Антигона и её братья

АНТИГОНА И ЕЕ БРАТЬЯ
ДРАМА В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ С ЭПИЛОГОМ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Креонт, царь Фив.

Гемон, Сын Креонта

Эдип, прежний царь Фив.

Антигона, дочь Эдипа.

Этеокл } ее братья

Полиник

Аргия невеста, затем жена Полиника.

Тидей, молочный брат Аргии

Незнакомец

Глухонемая
девочка

Тиресий, прорицатель

Кретей, владелец корчмы

Стражник

Варакс } дозорные

Димант

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

I

Полутемное помещение. Где-то позади видны ступени, ведущие наверх. Антигона сидит на полу, прислонившись спиной к стене.

Антигона. Скоро полдень. Или уже полдень? Полоска света доползла до верхнего края балки. Это и значит – полдень. И еще это значит, что скоро придет Креонт. Он всегда приходит в это время. Интересно, почему? Нет, почему именно в полдень – в общем, ясно. Потому что утром спит, а вечером и ночью пьет. Интересно другое: почему он вообще приходит? Не совесть же, в самом деле, его мучает! (Негромко смеется.) Почему-то когда облеченный властью человек еженощно напивается, как свинья, это в глазах многих – свидетельство того, что его мучает совесть. А вот зачем приходит Гемон – яснее ясного. Его разум, хоть и кажется со стороны запутанным, на самом деле прост, как хлебная краюха. Гемон приходит потому, что хочет со мной переспать. Отчего мечется его душа? А оттого, что претит ей, затхлая тюремная солома, насекомые и прочая мерзость. Ей бы, душе, что-нибудь светлое. Но ничего такого он предложить не может. Потому что знает: ежели он меня выпустит отсюда, обратно я не вернусь. Креонт приходит потому, что боится, что Гемон возьмет да выпустит меня на волю. Во имя любви. Кажется, в прошлый свой приход Креонт сказал: когда банальная тяга к соитию становится мучительной, эгоцентричной и иррациональной, она зовется любовью. Так вот, зря он боится. Во имя любви иногда совершаются глупости, верно. Но, как правило, вполне комфортные и невинные. Говорят, случаются исключения. Но Гемон уж точно не из их числа. Он похож на отца и не только внешне. Когда к жестокости добавляется сентиментальность, она не смягчается, лишь изощряется.

II

Появляется Креонт, осторожно, боясь оступиться, спускается вниз по ступеням. Озирается по сторонам. Увидев, наконец, Антигону, улыбается и неторопливо присаживается на скамеечку, которую заблаговременно принес с собой.

Креонт. Здравствуй и радуйся, Антигона, дочь богоравных Эдипа и Иокасты! Поминаешь ли ты и меня в скорбных своих бдениях?

Антигона. (Не глядя в его сторону.) Не далее, как только что и помянула. Интересно, думала, отчего владыка Фив, пусть и самозванец, почти каждый день является сюда, в лоно мрака? Уж не боится ли чего?

Креонт (нарочито доброжелательно). Полно, Антигона, с чего мне бояться? Отчего прихожу? Начнем с того, что мне по-своему приятно с тобой беседовать. Про тебя даже можно сказать, что ты не лишена привлекательности. Если тебя отмыть. Мой вздорный сын даже находит, что ты красива. И вообще, отчего бы мне, владыке, как ты говоришь, не делать то, что мне хочется, и никому при этом ничего не объяснять? Не для того ли стремятся в цари, чтобы ни в чем  и ни перед кем не отчитываться?

Антигона. Тебе виднее. Видно очень уж тебе желалось ни перед кем не отчитываться, коли ты согласился искупаться по уши в грязи, да еще и публично.

Креонт. Антигона! На тебя дурно действуют сырость и духота. Даже в твоем положении не нужно опускаться до вульгарности. Вот незадача, только я надумаю тебя помиловать, как ты сама все портишь. Ну как я могу отпустить на волю человека, который говорит такое о своем государе?

Антигона. Я не прошу меня миловать. А царей, как мне кажется, следует уважать за дела, а не за…

Креонт. Тут ты ошиблась, глупышка! Царей должно уважать именно за то, что они цари. Этого достаточно! (Вскакивает со скамеечки, принимается расхаживать.) Потому что когда цари начинают заигрывать перед чернью, они уже не цари, а лицедеи. И кончат, как лицедеи, в сраме и смраде. Чернь никогда не будет любить царей, даже если те будут кормить их с ложечки. Толпа любит юродивых. Цари не должны нравиться. Все, чем должен заниматься царь, – это укреплять власть. Что есть благо для государя, – благо для отечества, – эту простую мысль надо вбить в головы подданным, сообразительным – словами, тугодумам – дубиной. Добрые цари, Антигона, бывают в сказках. Только там им помогают боги. И я бы был добрым, ежели б они мне помогали. Так ведь не помогают! Ну не помогают они мне, вот в чем беда! Самый страшный грех в государстве – не воровство, не убийство, не святотатство, но публичное непочитание власти. Убийца убьет одного, двух, трех. А не почитающий власть подрывает основы государства, и ежели оно рухнет, – а государства как раз и рушатся оттого, что подданные перестают их почитать! – то погибнет людей во сто крат больше, чем способны убить сотни убийц. Я мог бы говорить об этом долго, но…

Антигона. Не сомневаюсь. Для того чтобы оправдать собственную низость, обычно требуется много слов. И потом, когда человек просто лжет, это значит, он – лжец. А когда человек начинает верить собственной лжи, значит, он сходит с ума. (Зло смеется.) Ты, я смотрю, уже веришь…

Креонт. Идиотка!!! (Внезапно приходит в ярость.) Низость! Ты такая же восторженная, порочная дрянь, как и твоя мать. Стоит вам услыхать красивое словцо, как у вас туманятся глаза и потеют промежности! А можно узнать, дражайшая, отчего ты считаешь меня низким? Что вообще есть низость?

Антигона. Низость? Это когда жестокость и трусость живут вместе, не мешая друг другу.

Креонт. (Быстро успокаиваясь и вновь усаживаясь.) Затейливо сказано. Положим, я жесток. Но трусость – тут я не согласен. Спроси об этом тех, кого я водил в бой.

Антигона. Ты боишься людей.

Креонт. С чего ты взяла?

Антигона. Ты всех окружил шпионами и соглядатаями. Ведь так?

Креонт. (Смеется.) Нет. Не всех. Хотелось бы, да не получается. Кстати, что ты имеешь против шпионов? Большинство моих подданных ничего против шпионов не имеет. Если тебя подслушивают, стало быть, о тебе помнят. Один здравомыслящий простолюдин, помнится, сказал: если желаешь иметь стадо овец и боишься при этом запачкать сандалии в дерьме, откажись от стада, иначе будешь и в дерьме, и без овец. Потому что человек, который пьет вино, не должен задавать себе вопрос: а мыли ли виноделы ноги, прежде чем давить спелые ягоды? Так же и здравомыслящий подданный не должен задавать себе вопрос: а нет ли у царей соглядатаев и наушников, тайных тюрем, наемных убийц, яда в шкатулке? Главное, чтобы мути не было на дне чаши. А ты, между прочим, думаешь, твой папа, Эдип, обходился без этого? Вижу по твоим девственно глупым глазам, что думаешь. Он правил мудро и справедливо, подданные брали хлеб из его рук, виляя хвостом!

