Это больно. И боль эта вездесущим проклятием стелется за ней черными тенями, сковывает, оплетая холодом, вгрызаясь в закаменелое сердце, пытаясь разрушить ее изнутри, и добраться до остекленелого маленького огонька, что был когда-то живой, любящей душой.
Слез давно нет, да и были ли они вообще? Она не помнит, хотя в воспоминаниях всплывает все до мельчайших подробностей, ненужных деталей, что бьют под дых своим изворотливым, безжалостным омрачением, чтобы окончательно лишить рассудка.
Она улыбается легко, словно ничего ужасающего не происходило в ее жизни, и грустно, будто тоскуя о чем-то, чего не было и не будет впредь.
Есть только улыбка, а вот от нее самой осталась только тень, бледная, с темнеющими кругами под нижними веками, с полуопущенными длинными ресницами, что скрывают блеклый взгляд некогда фиалковых глаз.
И только красиво очерченные губы, что всегда сжаты в тонкую полоску, расплываются в ничего не значащей улыбке.
Но далеко не все могут распознать под ней зверскую агонию, что выжирает все внутри, и желание, ясное и яростное, покончить, разорвать узы с этим миром, давно гниющим и находящимся во мраке, несмотря на слепящее солнце.
Эта улыбка нравится практически всем. Но только Он видит и знает, каково ей сейчас, и почему синее небо так безжалостно распахивает рвущемся на волю ветром объятия навстречу, требуя себе очередную уставшую от всего жертву.
Она улыбается еще шире, зная, что вернется, обязательно вернется сюда, на безликую высотку, сегодня вечером, перед самым закатом.
А перед этим необходимо много чего успеть, молчаливо извиниться перед всеми, кто был дорог, близок, нужен; проститься с мягкой улыбкой, полной затаенного ожидания чуда, что должно вот-вот произойти, чтобы после не сожалеть о том, чего не успел.
Закат окрашен индигово-алым, будто небо знает о его желании, рвущейся наружу необходимости, надобности и невозможности повернуть назад, сдаться серости, стать безликим уродцем, мучаясь дальше и падая в безвременность отчаяния и бесконечной усталости, что усиливается с каждым вдохом и выдохом.
Что преследует ее, загоняет, как приблудшего зверя, в свои силки, ловушки, из которых не вырваться, сколько ни пытайся.
Только вот она сдалась в самом начале, понимая, что незачем идти наперекор, и бороться тоже незачем, утопив себя в бессмысленности и горьком отчаянии собственного существования, сдаваясь без боя, не предпринимая ни единой попытки хоть как-то за что-то зацепиться и, наконец, вырваться из тлеющей агонии.
Ветер все так же треплет черные распущенные волосы, обволакивает прохладными объятиями тощую фигуру на крыше высотного здания, которая, остановившись возле самого края и повернувшись к нему спиной, вглядывается в заходящее алое солнце, широко улыбаясь и не пробуя смахнуть набегающие слезы.
Ясный, осмысленный взгляд исчезает под мокрыми ресницами, чтобы вновь показаться через секунду и устремиться к рукам, пальцы которой сжимают фотографию. Их фотографию. Самую первую. Где они улыбаются, так счастливо и тепло.
Ее руки в крови, в его крови, теплой, соленой, безостановочно бегущей и алой.
Шаг назад.
Глаза, полные боли, синие, как бездонное небо, и нескончаемо обожаемые, любимые ею, смотрят так нежно и все с тем же трепетным благоговением, умоляя и даже требуя быть живой и счастливой, несмотря ни на что.
Боль, вроде притупившаяся, вспыхивает с новой силой, пронзает все тело горящими холодом иглами, что пронзают насквозь, добираются до того, что еще осталось в ней живого.
Губы пытаются разомкнуться, дрожащие, но так и не произносят того, что так хочется выкрикнуть, зажмурившись в ожидании ответа, до безграничности необходимого, чтобы впитать его в себя с ненасытной жадностью, и наконец успокоиться, освободившись от мучений и усталости, что сковывают ее, ни на мгновение не позволяя ей забыться.
Кровавое солнце уступает место фиолетовой темноте, скрываясь наполовину за линией горизонта, и звезды, яркие, неумолимые, вспыхивают одна за другой, перемигиваются семицветьем радуг.
Небо было таким же звездным и ярким, когда она потеряла Его. Но сегодня все по-другому, иначе складывается некогда кровавая пьеса, разрешая героям выбирать самим свою участь, выискивать пробелы и решать только за самих себя.
Она вскидывает голову, вглядывается в россыпь алмазных осколков, что филигранными образами рассыпались по небу.
Небу, что отобрало у нее самого любимого и важного для него человека. И сегодня оно обязывалось вернуть ей Его.
Шаг назад.
Пустота.
Губы шепчут что-то в немоте, руки разбросаны в сторону, ветер так неимоверно жесток, подбрасывая и ломая, выбивает из легких весь воздух, рвет, ударяет раз за разом худое, не сопротивляющееся ему тело.
Но она смеется. Безудержно и так искренне смеется, впервые после случившегося. Она так устала все держать в себе, и теперь все, что копилось так долго эти месяцы без сна, выплескивается, выражается через обезумевший и полный отчаянного веселья смех.
А потом она резко замолкает, продолжая с облегчением на усталом лице улыбаться, и закрывает глаза, зная, что осталось совсем чуть-чуть.
Еще чуть-чуть - и родные руки подхватят у самой земли, не разрешая разбиться, и унесут туда, где больше не будет серой усталости, алой крови по стенам и рукам, не будет безысходного отчаяния и омертвелого холода.
Туда, где будут теплые, влюбленные взгляды синих глаз, бережные, трепетные, нежные объятия и у золотистого костра будет уютное молчание, в котором будет слышен разговор, что длится вечность.
Туда, где будет Он.