За плечами (точнее под плечом) осталось стационарное лечение, и уже подходил к концу месяц амбулаторного вмешательства в мой глубокий внутренний мир.
Осень своим декадансом, грязью и перегноем вовсю дразнила опрятное и скучное население. Я смотрел на острые иглы веток лысеющий деревьев и провода, обвисшие под грузом начинающегося авитаминоза: через грязные окна общественного транспорта они казались капельницами – целью моих ежедневных путешествий в храм Али ибн Сина.
Медленно восстанавливая здоровье, я ощущал растущую с каждым днем потребность начать судорожную творческую деятельность: колыбель трехмесячной поэзии, муза в желтой тоге, санитарка лета или просто осень, вальсировала перед окном, кружа юбкой молодые головы, весело дула в сердца, как в насосы, растворяя тромбы.
Я никак не мог отойти от летнего наркоза и твердо решил для себя побыстрее промотать этот год, по-шулерски перескочив через два квартала, так же как сейчас я преодолел два района на автобусе. Но природа оказалась хитрее: высыпав накопленный снег на два месяца раньше, она показала мне, что нужно ценить каждое мгновение. И я, как зеленая трава, оказавшаяся в ловушке под завалами обычно бетонного, но в последнее время – карточного домика сезонной логики, высунув голову из под растаявшего мягкого снега, согласился пересмотреть свои прежние твердые намерения.
Я решил вновь писать, конспиративно скрывая участие в этом процессе. Дело-то несложное. Пиши так, будто никто не будет читать, а если и удостоят, то с тебя взятки гладки: вместо мятой бумаги, исковерканной ремеслом лентяев, в твоем кармане будут рядом лежать аккуратные нарезанные купоны с великими людьми на аверсе и великими домами на реверсе. Купюра за купюры, деньги за дыры.
Дело оставалось за малым: восстановить агентурную сеть, утерянную за месяцы молчания.
Природа не терпит пустоты, а идея – нерешительности. Сказано – сделано, и уже день спустя, ровно в полдень, прямо в центре города, я стоял среди шайки литературных бандитов, молчаливой толпой нематериально поддерживающих кандидата в вожаки, стоящего чуть выше и обособленнее остальных. А я смотрел на все это через плечи и головы, стоя за спинами, по которым, наверное, изредка пробегали мурашки.
Тщедушный поэт, с воспаленным лицом и воображением, читал верлибр под ногами медного покровителя. Неподвижный гигант, не обращая внимания на выкрики толпы, думал только о щекотных птицах и об осадках, вредных для его кожи. Под звуки жидких аплодисментов, чтеца в тени жестяного голема сменил парень покрепче, который начал декламировать стихи попроще. Идеальный вариант!
Я достал из кармана носовой платок и пузырек нашатырного спирта, смешал их и обмотал получившимся оружием ладонь правой руки. Приблизился к импровизированной сцене, запрыгнул на нее, не дожидаясь морали или смысла в конце стихотворения, подошел к круглому таланту и неожиданно ударил его в голову.
Крепкий парень не упал, но пошатнулся: погруженный в поэзию, он не сразу вернулся на нашу добрую-грешную... Я ударил еще раз, и он упал на колено. Наклонившись над ним и подставив кулак ему прямо под нос так, что у него глаза спрятались под веки, я быстро и отчетливо произнес:
– Не вставай, пожалуйста! Мне очень жаль, но другого пути не было. Я сейчас кое-что скажу и уйду, а ты сиди и не думай резко подниматься – голова закружится...
Затем обратившись к толпе, я выкрикнул тем же верлибром:
– Я декларирую протест рабству изотонии и изосиллабизма! Передайте через 6 рукопожатий: в прайде новый лев.
Потом я зарычал как сумасшедший, выстрелом конфетти выбросил из кармана несколько маленьких целлофановых вакуумных пакетиков и бросился бежать прочь со сцены, прямо под рукой памятника – жердью для ворон и тенью для бездомных собак.
За углом я наткнулся на Калибана: он не дождался условленного знака и вышел раньше времени. Погони не было, поэтому его бурная румынская кровь не пригодилась. Тем не менее, я достал из кармана все свои пакетики, пошвырялся и отдал ему самый толстый.
Он радостно посмотрел на меня и не находя слов, все-таки что-то пробурчал:
– Черт, дружище, ты меня спас: у меня такой кризис, что хоть на стену лезь... Теперь заживу: я ведь и без этого могу, просто сейчас нужно восстановить силы!
– Только сразу все не используй.
– Растяну на столько, на сколько смогу.