Антигона.(После некоторой паузы.) При нем не было этой мерзости, которую ты развел в Фивах.

Креонт. (Вновь раздражаясь.) Вот как? Стало быть, чума, голод, разбой на дорогах, это не мерзость, это нормально, да?! Ну да, тебя и твоих братьев это не касалось. Умирали какие-то темные, некрасивые люди. Да и откуда ж тебе знать, что при нем было, а чего не было! Что ты вообще можешь знать, государева дочь? Только то, что было видно из окна твоей надушенной спальни. Если твой отец был так мудр и справедлив, как оно тебе кажется, отчего никто не возмутился, когда его удалили с престола? Отчего толпы подданных не хватали его, рыдая, за край туники? Отчего никто не возмутился, когда его дочь оказалась в темнице? И если ей снесут голову, что весьма возможно, возмутится ли кто-нибудь?

Антигона. (Глядя в сторону.) Думаю, нет.

Креонт. Браво, Антигона! Не ждал такой прозорливости.

Антигона. Заморочить людям головы, много проще, чем накормить. И когда тебя погонят с престола, а это тоже весьма возможно, станут ли подданные, рыдая…

Креонт. Разумеется, не станут, Антигона! Я же сказал, народ никогда не будет любить царя. Знаешь, отчего ломают шеи многие властители? Они начинают всерьез верить, что дарованы людям богами, и люди их боготворят. Говорить можно все, что угодно, но верить в это опасно. Я не лучше других, просто мне повезло, а им нет.

Антигона. Отчего ж ты тогда меня боишься?

Креонт. Тебя?! Ты не бредишь ли?

Антигона. Не боялся бы, не упрятал меня сюда.

Креонт. Вот ты о чем. Милая самонадеянность. Нет, Антигона, сюда я тебя упрятал за банальное непослушание. Не более того.

Антигона. За то, что похоронила родного брата?

Креонт. За то, что сделала это вопреки моему запрету! Полиник – твой брат, он тебе дорог, хотя он и изменник. Все понимаю. Но я запретил его предавать земле! Ты должна была просто прийти, пасть на колени… Ну хорошо, не на колени, просто прийти и попросить. По-про-сить! Я бы, возможно позволил. Возможно. Ты этого не сделала. Ты была уверена, что все сойдет с рук, что я не посмею! И многие так подумали: Креонт не посмеет тронуть Антигону! Деточка, ты мне не оставила выбора. Никогда прежде не думал, что мания величия так живуча. Тебя не сегодня-завтра обезглавят, а ты не хочешь даже просить пощады. И не от избытка мужества, а единственно от спеси и глупости. Мол, опять же, не посмеет. Так вот, я тебя уверяю: еще как посмею! И сделав это утром, едва ли вспомню об этом вечером. А ты…(Вдруг злобно закашлялся.) Ты, даже если и попросишь о помиловании, а так скорее всего и будет, то сделаешь это так, словно не шкуру спасаешь, а оказываешь не весть кому благодеяние.

Антигона. Я не преступница.

Креонт. Преступник – тот, кто преступил. Ты – преступила. Твой брат – изменник, он привел под стены города иноземцев. Пролилась кровь. Мое решение было справедливо. Давай спросим родственников тех, кто пал на той войне, кто уцелел в сожженной Полиником Кадмее: должен ли прах изменника упокоиться в стенах города?

Антигона. Давай, дядюшка, давай! Заодно спросим, должен ли тот, по чьей вине эта война началась, кто сделал все, чтобы посеять смуту и раздор, кто лгал и предавал, кто оклеветал родную сестру, быть царем Фив.

Креонт. (Устало вздыхает.) Антигона, ты столь глупа, что тебе, право, нетрудно будет и умереть. Дураки, я заметил, проще расстаются с жизнью. Война началась из-за меня? Хорошо, давай вспомним, из-за чего и из-за кого она началась. Тебе полезно будет это узнать…

III

Освещенным остается один Креонт. Антигона исчезает. По сцене бродят тени, слышны неясные голоса.

Креонт. М-да. С чего началось? Сейчас мне кажется, это началось с самого моего рождения. Невыносимая напасть – быть человеком царского рода и понимать при этом, что прав на престол у тебя не более, чем у придворного мусорщика. Царь Лаий, муж моей сестры Иокасты примерно так мне порой и говорил. Большой был шутник. И когда однажды не вернулся с оленьей охоты, все приняли это за шутку. Однако шел день за днем, а царя все не было. Его нашли к весне. Вернее нашли то, что не доели птицы и шакалы. Все это время царем Фиванским был я. Это напоминало игру. У меня была власть, мне подчинялись, но, как бы в шутку. Все ждали настоящего царя. И он не замедлил явиться, этот царь. Большей насмешки от богов трудно было ждать. На троне воцарился молодой любовник Иокасты, румяноликий хохотун Эдип… Сестра точно впала в безумие. Возможностей действовать силой у меня не было. В Фивах началась Эдипова эра. Закончилась она столь же позорно и смешно, как началась. Конец ей положил полусумасшедший прорицатель Тиресий, извечно пьяный, крикливый и неопрятный. Однако был ко всему хитер и проницателен, как подобает мошеннику …

IV

Сцена освещается. Большой накрытый стол. За столом – Эдип, Креонт, Полиник, Тиресий, другие гости. Все, кроме Полиника, заметно навеселе. В особенности Тиресий.

Эдип. (Склоняясь к одному из гостей.) Уважаю обычаи наших предков, но…

Креонт. (Смиренно потупившись.) Простите, государь мой, не расслышал, о чьих предках вы изволите говорить?

Эдип. (Презрительно.) Братец, когда я буду обращаться к тебе, я назову твое имя. Если, конечно, оно не выскочит у меня ненароком из головы. (Вновь возвращаясь к собеседнику.) Так вот, уважаю предков, но неплохо бы выставить этого прорицателя вон. Право же, они все одинаковы. Вначале наврет всем с три короба, потом заблюет стол и уснет. (Тиресию.) Эй, как тебя. Оракул! Поди сюда!

Тиресий надменно вскидывает голову, однако подходит, хоть и нетвердо ступая.

Эдип. Вот что, любезный. Похоже, ты утомлен. Ты ведь у нас и со смертными общаешься, и с бессмертными. Еще бы не устать. Посему выпей-ка вот эту чашу. (Расплескав ему одежду, ставит перед Тиресием чашу.) Да и ступай себе.

