Килограмм конфет Кара-кум
Экзамены в училище набирали скорость. Толпа бывших школьников штурмовала кабинеты, с целью получения заветного положительного решения мандатной комиссии о зачислении. После каждого экзамена всех строили на плацу для оглашения очередного результата, и желающие сокращались в разы. Первым экзаменом было сочинение. Национальные окраины по причине проблем с великим и могучим языком, писали изложение. Носители титульных наций злились на своих южных конкурентов, и, потея под лучами июльского солнца, царапали что-то про Ильичей. Вариант выбранной темы сочинения с Владимиром Ильичем или Леонидом Ильичем дарил шанс при любой фабуле творения юного писателя и его же грамотности рассчитывать, что за Ильича, хоть «старого», хоть «нового старого», меньше тройки не поставят. Беспроигрышным шлягером этого 1982 лета, конечно, были темы сочинений по мотивам нетленок «нового старого». Я был не оригинален и коллективно не глуп. Полемика по «Целине» принесла мне, так нужные три балла. Сдача истории на четыре меня совсем окрылила, и позволила при условии получения оценки пять по географии на полном основании послать домой телеграмму с заветной фразой, что я зачислен. Именно в этот момент я и поклялся в армейской палатке перед соседями по койке, что если меня примут, куплю им килограмм конфет «Кара-Кум».
По тогдашним ценам стоило это одиннадцать рублей. Ровно одиннадцать раз от пуза сходить в хорошую столовую. Страны, материки и острова отдались мне ровно за пять баллов, и участь носить портянки и зеленую фуражку была решена. Домой ушла заветная телеграмма с единственным словом «Зачислен». А соседи по двух ярусной кровати давились конфетами с магическим среднеазиатским географическим названием, которое вряд ли я бы смог показать на карте.
Время пролетело быстро, и третий год обучения в училище был объективной реальностью.
Осмыслив итоги обучения, мы направлялись на стажировку. В училище существовало мнение, что пролетчики и отличники по выпуску, как нестранно, попадают в одно место. И место это - Средняя Азия, знаменитый Краснознаменный округ. Имея статус хорошиста, но относясь к первой вышеупомянутой категории, я направлялся в Туркмению, населенный пункт Керки, менее часа езды от Афганской границы. Натаскивание к стажировке по боевой и политической подготовке чередовалось с накачиванием нас различными прививками от тамошней заразы. Процедуры носили массовый характер. За считанные минуты рота курсантов в колонну по одному прогонялась через прапорщика санчасти, который одним и тем же пневматическим пистолетом выстреливал в предплечье левой руки порцию вакцины на жизнь. Наступила ранняя осень и первый мой сознательный полет на самолете, который по случаю длился порядка пяти часов. Москва, прощаясь с нами, вдавила курсантские организмы в спинки кресел Ту 134, а неизвестный таджикский Душанбе принял в вечерние объятия хмурого азиатского неба и нового, экзотического ландшафта. Потом глупое топтание, как баранов, повзводно, на вокзале с целью сесть в поезд, и новые впечатления от местного разлива железной дороги. Путь на юг до знаменитого Термеза, поворот направо, и путешествие в общей сложности через три республики союза вдоль Афганской границы. Для славянского восприятия, неизгладимое впечатление оставили огибаемые справа высоченные горы, которые вот так, можно было потрогать рукой. Слева простирались равнинные участки с небольшими станциями, скудными деревьями с шишковидными плодами, группами мальчишек в неопрятных халатах, которые швырялись этими плодами из забавы в еле тащившиеся вагоны, двери которых были открыты настежь. Закончился Узбекистан, теперь уже, мы уставшие от грязи и долгой дороги, пялились на просторы Туркмении. И вот конечная точка железнодорожного путешествия станция Керкичи. Переправа через Амударью, и заветная цель.
Начальник штаба отряда, не русской наружности, коротышка подполковник сразу на нас наорал, предупредив, что у нас не получиться, как у предыдущих голицынцев, лазить через окна к офицерским женам, тем самым исключив из нашего будущего рациона сладкое. Забитые своим комбатом и ротными в той, Московской жизни, мы слышали о допущении вольностей параллельным комбатом у наших старших на год товарищей. Но это было, к сожалению, не про нас. Мы только порадовались за собратьев и честно позавидовали.
Начались будни солдатского учебного пункта с нашим участием в должности заместителей начальников учебных застав по политической подготовке. Несколько месяцев пролетело очень быстро. Уставный быт перемешивался с экзотическими прогулками по древним улочкам среднеазиатского города, посещением их базара, на котором можно было купить от жевательного порошка зеленого цвета, местной полу наркотической отравы, до редких в Москве книг мировых классиков, напечатанных опять же в местных типографиях.
