(О чаемой легализации Сатаны в России)
I
Сатана в России вне закона и влачит у нас жалкое существование. Подобно проституткам, он имеет спрос, но не имеет должного уважения и прозябает в подполье. Официально Сатаны нет, как не было «сэкса» почти до конца двадцатого века. Не помог даже роман Булгакова, который для одних остался невинной прелестной сказкой, для других – своеволием, кощунством и идейным отщепенством, а церковные и светские берлиозы, определяющие общественное отношение к данной теме, по-прежнему ни во что не верят, кроме своих мелких политических делишек. Это они сегодня, через 80 лет после визита Воланда, распространяют мнение, что бог есть (в этом их убедили Солженицын и Московский Патриархат), а чёрта нет.
II
Утверждение, – кажется, проникшее даже в русскую религиозную философию, – что Бог есть, а его Противника, Сатаны, нет, что он лишь тень и нехватка добра – это утверждение глупо, если не лицемерно, и половинчато. Либо они, Бог и Противник, существуют оба, либо их обоих нет. То есть, либо мы для самопознания пользуемся всеми идеями и образами мифа, признавая тем самым, что они являются равно-живущими частями нашей психики, либо их все отбрасываем. Для сравнения: мы любим принца Гамлета, его чувства и мысли, его трагедию и смерть, но, думая о Гамлете, не забываем и его дядюшку Клавдия, хоть он и мерзавец и редиска. Разделить их нельзя, они составляют одну историю. Оба они выдуманы Шекспиром, и оба они живут в нашем сознании, если мы того хотим.
III
Религия тоже выдумана, ибо в природе ее нет. Религия есть человеческая потребность, и тот, кто сегодня сознательно ее отрицает, бессознательно просто меняет известный всем «приевшийся» ему (беру в кавычки, потому что здесь речь не о пресыщенности индивида, а, скорее, о влиянии на него моды, поверхностного ветра времени) объект веры и поклонения на другой: природный, научный, эстетический и так далее. Религия есть главное литературно-художественное произведение человечества, притягательная сила которого в обозримом будущем еще долго будет действовать на нас непосредственно, хотя и опосредованное ее влияние через культуру насчитывает уже не одну сотню лет. И хотя Джон Леннон смело пропел «представьте себе мир без религии», ливерпульский подросток копнул неглубоко, ибо если его песню продумать до конца, то предстанет мир волка и крысы, где человеку места нет. Для социального раскрепощения в русле молодежной, сексуальной и нью-эйдж-неоязыческой революций этих поп-рок-песенок оказалось достаточно, но для того, чтобы научиться отличать религиозные смыслы от поповской рясы, песни требуются иные. Эти песни подспудно прорастают в глубине культуры, но до демократической улицы, где поют нынешние гитаристы, они вряд ли когда-нибудь дойдут: улице они не нужны «по определению», улица не хочет внутренних сложностей, ей довольно сложностей внешних. Похоже, поэтому и приходится идеалисту Мэрилину Мэнсону, стремящемуся послать людям глубокий сигнал, скоморошьи гримировать свой «сатанинский» дискурс. Его не пустили на российские подмостки наши «сберегатели народа», но удалось ли ему разбудить кого-нибудь там, на более свободной, западной, улице, где «сберегателей» и «охранителей» пипла, слава богу, несравненно меньше – это еще вопрос.
IV
Куда же денем Сатану?
Рациональная логика говорит: если Сатана – тень Бога, тогда Бог, как и любой физический объект, – существо плотное, с одной стороны его излучается свет, с другой – царят тьма, тень, сатана. И тогда в наше время, за рамками мифа, оба они составляют нечто единое, характеризующее нашу психику, её полюса и энергии.
Мистическая логика говорит: Бог – свет, свет же тени не имеет, он сквозной, прозрачный. Тогда Сатана – не тень, а самостоятельное существо, ибо нет сущности и существа, тенью которого мог бы быть Сатана. Тогда кто же он? Не голос ли природы и внешнего мира, проникающий в нас и в нас живущий? Не с этим ли голосом, не с его ли избытком в себе и боролся Иисус перед выходом на поприще, о чем и рассказано в легенде о трёх искушениях? И не их ли голоса по сей день продолжают в нас спор, гоняясь друг за другом по бесконечному лабиринту мозга?