Тиресий. (Старается говорить с достоинством, хоть его качает из стороны в сторону.) Не пристало мне принимать эту чашу.

Эдип. Отчего же любезный. По-моему, ее ты еще осилишь.

Тиресий. (Отступает назад.) Не пристало мне, общающемуся с богами, принимать чашу из рук цареубийцы и кровосмесителя!

Происходит замешательство. Гости вскакивают с мест. Потрясенный Эдип откидывается назад. Лишь Креонт спокоен. Наливает, как ни в чем не бывало вина из кувшина и не спеша пьет, поглядывая с любопытством на Эдипа.

Эдип. (Пришел наконец в себя. Однако говорит, с трудом переводя дыхание. ) Ну, однако, всему есть предел. (Поворачивается к Полинику.) Полиник, выведи-ка собеседника богов во двор и скажи людям, чтоб погуще вываляли оракула в навозе, да побили палками вплоть до образумления. Говорят, ясновидцам это полезно!

Полиник подходит к Тиресию, однако тотчас останавливается в нерешительности. Гости начинают переглядываться.

Креонт. Позвольте мне. Прорицателей к столу не зовут, верно, но уж и из дому взашей не гонят. Пусть все-таки доскажет, коли уж начал.

Эдип. Знаешь, Креонт, у меня странная привычка: в своем доме я привык распоряжаться сам. Полиник, я жду!

Полиник хватает Тиресия за плечо, разворачивает и другой рукой толкает в спину. Тот теряет равновесие и падает ничком. Полиник вновь берет его за шиворот, рывком поднимает, тащит к выходу, но Креонт  делает ему знак и тот замирает.

Креонт. (Спокойно и вызывающе.) А я привык считать, что в доме, который построил мой отец, мое мнение должно хоть что-то значить.

Эдип. (С трудом владеет собой) Вот именно, хоть что-то, Так вот, это что-то я уже выслушал. Довольно на этом. А что, Креонт, на моем месте ты бы оставил этого вшивого пропойцу здесь и слушал бы до полуночи его бредни?

Креонт. На твоем месте я никогда не буду. Скорее всего, не буду. Однако ведь наши предки всегда с почтением относились к прорицателям. Вспомни, Эдип.

Тиресий вдруг вырывается из рук Полиника, обегает вокруг стола и вплотную подскакивает к Эдипу.

Тиресий. (Истерично завывая.) О да! Вспомни, Эдип! Скалистый обрыв, дорога над пропастью из Коринфа в Дельфы. Двое всадников на дороге. Один поднимает руку с плетью. Только еще поднимает руку…

Тиресий в такт словам поднимает руку и Эдип, как завороженный, поднимается со скамьи. Тиресий, ощутив власть, становится смелей.

Тиресий. Кто же был тот всадник? Вспомни его лицо!

Эдип наконец находит в себе силы подняться.

Эдип. (Сдавленно, хрипло.) Полиник, сын мой!

Полиник выходит из оцепенения, с криком швыряет чашу в лицо Тиресию. Тот закрывает лицо руками.

Полиник.(В исступлении.) Смерти захотел старый пропойца?!

Поднимается шум. Одни бросаются успокаивать Эдипа, другие выталкивают прочь Тиресия. Креонт тем временем уводит Полиника.

V

Полумрак. Полиник и Креонт. Слышен отдаленный шум голосов. Креонт говорит спокойно, увещевающе, почти по-отечески.

Креонт. (Говорит спокойно, уверенно.) Двадцать лет назад Лаий, царь фиванский, охотился на оленей в горах Фокиды. И пропал бесследно. Вместе с ним пропали двое слуг. Весной, когда в горах сошел снег, на дне ущелья пастухи нашли два мертвых тела. Они были изъедены зверьем и птицами, однако по одежде опознали пропавшего царя и одного из слуг. Второго не сыскали. Все решили, что пропавший слуга и есть цареубийца. Год спустя его случайно нашли в Коринфе. Бывший слуга поначалу в содеянном признаваться не желал, говорил что всю правду расскажет только самой царице. Когда же царица явилась к нему вместе с молодым мужем, он лишился чувств, а когда окатили его водой, так во всем сразу и признался. Попросил для себя легкой смерти. Царица велела просьбу уважить.

Такая история, Полиник. История хорошая, конец правильный. Злодея казнили, царица явила доброту, его всего лишь обезглавили. А могли бы вскрыть живот, набить туда соли и оставить умирать. Никто не спросил злодея, а что он имел сообщить государыне? Да много о чем не спросили. За что, к примеру, царя-то убил? Царей ведь так просто не убивают. Впал в безумие? Так он не безумный был. От обиды? Так он не обижен был. Ограбить хотел? Так трупы не ограблены были. Много о чем не спросили несчастного. А для чего? Судьи ведь задают вопросы только тогда, когда заранее знают на них ответ. Для чего вообще суды надобны? А для того, чтоб внятно объяснять, почему сила и власть во всем правы. Однако во всякой, даже добротно сшитой истории начинают обнаруживаться изъяны. Вспомнили вдруг, что казненный слуга был от природы незлобив и слабосилен, и по своей воле такого дела, как цареубийство, затеять никак не мог. Короче, история стала выходить скверная. Когда люди желают непременно знать правду и не получают ее (а люди всегда ее желают знать, и почти никогда не получают), они принимаются ее выдумывать. И чем дурней вымысел, тем более правдивым он кажется. Мерзость и порок, обитающие в царском доме, – самая желанная сказка для ушей простолюдина.

В общем, окончательно утвердилась такая история: царь Лаий был случайно убит приблудным сыном царицы Иокасты Эдипом. Однажды Эдип, удаленный с глаз подалее на дальние пастбища, случайно столкнулся с царем Лаием на узкой горной тропе. Между ними приключилась ссора, Эдип убил царя и одного из слуг, другой сумел бежать. Кого убил, он так тогда и не понял. После этого прибыл в Фивы, отличился в войне дорийскими кочевниками и сумел к тому же соблазнить вдовую царицу Иокасту, не зная, кем она ему приходится, благо, красавчик был, что надо. Та на склоне лет потеряла голову, женила мальчонку на себе и настояла, чтобы он стал царем фиванским. Причем, если Эдип не знал, кого убил, то царица-то прекрасно все поняла. Дальнейшее известно. То, что Иокаста всего на девять лет старше Эдипа, и быть его матушкой никак не могла, народ не смущает. Народ, как известно, добр и простодушен.

Что на самом деле приключилось на горной тропе? Трудно сказать. Я разговаривал со слугой перед тем, как того казнили. Он сказал так: там, на горной тропе, Лаий сам ударил кнутом Эдипа по лицу. Ударил просто так, чтоб глаза не мозолил, хоть тот и уступил ему дорогу. Причем, ударив раз, вознамерился ударить также еще, потому как наглый пастух, вместо того, чтоб пасть, как положено, ниц и поблагодарить за урок, осмелился выбраниться и закрыть лицо рукою. Замахнулся. Ну а тот перехватил его руку, сдернул с седла и сбросил в пропасть. Скорее всего случайно.

