И потекли студенческие будни. Я уже училась на четвертом курсе и в сентябре уехала на практику в Сумы, на компрессорный завод. Выглядело все это, как представление в театре: мы, шесть девочек,- ребят наших сразу увели что-то грузить,- в пышных, накрахмаленных юбках и ярких кофточках, в лодочках на тонкой шпильке – в огромном чадном цеху, в какой-то бетонной яме, измазанной мазутом, держа наманикюренными пальчиками грязные метчики, нарезаем резьбу на болтах и гайках!! А сверху, от станков, с эстакад, с кранов до нас доносятся громкие шутки и гогот рабочих. Так проходит первый день практики. Мы взбунтовались и стали появляться в цеху только утром, - поздороваться и показаться на глаза своему руководителю - молодому мастеру, которому страстно хотелось тут же заставить нас рубить и сверлить железо, шабрить и чистить подшипники, таскать металлическую стружку и подметать проходы между станками!(Простите, - это мы проходили на практических занятиях в институтских мастерских! И уже получили зачеты!) И мы ведь были из Одессы! Мигом нас окружали советчики и помощники, - молодые ребята-рабочие, - и через час-другой мы уходили из цеха с чистыми руками, в нетронутых грязью нарядах, оставляя готовыми и гаечки, и болтики, и даже чистые проходы!
Скучала ли я по Виктору? Наверное. Но это не помешало мне вскружить голову комсоргу завода, который, как пришитый, ходил за нашей группой, а потом провожал нас с Аллой домой, хотя жили мы довольно далеко от завода, на самой окраине города.
*****
Виктор был салагой-первокурсником, и если я уже хорошо ориентировалась, зная, где можно пофилонить, а где и попотеть, то он еще ходил с перепуганными глазами, замороченный лекциями, семинарами, лабораторными работами. Виделись мы только по выходным, иногда ходили на вечера ко мне в институт, в театр, в наше, студенческое, дешевое кафе, но звонил он часто, на вахте в моем общежитии его уже хорошо знали и свободно пропускали ко мне, не требуя студенческого билета.
Еще в мае, в первый его приезд в Одессу, я на танцах в нашей столовой познакомила его с Иваном Федоровичем, (пришлось...) тот сам подошел к нам и представился. Позже Виктор ревниво спросил:
- Почему это он все говорил: береги ее?
Я промолчала.
Первую сессию он завалил и второй семестр жил без стипендии, на десять рублей в месяц, которые присылал ему из Златополя Толик, родной брат. Я стала чаще звать его к себе, чтобы накормить, все-таки я получала стипендию и мама присылала мне пятнадцать-двадцать рублей ежемесячно. Да и жили мы коммуной, всегда было что пожевать. Мать его, баба Лена, в это время сидела в тюрьме за спекуляцию: продавала на базаре какие-то платки и чулки, за что суд определил ей наказание - год тюрьмы...
Летом я снова уехала на практику, в Днепропетровск, на металлургический комбинат. Мы опять были той же компанией, только из девочек приехали сюда я и Алла Соллогуб, моя подруга по группе, - это была уже практика по специальности.
К десяти часам утра мы появлялись в чистом, как операционная больницы, кислородном цеху, почтительно, на расстоянии, разглядывая ректификационные колонны высотой в пятиэтажный дом, и удивлялись смелости и ловкости девушек-операторов, бойко бегающих по крутым металлическим лесенкам вокруг колонн и споро управляющихся с огромными маховиками задвижек на трубопроводах, внутри которых (мы знали, потому и трусили!) было давление более двухсот атмосфер. Затем, потолкавшись в конструкторском бюро, уходили на Днепр, сверкающий в солнечных лучах и манящий влажной прохладой прямо за бетонной оградой комбината.
Поселили нас с Аллой в женском общежитии, ребят – в мужском. Эти два больших пятиэтажных дома стояли рядом и длинные балконы по их торцам вдоль всех этажей находились метрах в пятнадцати друг от друга. Наша комната была в торце и большая дверь из нее вела на балкон, увешанный бельем и заставленный стульями и столиками. На балконе напротив постоянно торчали курильщики, с любопытством наблюдавшие за жизнью в комнатах “женского монастыря”, -так называли наше общежитие. Каждое новое лицо было на примете. Помню, я вышла на балкон с выстиранным платьем в руках и тотчас кто-то из наблюдателей напротив крикнул:
- Привет, смуглянка! Как тебя зовут? Ты новенькая?
Я не успела опомниться, как позади меня прозвучало громкое:
- Маша!
Это крикнула моя соседка по комнате, с которой я еще не успела познакомиться.
- Не говори, как тебя зовут, иначе он не отстанет от тебя, это такой тип... Ты с ним осторожно, иначе...
Она не продолжила, что “иначе”, а Ленька, так звали этого “типа", стал часто попадаться мне на глаза:
- Маша, привет! - он с улыбкой махал мне рукой.