V
Что же говорит логика церкви, ныне снова популярной? Эта логика является сомнительной смесью первых двух с добавлением собственных специй. С одной стороны, Сатана всё-таки тень, с другой – тень чистого фантастического света-бога, и оба они – тут окончательно напускается туман и дым специй – живут и здравствуют в потустороннем мире. То есть, например, Сатана искушал Христа за Иорданом не в реальной сирийской пустыне, а в ее небесном отражении. И уж, конечно, никакой речи о нашей с вами психике и о природе с ее голосами тут нет. Торжествует только миф. Я не случайно сказал, что здесь пахнет лицемерием. Тут всё – ложь и двойные стандарты. Ложь в том, что вся культурная тема и проблема божественного и человеческого подгребается церковью под себя. Стремясь к монополии в области высших ценностей и на этом основании к политической власти, церковь одной рукой участвует в реальности мира сего и кесаря, то есть в «сатанинском проекте», другой – тут же подменяет эту реальность мифом (ведь в нем чёрт лузерски проиграл и потому его нет, а бог – несомненный лидер, жив и на троне), делая вид, что миф так же жив, как и тысячи лет назад, и позволяя себе как ни в чем не бывало сновать челноком между ним и реальностью. Более того, для утверждения своего могущества она и нас с вами включает в этот якобы живой миф в качестве статистов и потенциального материала (А что с нами церемониться? Ведь спасутся-то, как известно из Апокалипсиса, всего 144 тысячи человек – то есть, даже из клира и то далеко не все. В этих «надеждах» церковь безжалостна к человечеству так же, как и ее пародийные ученики и конкуренты, тоталитарные секты; кстати, сатанистские культы, часто тут возникающие, это не просто отходы нью-эйджа или причуды криминала, это, прежде всего, стихийная компенсация клерикальной лжи, выраженная на уровне церковного менталитета.), отказывая всем нам, всему населению, как «материалу» в праве на свободу совести и мысли, то есть, по сути, в праве на человеческую жизнь, оставляя лишь жалкую возможность животного существования под управлением «духовных» пастырей (Эта опека над двуногими животными, якобы лишь через церковь получающими возможность приблизиться к человеческому облику, и составляет суть церковной политики, редуцирующей социальность к животности и сводящей человечество к скоту, «пастве», чем и объясняется единоприродность и биологически глубокая неразрывность церковной жизни с жизнью этно-племенной. Можно сказать, исторически всякая церковь была некой прививкой к полиэтническому древу землян, которое на наших глазах, рассохшееся и почерневшее, последний раз пытается выпустить свежие листья в виде идущего по земному шару религиозно-племенного «парада суверенитетов», в нынешнем веке чаще всего оборачивающегося тем, что мы называем истрепанным словом «фашизм» и что политики по недомыслию, из стыдливости или лукавого расчета называют бранным, по сути, словом «терроризм». Ведь назвать чужую этническую пассионарность отрицающим словечком проще, чем признать относительное право этой пассионарности на существование, ограничивая тем самым собственные этнические или суперэтнические притязания.). Всё главное, что надо знать о мире, Боге и том же Сатане, мы обязаны получить из рук церкви и ниоткуда больше (этим объясняется и ее настырное посягательство на школу). Церковь и исторически никогда не поощряла самостоятельное чтение Библии простыми смертными и размышления над нею. Печатный станок был не радостью для ее миссионеров, а ударом по их власти над умами. Прискорбно, что и через шестьсот лет после Гутенберга мы всё еще должны говорить обо всем этом, пытаясь отделить назойливых мух церкви от наших котлет. Своей деятельностью сегодня эта организация профанирует высшие ценности, а это особенно опасно в наш век демократического подъема масс, когда энергия самосознания населения и сама по себе разливается по политической поверхности жизни, подхватывая и упрощая любые смыслы, идущие из властных (а к ним относится и церковь) слоев общества. Желанная демократическая свобода для стремящихся к ней народов становится проблемой не только политической, но и культурной, решение которой возможно лишь на пути углубления и расширения сознания людей, даваемых развитием образования и открывающих его к новой жизни на земном шаре, где государственные границы практически исчезают, а культуры тесно переплетаются. В этой обстановке вопросы войны и мира резко обостряются, поскольку антропологически массовый человек остается все тем же, представляя собой несовершенную психофизическую структуру, держащуюся на хрупкой относительной морали, которую политические вожди, заискивая перед массой, при желании легко выдают за абсолютную («патриотические идеалы» веры, царя, отечества и так далее), подымая таким образом этническую спесь масс и их готовность на традиционное поедание ближнего. Церковь с её редукцией образования и культуры к мифу в этой ситуации лишь усиливает всеобщее упрощение жизни и сознания, закрывая горизонт человека от соседей по земному шару и их культур. Всё возвращается на нехорошие круги своя, уготавливая нам не будущее любви и солидарности с землянами, а фундаменталистскую серию религиозно-этнического джихада народов.
VI
Вопрос о Сатане, как и вопрос о Боге, это вопрос о человеческой природе. Как и большая природа, она несовершенна, исполнена противоречий, несет в себе и созидание и разрушение; и она является не только продолжением ее, большой природы, но и зеркалом. Это глубоко чувствовали и понимали те, кто впервые заговорил о макро- и микрокосме. То, что философский ум обнаруживает в природе как единство и борьбу противоположностей, то же самое в человеке он открывает как диалектику добра и зла. Сатана всегда за твоим плечом, всегда рядом с Богом, всегда в диалоге с Творцом. И человеческая природа требует бережного отношения к этому обстоятельству. Если большой природе (макрокосму) для гармонии достаточно нашей любви, то человеку-микрокосму необходимо еще и уважение. Он хочет, Бог в нем хочет, чтобы мы учились вслушиваться в доводы Оппонента и размышлять над ними, ибо только так мы научимся, к примеру, не просто слепо принимать ответы Иисуса на искушения, но и понимать, почему он их отверг. Не следует думать, что Назаретянину было нужно тупое, безмысленное следование за ним, даже когда он, если верить легенде, бросал лаконичные призывы вроде «бросьте всё, следуйте за мной» или «я есмь истина, путь, жизнь» и так далее. Скорее здесь слились воедино охваченность и потрясенность его души открывшимися ему невероятными истинами о человеке и мире, ее радостная озаренность – с огромной верой в себя и неотделимой от нее божественной презумпцией, огромной верой в человека, в его гениальную сыновность миру.
15 декабря 2014