Потом, когда несчастного слугу привели в Фивы, он просил встречи с Иокастой, потому что она знала правду. Но когда увидел он рядом с нею Эдипа, настоящего убийцу, лишился чувств. Виноватый еще может выкрутиться. Безвинный – никогда. Вот все. Можешь мне не верить. Но так было. И вообще…

Полиник. (Перебивает его.) Это ты сегодня привел Тиресия?

Креонт. Желаешь знать правду. Да, я.

Полиник. Для чего?…

Креонт. Знаешь, мой отец, твой дед, говаривал: Не верь прорицателям, они такие же лгуны, как и все. Но никогда не пропускай мимо ушей то, что они говорят. Напрасных речей не бывает. Даже пустой болтун говорит то, что угодно Року. Лишь боги ведают, что таится за сказанным словом.

Полиник. (Поднимаясь на ноги и глядя в упор на Креонта. ) Так все-таки – для чего?…

Креонт. Когда ты это поймешь сам (хоть мне кажется, что ты уже понял), ты придешь ко мне и мы обсудим, что нам делать. Запомни: я тебе не враг. А пока – я не намерен перед тобой оправдываться. Ступай мой мальчик, ступай

Полиник, оборачиваясь, уходит.

V

Полумрак. На сцене вновь Креонт.

Креонт. Вот так. Впрочем, если уж быть точным, началось все месяц спустя, с придорожной корчмы «Гнездышко». Уже успела умереть, не перенеся позора, Иокаста, уже успел уйти из города Эдип. Компания аргивян ввалилась в корчму днем, будучи уже подогретой, и пила беспрерывно до вечера. Хозяин был встревожен не на шутку: буйство аргивян, несдержанность на язык, склонность к поножовщине общеизвестны. Не далее как в прошлом году один аргивянин, кстати, он и в тот день был среди них, изнасиловал здесь двенадцатилетнюю служанку Эхою. Братья собрались мстить, да так и не отомстили.

И уж тем более встревожился хозяин, колченогий Кретей, когда под вечер в «Гнездышко» вошел Этеокл и с ним еще двое его приятелей.

VI

Сцена освещается. Придорожная корчма «Гнездышко». Низкие столы заставлены грубой глиняной посудой. За одним из столов – компания из семерых человек. Аргивяне. Они пьяны и сильно возбуждены, бессвязные выкрики, жестикуляция, взрывы хохота. Все они время от времени поглядывают на соседний стол. Там – трое, почти не разговаривают, лишь переглядываются. Один из них – Этеокл, сын Эдипа. Один из аргивян вдруг вскакивает на скамью, затем на стол, пинком сбросив на пол пустой кувшин. Это Кианипп, старший сын царя Аргоса, его сильно качает, он едва не падает со стола, но его подхватывают за руки. Он взвинчен более всех.

Кианипп. Эй, хватит трепать языками. Вообще, что за кислые рожи вокруг меня, а? Мы кого-то хороним, а? Кого мы хороним, Офелет?!

Офелет вскакивает почти навытяжку. Он малоросл, и, чувствуется, находится на положении слуги.

Офелет. Да помилуйте, кого нам хоронить. Все, хвала богам, живы-здоровы. Веселимся, что еще делать. Тоже скажете – хороним!

Кианипп. Веселимся? Отчего же глаза у всех, как у тухлой трески? Сейчас еще, чего доброго, начнем песни гундосить, как эти фиванцы, которые ни пить не умеют, ни воевать, ни работать, ни воровать. Только песни свои гундосят. У-у-у! В этом городе самое лучшее – шлюхи. Таких шлюх, как в Фивах, не сыскать! Так вот, я предлагаю выпить. Знаете, за кого? За всех шлюх этого города, и в первую очередь, за Иокасту, дочь Менекея. Она превзошла всех! Жалко, издохла, старая.

Этеокл, сидящий за соседним столом, кивает одному из спутников и тот как можно более незаметно уходит. Его исчезновение за соседним столиком, похоже, не заметили.

Кианипп. Эй, Офелет! Ты знаешь, что она удумала, эта Иокаста?!

Офелет. (Настороженно косится на Этеокла.) Да слыхал как будто. Много люди болтают.

Кианипп. Правду не утаишь. Иокаста спала со своим сыночком, которого нагуляла, когда была несмышленой. И наплодила от собственного ублюдка кучу сопливых деточек. За кого еще пить, как ни за нее.

Этеокл медленно поднимается с места. Аргивяне замолкают. Кианипп соскакивает со стола. Со скамьи поднимается Капаней. Коротким толчком усаживает Кианипп а. Он, хоть и не высокого звания, но явно верховодит в компании. Росл, широкоплеч, уверен в себе. Усмехаясь, преграждает дорогу Этеоклу.

Этеокл. (Говорит тихо, мучительно заикаясь.) Простите. Что перебиваю. Но не могу не вмешаться. В ваш разговор. Почтеннейшие…

Капаней. Что ты хотел? Говори, да погромче, не бормочи под нос!

Этеокл. Вы несколько раз упомянули имя моей матери. Не знаю, как у вас, у нас, в Фивах, упоминать имя женщины…

Капаней. Женщины? (Глумливо смеется.) А я и не припомню, чтоб кто-то упоминал тут имя женщины. Померещилось тебе, мальчик, право слово, померещилось. Хотя, может, кто упоминал? (Притворно хмурясь, оглядывает собутыльников.) А ну признавайтесь, бездельники!

Кианипп. Да нет! Не упоминали. Я тут, правда, поминал одну старую шлюху, Иокаста ее звать. А больше никого, готов поклясться.

Капаней. (Говорит, нарочито заикаясь, передразнивая Этеокла) Вот. Видишь? И Кианипп говорит. Никто женщин тут не упоминал. Говорю же. Померещилось. Перепил ты, мальчик, прости, не знаю, как тебя звать…

Этеокл.(Наконец сумел взять себя в руки.) К-капаней, ты отлично знаешь, как меня звать, и кто я. Иокаста – моя мать. Хочешь крови? А вернее всего, не ты хочешь, другой кто-то хочет, а тебя просто подкинули вперед, как злобную шавку, чтоб первым куснул. Или я не прав?

Капаней. (Ошеломленный.) Ты… тощий вы****ок!..

Этеокл. Вижу, что не ошибся. Однако если ты сейчас, сию минуту возьмешь свои слова назад, и все твои ублюдки тоже возьмут, да громко и жалостно, вы, пожалуй-таки, сможете выбраться отсюда невредимыми.

Капаней. Этеокл. Я ведь знаю, ты не из храбрецов. Коли ты так говоришь, стало быть, ты просто рехнулся. Потому мне будет даже немного жалко тебя убивать. Давай так: пусть за тебя попросит прощенья твоя смазливая сестра Антигона. Да не у меня одного, а у всех наших, по очереди, прямо на этом столе. Пошли за ней, она справится, как-никак, дочь своей матери… Ну чего тебе?! (С досадой обернулся к Офелету, уже давно нетерпеливо теребившему его сзади за край одежды.)

