Мой четвероюродный дядя, Петр Петрович Мямлин, - геолого-разведчик. Сейчас он уже давно на пенсии и живет за городом. Под Москвой. На даче. К сожалению, связь я ним утерял. Но знаю, что он жив-здоров.
Раньше, еще в советские времена, Петр Петрович много ездил по стране и по миру. И с ним произошла вот такая история. Он рассказал ее мне лет десять назад. Так что я кое-что уже забыл. Но суть помню. И некоторые подробности. Жаль, что не все.
Вернее – произошло с Мямлиным сразу три истории. Все три где-то в семидесятых годах. Последовательно: в течение трех лет, в год по истории.
Петра Петровича как тогда еще молодого и перспективного специалиста, а к тому же еще и идеологически устойчивого члена партии, отправили в зарубежную командировку в Африку. Если не путаю, в дружественный Мозамбик. Или в братскую Анголу. Словом, так или иначе – в самую что ни на есть Черную Африку.
Условия жизни у наших геологоразведчиков были довольно суровые. Жили в бараке-общежитии. По двенадцать человек в комнате. Никаких кондиционеров. В самую жару наши специалисты просто обматывались мокрыми простынями и включали на полную вентиляторы. Некоторые зарабатывали воспаление легких. Это – в плюс 45.
Зато в Африке за один год работы Мямлин заработал на жигули и на полкооператива.
Работали наши много. Жизнь в Африке – не сахар. Все время потный, как Валерий Леонтьев. Или в мокрой простыне, как покойник-утопленник в саване.
У некоторых почки отказывают. Перестает человек пи;сать и все. А зачем? Все уходит через пот.
Опять же – спиваются многие: без алкоголя не поешь. Вот и выбирай – либо цирроз, либо гепатит. Такая вот печеночная вилка.
Зубы от местной пищи сыпятся. Ночью снятся тропические кошмары. Память отшибает почему-то. Словом, как выражался Петр Петрович, лозунг геологоразведчика: «Цирроз. Склероз. Парадонтоз».
Тропики. Жара. Москиты. Летающие зеленовато-бурые десятисантиметровые тараканы, типа соленых огурцов. Жуть…
Кругом какие-то ящерицы с мордами как у жандармов. Жандармы – негры с калашами. Нас от капиталистов охраняют. Дядя говорил: только тогда, говорит, я понял слова из песни Вертинского «Лиловый негр вам подавал манто». Они действительно – лиловые. С радужным отливом.
Река там, рассказывал Мямлин, текла мимо нашего поселка. Звали ее наши – Лимпопоша. На одном берегу крокодилы, на другом – бегемоты. Между ними – война. Водораздел – ровно по середине реки.
Если крокодил поймает зебру, ее бегемот обязательно у крокодила отобьет. Назло.
Если бегемот пересечет водную границу – его обязательно затянут на дно и сожрут крокодилы. Из принципа.
Негритянки, говорит Мямлин, ходят так: за ней пятеро детей бегут, на голове – корзина с манго килограммов тридцать, а за спиной у нее еще два карапуза. Она две сиськи через подмышки им подсунет с обеих сторон – они и сосут. И сопли, говорит, у негритят не зеленые, как у наших детей, а какие-то фиолетовые. В общем – экзотика.
Когда год работы уже закончился, перед самым отъездом, местная администрация устроила нашим геологоразведчикам торжественный прием.
Длинный барак, покрытый сухими пальмовыми листьями. В нем – стол человек на пятьдесят. Местная пальмовая водка, «пальмовка». Самогон самогоном, но после трехсот граммов идет хорошо. И голова сутра не болит. Только все тело почему-то чешется. Сок манго в пятилитровых банках. И подносы с кучами не то тефтелей, не то котлет. Причем котлеты – из мяса всех зверей: от баранины до крокодилятины. Вкус у всех этих котлет – специфический. Вкусно, очень даже вкусно, но странновато.
Тут уже хорошо набравшийся Мямлин спрашивает у их главного лилового негра: а мы, говорит, этими зёбрами-крокодилами, извиняюсь, не отравимся? Мы, извиняюсь, к бегемотскому мясу, не привыкши.