Но вот однажды я, опаздывая, спешила на комбинат одна, без нашей дружной компании. А жили мы в рабочем поселке и девушки из общежития не советовали ходить поодиночке. Но утро было яркое, солнечное, и никакого страха я не ощущала. Становилось жарко. На высокой лестнице и деревянном мосту, переброшенному через железнодорожные пути, повеял свежий ветерок.
Было приятно идти по слегка пружинящим доскам в легких босоножках и открытом сарафане с узким лифом и широкой развевающейся юбкой. Голову я повязала маленькой косыночкой, затянув узелок с торчащими хвостиками под подбородком. Я шла и с удовольствием смотрела на город сверху, на небо, на солнце. Хорошо! И вдруг словно споткнулась: навстречу шел Ленька, “тип”!
И никого на мосту, только паровоз шипит внизу.
- Ну, что скажешь, Светик? Или Маша? Что ж ты врешь! – он крепко сжал в кулаке хвостики под моим подбородком. - Что, я в калашный ряд не вписался? Вот сейчас сброшу туда, - и он головой указал вниз, под мост, - и ничего от тебя не останется!
Я стояла, онемев от страха, глядя ему в лицо, и видела в его глазах усталость и презрение.
- Эх, ты-ы, Маша-Света! – произнес он и отпустил мой платок.
Я пошла, не оглядываясь. Страха больше не было, был только стыд перед этим рабочим парнем.
* *
*
И вот мое последнее студенческое лето. После практики я вернулась в Златополь раньше Виктора,- он все еще сдавал и пересдавал сессию. А я в это время занималась дома побелкой и покраской. Дом наш полностью перестроили, теперь в нем были только две квартиры и жили в них мы с мамой и Аня с сыном Славиком, который был младше меня на девять лет. Теперь у нас с мамой была большая, в три окна, комната и уютная, светлая кухня с хорошей плитой и духовкой, где мама пекла вкуснейшие пироги.
Пока мама была на работе, я красила окна, полы, белила стены и потолки. И, конечно, не одна. Помогал мне одногруппник, Саша Деркач, он жил в Новомиргороде, наш отличник и будущее светило науки (он потом уехал работать в Харьков, в Институт низких температур, где предлагали место и мне). Ах, как он нравился маме! Я видела в ее глазах надежду: а вдруг я оставлю Виктора? Но Саша был влюблен в мою подругу - Аллу Соллогуб... А вскоре, после сессии, опять неудачной, появился Виктор и мы все вечера проводили с ним вдвоем.
Мама устроила меня работать “оклейщицей” на консервный завод, где сама была главным бухгалтером. Короче, я пристроилась по блату, так как студентов на работу не брали. В те годы не принято было студентам и школьникам трудиться во время каникул: дети должны были отдыхать, наслаждаясь летом, солнцем, свободой, а не гоняться за рублем! Это уже позже, после целины, появились студенческие отряды, где-то в начале шестидесятых.
Работали мы с Лидой, мама пристроила и ее, клеили этикетки на стеклянные банки с огурцами. Было скучно и нудно лепить зеленые картинки на смазанный вонючим клеем бок банки. Работали с семи часов утра до трех дня. Я умирала, так хотелось спать: домой-то со свидания возвращалась в два, а то и в три часа ночи, а в шесть уже надо было вставать.
Августовские ночи были теплые, звездные. Мы уходили далеко за город, в поле, где слышались голоса перепелов и первого жаворонка на рассвете, пахло полынью, сухим сеном и чебрецом, и еще чем-то пряным и сладким, не то гречихой, не то медовой кашкой. Поздно ночью не могли расстаться у моего дома, сидели на узенькой скамейке под окном кухни и краем глаза я видела, как время от времени поднималась за окном занавеска: мама не спала...
И снова, под звездным небом летней ночи, он повторил свое признание в любви на чистом украинском языке:
- Я тебе кохаю, дуже кохаю...
Это прозвучало, как заклинание.
Уже тогда мы были уверены, что будем вместе, хотя ничего не загадывали наперед и не строили планов. Жили тем, что занимало нас в данный момент: надо было продолжать учебу. И хотя мы уже встречались второй год, наши отношения были самыми чистыми, только поцелуи и невинные ласки, - мое пуританское воспитание накладывало строгое ”табу”...
Это было наше последнее лето вольной, холостяцкой жизни.
Заработала я за лето сто сорок шесть рублей с копейками и на эти деньги мы с мамой купили мне прелестную шубку из кролика, черную, пушистую, сшитую по последней моде – длинную, с отложным воротником и высокими плечами. Покупка была богатой и мы очень гордились ею.
Шла осень шестьдесят первого года, я уже училась на последнем, пятом, курсе, Виктор был на втором. Уже встречали из космоса Гагарина и других космонавтов. В Одессе появились студенты из Кубы. А вот студентов из Китая отправляли из Одессы и вообще из Союза: отношения с Китаем в те годы были не из лучших.