Офелет. (Вполголоса.) Капаней, я вот что хотел сказать. Их тут было трое. Помнишь? Теперь их двое. А где третий? Вот, что я хотел сказать.

Капаней. Третий? Да плевать, где третий. По нужде, небось, вышел. Или сбежал подобру-поздорову.

Офелет. Нет, не сбежал. Не нравится мне это, Капаней. Надо бы уходить отсюда. Вот что я хотел сказать.

Этеокл. (Громко и насмешливо.) Ты правильно хотел сказать, Офелет. Только поздно. Теперь уже поздно.

Этеокл отступает на шаг, оглядывается на дверь и пронзительно выкрикивает. Тотчас двери «Гнездышка» распахиваются, корчма заполняется людьми,)

Капаней. (Презрительно усмехается.) Ой, сколько ж вас! И что вы собираетесь делать таким скопом?

Этеокл. Желающий крови в накладе не останется. Ты желал крови, Капаней. Ты ее получишь.

Офелет. Этеокл! Лично я – ты сам свидетель – молчал. Я вообще никогда не верил в эти бредни про… Ну, про твоих родителей. Надо быть дураком, чтобы такое…

Этеокл. Я же сказал – поздно. Хорошая мысль – своевременная мысль. А ты опоздал.

Офелет. Да ты погоди, Этеокл. Ребята сильно выпили, несли невесть что. Надо спокойно во всем разобраться. Ведь если мы сейчас…

Капаней. Ну-ка заткнись, Офелет! А то подумают, что мы все такая же мразь, как ты. Этеокл! Слушай меня. Я не помню, кто и что тут говорил. Но я и сейчас готов хоть сто раз повторить: твоя мать, Иокаста, – грязная шлюха, которая спала с собственным слабоумным сыном и наплодила от него целый выводок сучат, таких, как ты и твоя сестрица Антигона. Всех вас нужно было бы в один мешок, да в море. Легче бы всем дышалось. Так ведь нет, все вы живехонькие. Сколько хороших людей сгинуло, а вы – вы живы, жрете, пьете, блудите, поганите все вокруг…

Этеокл. Остынь, Капаней. Не нужно повторять базарные сплетни. Если ты мужчина, умей ответить за свои слова. А ежели нет, то с тобой поступят, как с провинившейся потаскухой: заголят задницу, вываляют в навозе и отпустят с миром. Итак?

Капаней. Итак! Если мужчина, говоришь. Давай говорить, как мужчины. У меня меч. Да и у тебя, кажется, тоже что-то там болтается между ног, не разберу, правда, что. Давай мы сейчас выйдем во двор, да все и выясним. Ну! Этеокл, ты ведь в кои веки пожелал выглядеть мужчиной! Так попробуй им побыть. Внимание всем!! Этеокл, сын Эдипов, желает стать мужчиной! У тебя есть такая возможность. Или ты предпочтешь решить все скопом, сучьей стаей, семеро на одного, в духе своей родни? А?! Ну же, Этеокл! Ты ведь так старался быть храбрым. Вдруг получится. Ты ведь на царствие метишь, тебе народу показаться нужно…

Этеокл замирает в нерешительности В этот момент Офелет вскакивает на ноги вскакивает, бросается к выходу. Кто-то из пришедших с Этеоклом пытается загородить ему дорогу, но Офелет с воплем бьет его ножом в живот. Тот сгибается и падает, Офелет же перепрыгивает через него и исчезает в проходе. Часть людей Этеокла бросается за ним, другие окружили сбившихся в кучу аргивян.

Капаней. Этеокл! Ну и повезло тебе! Теперь-то ты – герой, отомстивший за честь… (Падает под ударами.) За честь шлюхи!

Начинается свалка гаснет свет. Слышны выкрики, лязг, стоны.

VI

На сцене Этеокл. Он в оцепенении. Слышны голоса, ругань. Появляется Креонт.

Креонт. (Неслышно подойдя сзади.) Этеокл. Давай-ка мы обсудим, что теперь будем делать. Самое время. Понимаю, тебе не до разговоров, но никуда не денешься.

Этеокл. (Вздрогнув от неожиданности.) А, дядюшка Креонт. Не знал, что и вы здесь.

Креонт. (С пафосом.) Где же мне еще быть? Хоть ты почему-то и не хотел, чтобы я здесь был. Но оскорбили наш род, унизили мою сестру, твою матушку…

Этеокл. (Раздраженно.)Да что вы такое говорите! Ай-яй-яй! Однако не вы ли, дядюшка, недавно говорили…

Креонт. Говорил. И не собираюсь отказываться. А теперь я говорю так: в наших жилах – одна кровь. И мы сейчас должны быть вместе.

Этеокл. В единстве наша сила! Ха! Вы всегда были на диво красноречивы, любезный дядюшка. Только знаете, все это сказки. Честно говоря, тошно их слушать. А в настоящей жизни оказывается, что все это родство плевка прошлогоднего не стоит. Понимаете?

Креонт. Еще бы не понять. Ты имеешь в виду своего кровного братца Полиника? Я верно понял?

Этеокл. (Вздрагивает и быстро оборачивается по сторонам.) Знаете… Это не ваше дело?

Креонт. (Резко меняет тон.) Не мое? Ошибаешься, мой мальчик! Вы все хорошо постарались, чтобы любой ваш скандал стал делом общим. Знаешь, чем закончится все это? Не знаешь? Так знай: это кончится войной. А война это такая странная штука, которая почему-то касается всех без разбору. И, самое интересное, чувствительней всего – тех, кто к ней никакого отношения не имел. Думаешь, я шучу? Будет война, на которой добрая половина из них, (Вновь указывает кивком на толпу и переходит на шепот.) Половина из них ляжет костьми, и никто о них не вспомнит. За что они сгинут? За честь твоей матушки и моей сестрицы? Не многовато ли будет? Что касается Полиника, то уж ты-то знаешь, что он уже давно спит с Аргией, дочкой царя аргивян. А теперь ее родной братец Кианипп лежит сейчас во дворе с раскроенной башкой. Забавно, да? Положим, пускай Полиник спит, с кем угодно, но ведь он сам сказал, что намерен вскоре на ней жениться. И если это произойдет, то, случись война, именно Полиник поведет аргосскую рать на Фивы. Как тебе это?

Этеокл. Откуда вам известно?

Креонт. Слышал сам.

Этеокл. Вы подслушивали.

Креонт. Да, если угодно, подслушивал. Этеокл, если ты упал в колодец, надо думать о том, как бы не сдохнуть, а не том, как не заполучить насморк.

Этеокл. Для чего сейчас обо всем этом говорить?

Креонт. А ты считаешь, говорить не о чем? Предпочитаешь плясать вокруг мертвецов, кричать: «Эвоэ!» и бить себя кулаком в грудь?