Он ушел дворами, а я поехал домой, морально готовиться к предстоящему и забывать прошедшее...
Сентиментальная осень опять плакала на стекло автобуса: да, мне жаль, что я его ударил, но если это мой последний год, то мне все простится – эдакий подарок на панихиду, индульгенция, написанная золотыми буквами на листьях клена, дуба, вяза, липы и ольхи. Не плачь, златокудрая, по своим любовникам, бесконечной вереницей кружащихся у твоего подола! У тебя сегодня будет новое платье, красное, как кровь поэта или любого другого обычного человека.
Подул холодный ветер, наполнив парус моей жизни-тряпки. Через два дня заработала сеть: некоторые приходили домой, и торчали прямо у подъезда – таких я гонял метлой. Другие назначали встречу в промышленных зонах этого города-призрака, в пустых венах заброшенных линий метро, в лесополосе, в пабах и барах, в драмкружках и грязных подъездах.
Аутентификация везде была одинаковой и представляла собой три рукопожатия: первое – приветствие, когда два незнакомых человека встречаются как старые друзья, второе – передача пакета с вожделенным товаром, и третье, прощальное – передача денег. Сложнее всего было обосновать второе рукопожатие, которое наряду с приветствием и прощанием, выглядело излишним и подозрительным.
Но мы взломали и эту систему: клиент говорил, например, «у меня сын родился» или «я купил квартиру», а я улыбался, громко произносил стандартное «поздравляю» и протягивал руку для привычного в таких случаях жеста.
Дела шли отлично: фельетон тут, фельетон там, вечерний скетч под скотч, ода для народа, средневзвешенное эссе, эпиграмма про социальную программу, былина или видение – все легко и быстро вылетало из под пера, покидая родное гнездо раньше времени, как усыновленные и удочеренные сироты, брошенные автором, покинутым в свою очередь государством, которое было обделено исторической справедливостью и так далее...
И когда я спал как бревно после трудного рабочего дня, Закон не спал, и однажды мы встретились. Когда нас поймали, моего клиента сразу отпустили – порок осуждаем, но ненаказуем, в отличие от дистрибьюторов этого самого порока.
А я вот сейчас, второй раз за два месяца, сижу в приемной Закона, перед вратами в блаженную юдоль, за границей которой – иммунитет от ветреной Сумы и Тюрьмы. И мне задают вопросы:
– Юджин Моргри? Так и писать в протоколе?
– Так и пишите – это чистая правда.
– А документы есть?
– Документы – это наше все, а я свое все в карманах не ношу, привычка... Я недавно обращался в ваш институт, можете в архивах поискать: меня ограбил однорукий бандит.
– Это метафора?
Полицейский улыбнулся. Видимо, ему в голову пришло что-то остроумное.
– В смысле?
– Ну, иносказание... В переносном значении вы, быть может, хотели сказать, что проиграли деньги в казино?
Я строго на него посмотрел:
– Я сказал то, что хотел.
– Извините, я просто пошутил. Работа не сахар: убийства, ограбления, семейное насилие...
– Быть может, в переносном значении вы имели в виду патриархат и домострой?
– Точно! – он рассмеялся, но быстро вернулся к серьезной инкарнации: – А теперь еще и эта ваша «сеть»...
– Я не делаю ничего противозаконного: вы же видели – это всего лишь стихи и проза в пакетиках, чтобы дождь и мокрые волнительные ладошки не размазали чернила, черную кровь поэта...
Страж закона изменился в лице:
– Бросьте ересь, будьте добры. Вы не аккредитованы и не лицензированы, но, тем не менее, незаконно сбываете продукт... Ой, не морщьтесь! Де-юре – это продукт. А как же налоговые отчисления?
– Это вторичный рынок вторичных мыслей – он вне вашей компетенции: можете в качестве налога взять по три с половиной строчки из каждой страницы.
– В общем, пока ограничимся предупреждением: больше не попадайтесь.
Полицейский хитро подмигнул: чем меньше зарегистрированных преступлений, тем меньше бумажной волокиты. И он прав! Сколько деревьев уничтожают, чтобы лечить, продавать, вводить в заблуждение и пенитенциарно перевоспитывать – скоро дышать будет нечем.
Я встал и риторически спросил:
– Вы знаете, за что меня чуть не убили?
– Нет.
– А должны знать...
Взявшись за дверную ручку, я вновь строго на него посмотрел и продекламировал:
– Я жизнь свою доверил ЧОПу,
В том каждый мне пеняет!
Коней на переправе не меняет
Тот, кто на полдороге в...
– Юджин, идите с богом.