Не возможность общения с женским полом компенсировалась употреблением различного импортного и местного спиртного, которого по причине наличия там погранзоны и мусульманского ограничения в питие, было как в заповеднике голубики. Естественно это, мягко говоря, не поощрялось ни начальством учебного пункта, ни нашим взводным капитаном, который был по совместительству руководителем практики. Временами, для выявления и профилактики, появлялся замполит учебного. Хитрый старый лис, интересовался, чем дышит курсант, в прямом и переносном смысле. Обняв по отечески, идущего курсанта, капитан обычно спрашивал, пишут ли из дома. Нагнув голову, при этом, он своим чутким не коротким носом пытался узнать рацион вчерашнего ужина.
Полевые занятия, стрельбы, все это происходило в песках восточной части пустыни, упоминавшейся в тех самых одиннадцатирублевых за килограмм конфетах. Зимняя пора ветров, когда порыв стихии можно сравнить с ведром песка, брошенного тебе в лицо, прошла в нас путь от восторга до угнетающего психику кошмара.
А знаменитый Каракумский канал имени «старого» Ильича мирно тащил в своих жилах отчасти похожую на влагу взвесь, в которой против всех правил плавали сазаны огромной величины.
Время от времени недалеко от стрельбища, спрятанного за барханами, садился борт с той стороны, из которого вываливались и практически падали одетые только наполовину как военные, уставшие, еще вчера такие же, как наши молодые, солдаты. С опиленными ножовкой прикладами пулеметов, увешанные поклажей и грязные, они не были похожи на людей, улыбающихся с фотографий в ленинских комнатах. Это были другие лица, перед которыми хотелось спрятать глаза.
Месяцы пролетели незаметно. Солдатики, которые не смогли комиссоваться, готовились уже воевать в Афганистане, а их бывшие заместители начальников отправились в штатные погранзаставы, раскиданные по Амударье.
Застава встретила нас буднично. По мере согласия начальника допускать нежеланных бездельников к службе в не академичный, но реальный ритм заставы, мы попробовали себя в разных качествах. Познакомившись с прапорщиком, я выменял у него свои, юфтевые курсантские сапоги, на азиатские, облегченные, с широким, как у кота в сапогах, коротким голенищем, солдатские.
Закончился январь и курсантский клин направился на север, домой. Як 40 до Чарджоу, потом до Ашхабада, и вот мы уже над вечерней Москвой. Снизу, справа, как перевертыш звездного неба. Вместо звездочек на северном небосклоне, в кромешной темноте огни столицы. После теплой азиатской зимы трескучий мороз, вмиг превративший фуражки, как по мановению в шапки с завязанными клапанами. Отпуск начинался прямо в аэропорту. Получив отпускные, я ринулся в Быково и утром, на Ан-24, который был забит под завязку тиражом центральной газеты, уже взлетал домой.
Первый караул после отпуска я охранял пятый пост. После выводного, наверно он самый приятный. Маршрут движения часового проходил, минуя учебный корпус. После, через дежурного по училищу, ты выходишь опять на улицу, и уже практически под взглядами девиц поселка фланируешь вдоль училища, практически, как в увольнении. Единственно, на плече у тебя автомат с рожком боевых патронов, и в подсумке несколько таких. От этого твое эго только растет. Пост шикарный и востребованный. Один только нюанс, на внутренней территории училища ты постоянно на глазах у начальства. Вот и в этот, первый после стажировки караул, я мирно шел по территории поста. На ногах у меня, естественно, были фирменные сапоги со стажировки. Надо признать, что их крайне не большая длинна и ширина, сильно бросались в глаза на фоне шинели. Спички ног, как карандаши в кружке, явно противоречили с нормами устава.
В этот период заместителем начальника училища был старый вояка полковник, который, по мнению нас, излишне много времени уделял строевой подготовке, порядку, и внешний вид курсантов был на первом месте его внимания. Вот на него я, медленно двигаясь, летящего и нарвался. Он шел мимо и, обратив на меня внимание, встал. Осмотрев меня с головы до ног, полковник застрял глазами на сапогах. Спросил, что это. Поскольку я часовой, говорить и с начальником училища на посту не имею права, молчу и моргаю глазами. Он, видимо забыв, что разговаривать мне и отвечать на его вопросы, это нарушение его же устава, раскалился, как утюг. Я, в свою очередь, думая, что он меня специально провоцирует, чтобы не за сапоги, так за разговор на посту, снять с караула, молчу. Любитель строевой словесности убежал в караульное помещение, и наверно вставил начальнику караула, по совместительству командиру моего взвода, и без того любящего мою персону.
После смены сапоги у меня отобрали. Сапоги, которые топтали Каракумы. Начавшись с килограмма конфет, моя история пограничника заканчивалась. Заканчивалось время моей шоколадной романтики.