Этеокл. А что ты можешь сказать дядюшка?

Креонт. Пока еще не знаю. Надо думать, любезный племянник. Давай-ка мы посидим, выпьем вина, оно нынче подешевело, и поговорим… Хозяин! Принеси вина и не пускай сюда никого… Хозяин! Ты что, оглох?!

Появляется Кретей, хозяин заведения. Ходит, сильно хромая.

Кретей. Впору и оглохнуть, глубокоуважаемые. Впору вовсе ума лишиться, достопочтеннейшие, от ваших развлечений.

Креонт. Кретей, ты много пожил, много повидал. То, что приключилось сегодня, – не есть заурядный кабацкий мордобой. Ты это понял, я вижу. А раз понял, ты равно должен понять и то, что у таких историй не может быть праздных соглядатаев. Или ты с ними, или с нами. Если ты с ними, тебе придется разделить их участь. Фу, я даже говорить об этом не хочу. Или ты с нами. Что по этому поводу думаешь?

Кретей. Я по этому поводу думаю так, что не нужно вам мне угрожать, господин хороший. Я сам по себе, а вы – сами по себе.

Креонт. (Повышает голос.) Сам по себе ты будешь на супружеском ложе. А угрожать тебе никто не угрожает. Угрожали те, что лежат сейчас во дворе. Я тебе просто сообщаю, что ты попал в неприятную историю, и только я один знаю, что надо сделать, чтобы из нее выбраться. Понимаешь, есть три залога долголетия, и один из них звучит так: не ищи врагов там, где их покуда нет. Ты меня понял?

Кретей. Как не понять. А как звучат другие два залога?

Креонт. Скажу позже. Значит, так. Сегодня в «Гнездышке» никакого шума не было. Ясно? Ежели тебя спросят, был ли тут Капаней с дружками, отвечай: да, были. Но ушли. Посидели да и ушли. Где-то заполночь…

Кретей. Погодите, ведь один из них сбежал. Все равно все узнается!

Креонт. Вот это – второе. Офелета надо найти. Быстрее, чем ты, его никто не сыщет.

Кретей. Да откуда же я…

Креонт. Думай, Кретей, думай. До Арголиды он раньше, чем через два дня не доберется. Где-то будет ночевать. Вот и выясни, где.

Кретей. Положим, выясню. И что? Убивать я его не стану, имейте в виду…

Креонт. Хорошо. Главное, выясни. Зарезать-то сонного – всегда найдется кому.

Кретей. Положим, найдется. Так ведь все равно все выяснится. Разве такое утаить! Кровь, говорят, не дерьмо, в землю не зароешь. Ваши же люди и проболтаются.

Креонт. Ну, об этом я позабочусь.

Кретей. Это конечно. Да не знаю, будет ли с этого толк. Вон один из ваших уже орет во все горло, что свел счеты с убийцей сестры!

Креонт. Эхоя! (Вскакивает на ноги.) Я и забыл, проклятье!

Кретей. Зато он не забыл. И еще долго, поди, орать будет.

Креонт. А ты позови его сюда, мы посмотрим. Да поживей, хромые ножки шибче бегают.

Кретей хмуро кивает и бредет к выходу.

Этеокл. Что ты ему скажешь?

Креонт. Я? Не я, а мы. Что мы ему скажем. Не знаю. Пока не знаю. Поговорим, увидим.

Появляется Демук. Он всклочен и неопрятен, возбужден и нетерпелив. На Креонта и Этеокла поглядывает исподлобья, с раздражением.

Демук. Ну? Чего вам?

Креонт. Поди сюда.

Демук. Я говорю, чего вам?

Креонт. А я говорю – поди сюда!

Демук пожимает плечами, сплевывает под ноги и неторопливо выходит.

Креонт. (Задумчиво) Так. Наше дело хуже, чем я думал, Этеокл. Если мы сейчас промолчим, мы не жильцы на этом свете, помяни мое слово.

Креонт идет к выходу. Вскоре возвращается, ведя за собою Демука.

Демук. Так бы и сказали сразу. А то думаю: чего привязался. А выпить – оно, конечно, можно.

Креонт. Конечно, можно! (Хлопает его по боку.) Отчего же нельзя. Настоящий мужчина, отомстивший за честь сестры, может себе и не то позволить. Этеокл, налей-ка вина храбрецу… Может позволить, может!

Демук. Особенно на дармовщинку! (Громко хохочет.)

Креонт. (В притворном удивлении указывает на пояс) Это что у тебя? Экий затейливый.

Демук. (Отрываясь от чаши.) Чего это? А, это кнут. Пастухи мы. Как без кнута. Да и для людей порой нужен. Для чересчур борзых.

Креонт. Это точно. (Незаметно вытаскивает у него кнут из-за пояса.) Как тебя звать-то, герой?

Демук. (Отрываясь от пития и тяжело дыша.) Демук! Демуком меня кличут, так и запомните.

Креонт. Так и запомним…

Креонт примеривается и с силой, хоть без взмаха, бьет его кнутом по спине. Демук роняет чашу, судорожно кашляет, с сиплым воем вбирая ртом воздух, затем, содрогаясь, падает на колени.

Креонт. Плохо, Демук. Тебя скверно воспитали. Вино нужно пить, не торопясь, а со старшими говорить вежливо. Не перебивать, и уж тем более, не плевать под ноги. На-ка, продышись! (Вновь бет кнутом дергающегося и хрипящего Демука.) Не бойся, не умрешь. Вино не кровь, до смерти не захлебнешься. Тем более, ведь ты герой! Или нет? Отвечай, когда тебя спрашивают!

Вновь бьет его по спине, но Демук лишь всхрапывает и мотает головой.

Креонт. Ладно, отвечу я. Нет, Демук, ты не герой. Ты трусливая дрянь, позорящая свой род. Твою сестру изнасиловали почти год назад здесь, вот на этом месте. Не туда смотришь! (Хватает его за волосы.) Вот на этом! Бедняжка потом наложила на себя руки. Что делали ее братья? Буянили в корчме, раздували ноздри. И все. Потом и вовсе забыли. А теперь – сбежались, как псы на падаль. Всё, Демук, я больше не буду ничего говорить, все сам понимаешь. Но сейчас ты беспрекословно выполнишь то, что я тебе скажу. А скажу я вот что: ты выйдешь отсюда и пойдешь домой, никому ничего не объясняя. Просто пойдешь – и все. Дома, опять же ничего не объясняя, ляжешь спать. И никому ничего о том, что здесь было, не скажешь. Будут спрашивать – молчи. Не знаю, мол, не видал, не слыхал. И если я услышу, что ты все же распустил язык, я тебя не кнутом буду бить. Задушу своими руками. Вижу, что ты понял. А коли понял, так и ступай с миром. Кнут, кстати, оставь мне, он мне, наверняка еще сгодится сегодня. Для чересчур борзых. При случае верну. Все, убирайся.