С первого сентября Виктора с однокурсниками отправили в колхоз в далекий степной район. А через две недели, по примеру Галки, решившей проведать своего Сашу, - тот был студентом второго курса нашего института и тоже уехал в колхоз, - я отправляюсь к Виктору. Галка долго уговаривает меня на этот «подвиг»:
- Ты представляешь, как он обрадуется! – твердит она.
И вот я на Привозе, знаменитом одесском рынке, ищу попутку в Арциз,
районное село, где поселили студентов. На мне легкие спортивные брюки, блузка из черного атласа и синяя шерстяная кофточка, в руке студенческая папка. Быстро нахожу нужную мне машину.
В кабине грузовика я сижу рядом с молодым парнем-шофером. А впереди сто пятьдесят километров пути... И только когда мы выезжаем за город, мне становится не по себе.
- И зачем же едет такая молодая девушка далеко в степь? – сияя белозубой улыбкой на симпатичном загорелом лице, спрашивает водитель.
- К мужу, он студент, в колхозе, - выпаливаю я, словно сообщение о замужестве может меня защитить.
- А-а, молодожены, значит! Это хорошо. Я тоже молодожен, уже две недели!
И он рассказывает о своей жене, о своей любви, подробно, с тем откровением и доверием, которое внезапно возникает между случайными попутчиками. Я чувствую себя легко и свободно, и признаюсь, что наврала ему из страха. Мы смеемся и он опять рассказывает о своем доме, о молодой жене. И я тихонько, про себя, завидую ей...
Поздно вечером приезжаем в село. Южные ночи опускаются на землю очень быстро, без сумерек, - сразу же, как-то вдруг, все вокруг окутывает непроглядная темень, до той поры, пока не появятся в небе звезды и не взойдет луна.
Мой водитель подвозит меня до самой школы, где в спортзале разместились студенты. В окнах темно, слышна тихая музыка. Стучим. Рядом, в открытом окне, появляется чья-то голова. С трудом узнаю Валеру, друга Виктора.
- Светка! Ты? А Витек в клубе, в кино!
И мы едем к клубу. Растерянный, взволнованный Виктор выбегает на крыльцо. Он никак не ожидал от меня такой смелости. Я чувствую себя почти “декабристкой”! Ребята суют нам из окна суконные одеяла, увесистый сверток с едой и мы уходим в степь. На верхушке высоченной скирды устраиваемся на ночь.
Летние яркие звезды мерцают над самой головой в низком небе. Тихо. Ни шороха, ни звука. Даже цикады молчат. Треск сухой соломы при самом легком движении кажется оглушительным, как гром, и мы лежим, не шевелясь, словно боимся разбудить уснувшую после дневного зноя степь...
Просыпаемся от духоты и жара. Солнце уже высоко и на скирде, как на сковородке, мы полностью в его власти.
Проводим в степи весь день. Забредаем на какую-то бахчу и едим сладкие рассыпчатые арбузы. Руки и губы липкие от их сока. Находим родник и пьем ледяную, пахнущую талым снегом, воду. Умываемся и долго лежим, глядя на его прозрачные, тугие струйки.
И снова ночь. Вялые, сонные блудим в темной степи: надо выйти к станции, - обратно, в Одессу, я поеду поездом. Пытаемся определиться по звездам, хотя все равно не знаем, в какую сторону идти. Бредем наугад. И вскоре устало валимся на теплую, еще не остывшую от дневного жара, землю и я тут же засыпаю. И сразу же просыпаюсь... Сухая трава сквозь легкую кофточку колет руки и спину. Виктор спит, я слышу его ровное дыхание, чувствую его тепло: голова моя у него на руке. Крупные, яркие звезды совсем низко над землей. Вон упала звезда и тут же погасла, оставив недолгий светящийся след. Почти рядом упала вторая, и еще, и еще... Звездопад... Надо успеть загадать желание, пока она летит. Пусть все будет хорошо, - успеваю подумать, глядя, как гаснет тонкий и короткий, яркий лучик...
...Поднимаю руку и веду ею, слегка касаясь кончиками пальцев Млечного пути... Он шероховат. Из-под пальцев вниз, мне на лицо и плечи, сыплется легкая серебряная пыль... Вдруг я легко взлетаю вверх и парю, словно птица, над бескрайней степью: вот она вся внизу, подо мной, залита синим светом звезд. Я вижу нас, лежащих посреди этого синего простора, родник, сонно журчащий в сухой траве. Он шумит все громче и громче... И вдруг гудит, как паровоз...
...Я открываю глаза: надо мной мерцают неподвижные звезды, они уже отдалились от земли, небо стало выше и светлее. Скоро рассвет. И точно, шумит поезд, совсем недалеко, и коротко гудит паровоз, предупреждая станцию о своем прибытии...
*****