А тот улыбается и говорит: нет, не отравитесь, дорогие советские товарищи, все, говорит, дезинфицировано по высшему разряду.
Петр Петрович спрашивает: а как, если не секрет? А тот: нет, не секрет, пошли, дорогой советский товарищ, покажу.
Пошли они в соседний барак и видят: сидят в нем десять лиловых баб, жуют мясо и сплевывают на противень. А противень стоит на медленном огне. А чтоб огонь не усиливался, бабы еще и в огонь плюют. И пахнет в бараке то ли кирзой, то ли кошками.
Это, говорит главный негр, самый наш высокий деликатес: жуют это самое мясо девственные девушки, дочери вождей десяти местных племен. Вон, говорит, самая главная жевалка – Дубаданга. Она самому президенту крокодилятину пережевывает. Так что - приятного аппетита, дорогой советский товарищ. А если вам, дорогие советские товарищи, захочется еще чего-нибудь, кроме жирафятины, то имейте в виду, у нас женщины не только жевать умеют. Особенно в этом отношении большой талант у женщин племени Укатанга. Они, если что, вон в том бараке. В полной боевой готовности. Женщины племени Укатанги, говорит, - самые красивые в Африке, потому что самые толстые. У нас, говорит, считается, что самая красивая женская красота начинается с шестнадцати складок на животе. А самые красивые женщины – это те, которые уже сами не ходят. А их, говорит, носят на носилках мужчины племени Мбемба.
Петр Петрович крякнул и вежливо говорит: за Укатангу большое коммунистическое спасибо, но мы пока премного благодарны Дубадангой.
Мямлина, конечно, слегка от Дубаданги помутило, но он мужик крепкий – стерпел. Выпил он еще триста пятьдесят «пальмовки», закусил жеваной антилопой гну. И отключился. Обошелся без Укатанги. Потому что Петр Петрович – человек аккуратный и какая-нибудь африканская гоноремба-сифилянга ему совсем не по сердцу.
Утром – ничего. Голова в порядке. Почесался, на джип – и в аэропорт (пятьсот верст по саванне).
Прилетел Мямлин в Москву, купил жигули. Белую копеечку. Назвал он ее «Жуля».
А через год его отправили в командировку за полярный круг. Если не путаю, в Ямало-Ненецкий автономный округ. Или в Ханты-Мансийский. Забыл.
Проработал там Мямлин полгода. Заработал на вторую часть кооперативной квартиры.
Ну, условия – соответствующие. Мороз – минус пятьдесят. Пар из пасти – как у Змея Горыныча. Олени с рогами, как кремлевские люстры вверх ногами. Северное, опять же, сияние. Словно все эти самые люстры зажгли. А главное – в тундре просторно. Места много. Особенно после городской однушки. Летишь на самолете шесть часов – а перед тобой все белым-бело. Так что в глазах темнеет. Иногда, как мираж, стадо оленей. Или нефтяная вышка. Или редкая сыпь чумов. Они по-местному зовутся «мя».
Как водится, перед отъездом тамошнее начальство собрало геологоразведчиков на торжественный ужин. Состоялся он в большом чуме, целиком высеченном изо льда. Стол - изо льда, скамейки – ледяные. На столе – очень много водки и очень много то ли сэндвичей, то ли бутербродов. С оленьим мясом. Котлетообразным. Вкус вкусный. Но своеобычный. Мямлин напрягся, но виду не подал.
Выпили. Закусили. Еще выпили. Еще закусили. Тут один из еще теплых геологоразведчиков спрашивает местного начальника: а какой, дескать, рецепт приготовления этого мяса?
Начальник улыбается и говорит: холосая лецепта.
А именно?- не унимается геологоразведчик.