Демук поднимается и, пошатываясь, бредет к выходу.

Креонт. Вот так, Этеокл. Фамильная честь, как ты убеждаешься, вещь хлопотная и дорогая. Отчего молчишь, племянник? Тебе не нравится то, что я делаю? Мне самому не нравится. Но разговор такой необходим, причем не с одним Демуком, а и со всеми прочими. Надеюсь, с прочими будет проще. Ограничимся угощением. А, хозяин!

Кретей. (Угрюмо глядя в сторону). Вы, однако, меня вовсе опустошили, добрый господин. Вина в корчме почти не осталось.

Креонт. Вино еще будет. Ты еще будешь богатым человеком, помяни мое слово. Главное – выжить. Понимаешь, у каждого в жизни бывает главный день. И его нужно вовремя углядеть. Так вот ты, считай, углядел. И, кажется, выжил. Если ты еще отыщешь мне Офелета…

Кретей. Да я его, в общем-то, уже отыскал. У Северных ворот, где гнилой колодец, улица была. Она почти вся выгорела в прошлый год. Два дома осталось. Так вот в первом, он как раз у самого колодца стоит, живет женщина. Тихая такая, незаметная. Так вот, он у нее. Я уже справился.

Креонт. Вот и чудно. Я туда пошлю людей.

Кретей. Я вот что хочу сказать. Женщина ни в чем не виновата.

Креонт. А кто в чем виноват? Разве Офелет в чем виноват? Если и виноват, то в том, что вместо того, чтоб уносить отсюда ноги, он возьми и заночуй у одинокой вдовушки.

Кретей. Она не вдова, она просто…

Креонт. Да плевать мне, милейший, вдова она или юная девственница. Забудь о ней, ее, считай, уже нет. Нельзя думать обо всем человечестве. Плюнь в глаза тем, кто говорит, что думает о нем. Думай о себе и о своей ближайшей родне, и то многовато.

Кретей. Однако могу я попросить, чтоб женщину не трогали?

Креонт. Причина?

Кретей. Причины нет. Мне просто жаль ее.

Креонт. Ты прав, причины нет. Жалость – это приятное излишество, украшение для души. Впрочем, я не против. Для начала можно, пожалуй, позволить себе этакую слабость.

Кретей. Так вы считаете, что теперь войны не будет?

Креонт. А ты как думаешь?

Кретей. Я думаю, что так считать рановато.

Креонт. Разумно. Теперь слушай меня. Война, Кретей, все равно будет. Быть войне или не быть, решает не Демук и даже не мы с тобой. Вопрос не в том, чтоб ее предотвратить, а в том, чтоб к ней подготовиться получше. Если бы эта свора подонков ринулась сейчас по городу громить аргивянские лавки, война началась бы уже через пару дней. Это было бы скверно. Сейчас она начнется примерно чрез месяц. И это уже лучше. И потом, очень плохо жить в государстве, в котором чернь позволяет себе плевать в сторону царя. Плохо, в первую очередь, для самой же черни. Лучше всего живет тот, кто знает свое место.

Кретей. Мне кажется, – я его знаю. И готов служить моему повелителю. Вы всегда можете положиться на меня, своего верного…

Креонт. Что? Как ты сказал? (Громко хохочет.) Нет! Не я! Ты не понял, глупый человек! Не я твой царь! Этеокл, сын Эдипов, да не оставят его боги в милости своей, вот твой царь и владыка! Вот ему и должно тебе служить верой и правдой!.

V

Полумрак. На сцене вновь Креонт.

Креонт. Убитых закопали. Седьмого, Офелета, отыскали утром, в домике на окраине. Поначалу решили его попросту зарезать. Собственно, с тем и шли. А потом я передумал. Женщина с ним была, дочь хозяина дома. Совсем юная. Я ту женщину пообещал владельцу корчмы не трогать. Но не вышло не все выходит. Да нет, ее не убили. Она, поди, до сих пор жива. Но уж попользовались. Вот ежели б мы Офелета зарезали тогда б мы ее не тронули. А уж коли никого не убили, так ведь надо же было что-то людям дать. Люди-то со мной шли простодушные. Кретей на меня в обиде не остался.

А через семь дней явился Полиник. Все это время он, оказывается, пребывал в Аргосе. Все знали, что есть у него в Аргосе бабенка, да никто не знал, кто именно. Вот тогда-то он и сообщил, что взял в жены дочь аргивянского царя Аргию. Нет, в другое бы время все порадовались даже, а после того, что случилось… А уж когда узнали, что среди убитых в корчме был родной брат Аргии Кианипп, все поняли: вот она, беда.

VI

Ярко освещенная сцена. Этеокл и Полиник. И еще множество людей бестолково и шумно суетящихся людей.

Полиник. (Растерянно озираясь.) Этеокл, может хоть ты мне объяснишь, что это за типы в нашем доме? (Показывает на Кретея.) Вот этот, к примеру?

Этеокл. (Вызывающе.) Этот? Этот, к примеру, – Кретей. Странно, что ты его не узнал. Это хозяин заведения «Гнездышко» Уж в чем, в чем, а питейных заведениях ты толк знаешь.

Полиник. Положим, я его, как будто припоминаю. Да только какого пса он делает в царском доме? Гнать их в шею. Кстати, что-то я уже слышал сегодня про это самое «Гнездышко». Что-то там приключилось. Да не смотри ты на меня, как надутый индюк.

Этеокл. (Злорадно.) Спроси об этом вон того. Ты его тоже должен припомнить. Это Офелет, аргивянин. (Офелету.) Ты, поди сюда!»

Офелет тоскливо оборачивается по сторонам, словно ища поддержки, затем, ссутулившись, приближается.

Офелет. Вы насчет «Гнездышка» интересуетесь? В общем, заваруха там случилась. Скверная, в общем, история. Семерых там убило. Наших. То есть, в смысле, аргивян. И еще восьмой один. Случайно. Кой-кого вы, поди, знаете. Капанея, к примеру. Кианиппа. Потом еще…

Полиник. Кианиппа?! (Потрясенно.) Убили Кианиппа? Кто убил?

Офелет. Да кто сейчас поймет. Свалка там была. На одного – по трое. У толпы много рук, много ног и ни одного лица.

Полиник подавленно замолкает, Офелет, осторожно пятясь, отходит в сторону.

Полиник. Вот что, Этеокл, (Наконец вернув самообладание.) Попробуй меня понять. Я должен знать, что случилось, даже если ты предпочитаешь общаться с кабацкой швалью. Брось улыбаться, я не шучу!! Если б ты знал, как ты глупо выглядишь, ты бы не улыбался. Дело очень серьезное. Итак, что случилось в «Гнездышке?

