктором и “дружки”, Надя и Толик Никифоров, друг Виктора, перевязанные через плечо лентами и рушниками. На меня одели венок из белых восковых цветов и длинную фату, шлейф которой я держу на руке. Все это принесла свекровь, взяв на время у кого-то из своих деревенских родственников.
День ясный, солнечный. Легкий морозец. Под туфлями поскрипывает снежок. На ветках деревьев пушистые кружева инея. Мягкий воротник шубки приятно щекочет мне шею и разгоревшиеся щеки. Виктор в пальто нараспашку, с непокрытой головой. В его волосах серебрятся снежинки. Это иней, слетая с деревьев, легкой дымкой несется в воздухе, сверкает и тает на наших разгоряченных лицах. Почему-то очень смешно и мы шумим на всю улицу, еще тихую и сонную в это погожее воскресное утро.
Во дворе у свекрови меня сразу уводят в дом ее старшего сына Толика и там его жена, Валентина, приводит в порядок мои волосы, фату и учит:
- Когда тебя мать спросит: с чем ты, дочка, ко мне пришла? – отвечай: с хлебом-солью и красной калиной.
- А при чем тут красная калина? – спрашиваю я.
- Ну-у, так принято, - лукаво отвечает она и добавляет: - постарайся первой переступить через порог, раньше ее, тогда будешь в доме хозяйкой...
И вот я перед свекровью, в окружении ее родственников, соседей и просто завернувших с улицы “на толпу” зевак, отвечаю, как меня учили. Мать пропускает нас с Виктором вперед, как бы разрешая мне первой ступить через порог. Случайно ловлю ревнивый взгляд Валентины. А в хате нас усаживают в красный угол, под иконами. Перед нами на столе чистая тарелка, две ложки, две вилки, графин с розовой водой (морс) и большая горбушка серого, ржаного, хлеба. И вокруг любопытные и хитрые глаза старух, теток, девчат в ярких платках и легких косынках. Витя шепчет мне на ухо:
- Видишь горбушку? Кто первый от нее откусит, того второй всю жизнь будет любить и целовать... Вон как за тобой все бабки следят!
Гости до отказа набиваются в тесную, низкую комнатенку. Многие говорят на молдавском языке. Слышу, как повторяют: “Фрумоасэ!”. Спрашиваю Виктора: что это значит?
- Красивая! Эх, ты, тютя! – и целует меня в щеку.
Я беру обеими руками горбушку и с невозмутимым видом съедаю ее всю под взглядами старух и веселых теток. Виктор смеется, подает мне стакан со сладким морсом :
- Запей, не давись, - и на глазах у всех целует меня в губы.
...И свадьба пела и гуляла! Молодых одаривали: на большой голубой тарелке, полной сахара, лежали смятые рубли и трешки и сверху сверток с подарком. Дарили посуду, платки, простенькие скатерти, простыни и полотенца...
Теперь, вспоминая то время, я вижу рано постаревших женщин с темными, изрезанными морщинами, лицами, с огрубевшими, в мозолях и узлах вен, руками и думаю: а ведь шел уже семнадцатый год после войны, - по радио, в газетах и на парадах кричали о победах в труде, о богатых колхозах, о «растущем благосостоянии тружеников»! Но как же они были бедно одеты, как бедно жили! Отдавая всю себя работе, свекровь ютилась в старой хате с земляным полом и низко нависшим потолком. Как скудно и тяжело жилось моей маме на мизерную зарплату, имея трех иждивенцев! Куда же все уходило, где копилось или растрачивалось все, заработанное ими? Какими же бездонными были «закрома Родины», о которых так много толковалось на всех партийных и непартийных сборищах? Какое чудовище пожирало плоды их нелегкого труда? Или их приучали к бедности, к безрадостному, неустроенному быту, как приучают безмолвную скотину к холодному, грязному хлеву, позволяя редкую радость – зеленый луг с сочной травой. И сейчас эти женщины отдавались веселью с таким неистовством, с такой страстью, словно это было их последнее гулянье. Пили и чудили, пели и плясали... А пели! У меня уши
сворачивались в трубочку от откровения частушек и припевок. Ноги сами неслись в пляс под заливистые переборы гармошки и звон бубна! Невозможно было усидеть на месте! И бабки, притопывая старыми сапогами и стоптанными валенками, трясли широкими пестрыми юбками, расшитыми рукавами рубах, цветными платками. Мелькали распаренные, потные лица, сияющие глаза, белозубые и беззубые улыбки:
...Як приихала сваха до свахи,
Та посидали с..ка до с..ки!...
И так три дня подряд, с утра до вечера. Мы уже уехали в Одессу, а у бабы Лены гулянье продолжалось еще неделю...
А через два месяца свекровь снова оказалась в тюрьме за спекуляцию. Думаю, настало время рассказать о ней подробнее.
*****