Начальник еще сильнее улыбнулся, так что совсем глаза потерял: холосая лецепта, говорит. Холосая оле;нька безал. Холосая целовека оленьку поймал. Длугая холосая целовека оленьку забил. Холосая целовека свою холосую зёнку позвал. Целовека зёнке сказал: зуй, зёнка, оленьку. Зёнка оленьку зевал. День зевал, два зевал. Стал вкусный оленька. Плиехала холосая геолога. Целовека геологу в свой мя позвал. Дал целовека геологе оленьку. Ай, вкусная оленька! Есь оленьку, геолога! А после оленьки, геолога, иди в длугой мя. Там сидит холосая зёнка. Оленька вкусная, а зёнка есё вкуснее. Иди, геолога, к зёнке. Не обизай, геолога, холосую целовеку!
Наелись геологи оленьки. Напились водки. Тепло всем стало в ледяном чуме. Кое-кто из геологов, чтобы не обидеть хорошего человека, наведался в «другой мя».
Петр Петрович кое-как отвертелся.
Что уж там было в этом другом мя, неизвестно. Потому что все всё по пьяни забыли. Напрочь. Так что, как говорится, ответ знает только зёнка.
В Москве Мямлин купил двухкомнатный кооператив, румынскую стенку и еще шесть соток под Москвой. И стал он завидным женихом, потому что теперь у него было все, что нужно советскому человеку: квартира, машина, дача, обстановка.
Где-то через год после «оленьки» Мямлин, отработав в очередной экспедиции, поехал на экскурсию в Таллинн.
Поездили на автобусе по городу, посетили всё, что полагается. Дальше – свободное время.
Ходил-ходил Мямлин по Таллинну и заблудился. Знает только, что его гостиница на улице Пикк. Идет ему навстречу очень красивая девушка. Петр Петрович, слегка смутившись, ее спрашивает: как мне, извините, девушка, пройти на улицу Пикк?
Та улыбается и размеренно так, методично говорит: идите по уллице Лиивалайа, потом своррачивайте наллево, на Кентманни, идите по Кентманни и своррачивайте на Пяррну, поттом у Пяррну буддет Каарли, иддите по Каарли, и тамм буддет Харрйу, иддите по Харрйу, а даллше буддет Венне, иддите по Венне, и слева буддет… Ннет, луччше не такк. Есть дрругой путть. Луччше иддите по Лиивалайа и своррачивайте на Леннуки, иддите по Леннуки…
Девушка, неизменно улыбаясь своими сахарными зубами и глазами цвета балтийской волны, полчаса обстоятельно объясняла Мямлину все эти варианты прохода к улице Пикк, тщательно их сопоставляя, выделяла все положительные и отрицательные стороны каждого из маршрутов. А Мямлин стоял и не отрываясь смотрел на девушку. Наконец, девушка сказала: нетт, луччше я проведду васс самма.
И провела. И до сих пор ведет.
Звали девушку Илона. Илона Акселевна Рюттель. Пока дошли они до Пикк, Петр Петрович понял, что судьба его решена.
Сначала они переписывались, потом стали ездить друг к другу. Потом Илона переехала в Москву, и они поженились.
Илона Акселевна – идеальная жена. Она аккуратна. Уравновешена. Прекрасно готовит. Особенно хорошо у нее получаются котлеты по-эстонски. Грибные. Отварные лисички, хлеб, лук, яйцо, сметана, соль, перец, зелень. Жевать не обязательно. Годится мясорубка. Вернее – гриборубка.
Но у Илоны Акселевны есть одна черта: она все всегда очень тщательно и долго рассказывает и объясняет. В общем – разжевывает.
Целыми днями Илона Акселевна что-нибудь разжевывает Петру Петровичу. Сначала он взрывался, а потом привык. И даже очень любит слушать ее разжевывания.
Мямлин зовет свою жену «Илонычем», «Дубадангой» или «Зёнкой». И живут они в полной гармонии уж больше сорока лет.
Петр Петрович так и говорит Илоне Акселевне:
- А прожуй-ка ты мне, Зёнка, то, как вы вчера с Семеновной в Икею съездили.
Или:
- Ты мне, Дубаданга, разжуй-ка эту твою мысль насчет новой стиральной машины.
Или:
- Извини, Илоныч, что прервал: жуй дальше…
Так они и живут, грибы жуют. В мире и согласии.