Учительский стул и стол были пусты. Урок задерживался, и во втором «Б» классе началась буча: вопли, стук, топот и хлопки выстрелов. Мальчики гонялись за девочками, швыряя в них пёрышки с капсюлями, будто дротики для игры в дартс. Девочки, зажав уши и прикрываясь учебниками, спасались бегством или ныряли под парты. Едкий пороховой дым расстилался по кабинету.
Лёшка Шатов торопливо заряжал своё пёрышко: насаживал на самый его кончик — катышек липкого хлеба с капсюлем от патрона. Если бросить заряжённое пёрышко во что-нибудь твёрдое, то капсюль тотчас выстрелит, выдав вспышку огня и облачко дыма. Расправив стабилизатор, сложенный из тетрадного листа (без этого стабилизатора пёрышко не смогло бы планировать на дальнее расстояние), Лёшка огляделся в поисках цели. Увидел Люду Штурм, первую отличницу и первую трусиху в классе.
— Берегись! — крикнул он и с замаха бросил в неё пёрышко.
Люда Штурм, прикрывшись ранцем, заверещала, как заяц. К счастью для неё, капсюль отвалился, и пёрышко, описав дугу, воткнулось в портрет Ленина. Прямо в левый глаз! Лёшка обомлел. Люда Штурм рассмеялась, показала ему язык и захлопала в ладоши, подпрыгивая и тряся копной своих чёрных упругих волос.
Дверь отворилась, в класс вошла Мария Петровна, как обычно, — с прямой спиной, в строгом платье с кружевным воротником, в туфлях на низком каблуке. Положив журнал на стол, она и развернулась лицом к классу. Пара-тройка пёрышек, закончив полёт, упали на пол. Воцарилась тишина. Пелена ядовитого дыма как будто не смущала учительницу. Скользнув рукой по виску, Мария Петровна, поправила причёску на затылке и, уперев все десять пальцев в стол, как в клавиши пианино, сказала чётко:
— Всем встать на свои места!
Ученики поспешно разобрались и замерли у своих парт.
— Толя Ананьин, открой это окно, — Мария Петровна показала рукой. — Сергей Ниязов, открой это.
Сворачиваясь клубами, хлынул морозный воздух. В кабинете посвежело, окна затворили. Ученики продолжали стоять, но вели себя подозрительно: смотрели то на Марию Петровну, то на простенок против третьего окна (там висел портрет Ленина). И как будто ждали, что предпримет учительница.
Мария Петровна, наконец, повернула голову к простенку и заметила пёрышко в глазу у вождя мировой революции. Лицо её помрачнело. Она обращала вопросительный взгляд то к одному ученику, то к другому, а те глазами отсылали её к Лёшке.
— Шатов? — произнесла она.
Лёшка повесил голову. Он молчал, качая откидную доску на парте.
— Ты подвёл меня, Алексей, — сказала Мария Петровна задумчиво. В словах её заключался какой-то особый смысл. Двумя пальцами она тёрла мочку уха.
Прошлое у Марии Петровны было довольно туманное. Одни говорили, что она из «бывших» и сама подалась на север подальше от недреманного государственного ока. Другие утверждали, что она сидела. Третьи заявляли, что она настоящий советский учитель, каких было мало.
Лёшкиных родителей вызвали в школу. Разумеется, пошла только мать. В пустом классе их было четверо: Мария Петровна — за столом, Нина Шатова — рядом с ней, Лёшка у доски, и Ленин на стене. Учительница говорила устало:
— Перемена даётся для отдыха, а не за тем, чтобы на головах ходить. Я полагаю, Алексей, ты знаешь, как надо себя вести.
Она обратила свой взгляд к Лёшке. Он тотчас сделал умное, серьёзное лицо и молча кивнул головой. Продолжая свою речь, учительница повернулась к Лёшкиной матери. Конечно, Лёшка знал, как надо себя вести. Он даже представил себе такую картину:
Перемена. По коридору расхаживают ученики и, беззвучно шевеля губами, повторяют урок. Случайно Лёшка сталкивается с Валеркой Рывко.
— Извини, Валерий, я отдавил тебе ногу.
— Дави, Алексей, сколько угодно, я в лоб не дам.
Шуршание ног и тишина. Никто не скачет, не свистит в пальцы, не ставит щелбанов, не делает подножек. Звенит колокольчик! В классный кабинет никто не ломится. Мальчики пропускают девочек.
— Спасибо! — говорят девочки.
— Пожалуйста, — отвечают мальчики.
Лёшка улыбался, когда затрещина вернула его к действительности.
— Весело ему! — шипела Нина. — Два взрослых человека убивают своё время, а ему что? Он улыбается!
— Мальчик умный, но ленится. Никакой усидчивости. Дисциплина низкая. А что вытворяют, полюбуйтесь.
Учительница высыпала на стол кучу капсюлей.
— Тир устроили. В школе.
«Да уж, — ухмыльнулся Лёшка про себя, — задали жару!»
— А если б, Алексей, ты кого-нибудь покалечил? Или тебя — без глаза оставили?
Лёшка пожал плечами. Днём ранее его уже пропесочила Светлана Семёновна, пионервожатая: «Как ты мог? Как у тебя рука не отсохла? Это же Ленин! Лучше бы ты себе в глаз попал». И лицо у неё было красное, как будто её душили за горло.
— Дерётся каждый божий день. Вчера вот сцепился с Рывко. Думала, задавит его; еле разняла. За что ты его убить хотел?
Лёшка молчал.
— Говори! — приказала мать.
— Пусть не дразнится.
— Как он дразнится?
Лёшка опять молчал и не знал, куда глаза деть.
— Говори, идол!
Лёшка через силу выдохнул из себя:
— Лёшка-оплошка.
Взрослые переглянулись. Пряча улыбку, Мария Петровна отвернулась. Нина же зверем смотрела на сына. «Только бы мать позорил!» — читалось в её взгляде.
На прощание учительница сказала:
— Может учиться на «хорошо», надо подтянуться.
— Подтянем. Ещё как подтянем. Иди, горе моё!
Глянув искоса на портрет Ленина, Лёшка вышел из класса. Краем уха он услышал, как Мария Петровна сказала: «Нина Трофимовна, вы уж не бейте его». И Лёшку, правда, не били, но поставили коленками на горох.