Этеокл. Ты прав, дело серьезное. Дело в том, что Кианипп, пока ты нежился в постели с его сестрой, оскорбил нашу мать. Оскорбил так, что пуще некуда. При этом глядел на меня. Что мне надлежало делать? И что бы ты стал делать? Посмеялся бы и выпил за здоровье Аргии? Кстати, это правда, что завидев мужчину любого возраста и сословия, она испытывает потребность немедленно раздеться донага?

Полиник. Не пытайся вывести меня из себя. Тебе все равно придется мне рассказать все, что случилось.

Этеокл. Разве я не рассказал? Тебе не достаточно?

Полиник машет рукой и вновь подзывает Офелета. Тот вновь обреченно ссутулившись, и послушно подходит.

Полиник. (Резко и неприязненно.) Тебя звать Офелет. Я бывал в Аргосе, знавал и Капанея, и Кианиппа. Тебя не помню. Кто ты?

Офелет. (Подобострастно посмеиваясь.) Да где вам меня помнить. Я человек незаметный. Я был при Капанее. Слуга не слуга, друг не друг, как бы вам это объяснить…

Полиник. Не нужно объяснять. (Презрительно усмехается и отстраняется.) Теперь говори, как все было. Только не повторяй то, что я уже сегодня слышал.

Офелет. А что еще сказать. Так все и было. Кианипп говорил очень дурно о вашей матушке. Этеокл это слышал и…

Полиник. Что именно говорил? Просто, ни с того ни с сего взял и заговорил?

Офелет. (Осторожно.) Он, если уж вам так угодно знать, поднял чашу и сказал: «Пью за всех шлюх этого города, и вначале за самую старшую, Иокасту, дочь Менекея». Ну братец ваш услыхал, пошел разговор. И началось …

Полиник. Погоди. Я знал Кианиппа. Он головорез и хам, но не дурак. Говорить так – значит наверняка нарываться на ссору. Для чего это ему? Он ничего не имел против меня, тем более против моей матери. Тут что-то не то, ты не договариваешь.

Офелет. Да помилуйте, как же…

Полиник. Если ты кого-то боишься, то знай, что если и нужно тебе кого-то боятся, так это меня.

Офелет. (Жалобно.) Эх, спета моя песенка. Ну в общем, так оно было, если уж вам угодно знать. До того, как в «Гнездышко» зашел Этеокл, там побывал один человек. Он поначалу долго шептался с хозяином. Потом подошел к нам. Угостил вином, завел разговор, о том, о сем, потом насчет женщин. В смысле, что все они пригодны только для одного. Для этого, значит, дела. А во всем остальном толку с них никакого нету. Начал разные истории рассказывать. Все уши поразвесили, поговорить он мастер. Ну и потом рассказал про… Иокасту. Что она, вроде, чуть не силом сына своего в постель затащила. Ну и прочее. Кианипп, тот даже не верил поначалу…

Полиник. (Мрачнея.) Потом он ушел, верно?

Офелет. Ну да, ушел.

Полиник. Не задолго до прихода Этеокла, верно?

Офелет. Примерно так оно и было.

Полиник. Кто был этот человек?

Офелет. Да почем мне…

Полиник. Кто был этот человек?!

Офелет. Я… Я не могу сейчас точно сказать, там темновато было…

Полиник. Хорошо. Ответь мне только: это был Креонт? Да? Нет?!

Офелет тяжело вздыхает и разводит руками. Незаметно входит Креонт он напряженно смотрит на Офелета . Тот опускает голову.

Полиник. Ясно (Негромко смеется.) Ах, как он добр и внимателен, этот дядюшка Креонт! А как заботлив! Строг, но зато уж справедлив! А как он любит свою родню. Когда я был младенцем, он, бывало, часто поднимал меня на плечи и говорил: слушайся своих родителей и тогда вырастешь вот таким. Интересно, он уже тогда думал: а неплохо бы грохнуть этого маленького засранца затылком об пол?»

Креонт. (Подходит сзади.) Нет Полиник. Я этого не думал. Я любил тебя, так же как и твою мать, свою сестру. Что случилось? Началась смута, и не я ее начал. Твой отец был бравый наездник, азартный охотник, веселый бражник, неуёмный любовник. Но плохой царь. Он считал, что все должно как-то уладиться само собой. И улаживалось до поры до времени, пока был прежний запас. Ведь Эдип стал царем не по праву крови, не обессмертив себя подвигом, даже не купив трон за золото, а лишь соблазнив царицу, сохнущую с рано потерявшим мужскую суть супругом. Цареубийцей он стал по нелепой случайности. Человек был незлой, щедрый и веселый. Царствие воспринимал как счастливое безделье. От всего этого куража и бардака не могла не начаться смута. А смута – это вроде наводнения. Хочешь – тони, хочешь – выплывай. Я решил выплывать. Всякий зверь плывет по-своему.

Полиник. Скажи, чего ты добиваешься?

Креонт. Я же ясно сказал: хочу выплыть.

Полиник. Попутно всех утопив?

Креонт. Это детали. А чего добиваешься ты? Выплывай, как можешь, я не против.

Полиник. Ты хочешь войны, Креонт?

Креонт. Почему бы нет? Ты видишь какой-то иной выход? Я не вижу. Война – плохо. А голод, чума – хорошо?

Полиник. А вернее, ты хочешь власти. Да?

Креонт. Не буду кокетничать. Да, хочу. Власть сегодня валяется на дороге, поднимай, кому не лень. Мне – не лень. Кстати, желающих не очень много. Потому что мой покойный тесть из богатой страны сделал груду дерьма. Я намереваюсь сделать обратное, а это – сложней. И не смотри на меня с таким негодованием. Из всех, кого я знал, ты менее всех похож на праведника.

Полиник. (В ярости.) Ты хотел войны. Ты ее получишь, клянусь.

Креонт. Чем ты поклянешься, мальчик? Тебе нечем клясться, разве что потной постелью Аргии. Все остальное ты разбазарил. Сколь ни верти головой, за тобой пустота, мальчик мой. Толпы людей, которые, как тебе кажется, пойдут за тобой, будут на самом деле влекомы совсем иной силой, к которой ты, тщедушный честолюбец, не имеешь отношения.

Полиник.(Убегая со сцены.) Ты получишь войну, Креонт, и когда она закончится, тебя уже не будет. И все узнают правду…

Креонт. (Вслед ему.) Какую правду? Мальчишка! Какую именно? Их много!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

VII

Полумрак. На сцене вновь Креонт  и  Антигона.

Креонт. Полиник не нашел ничего умней, чем умчаться сломя голову в Аргос. Он тогда уже был настроен на недобрый лад, на Этеокла смотрел косо, и это еще мягко сказано. Всюду ему заговоры мерещились, отрава, убийцы. Избыток фантазии верный признак нехватки ума. А уж меня просто-таки возненавидел. Подозревал в каком-то интриганстве, хотя я…

Антигона. (Зло смеется.) Скажите, пожалуйста, какая наглая клевета. Да как только ему в голову могло…

Креонт. (Не слушая ее.) Хоть я всего лишь раскрыл ему глаза. Я сказал ему правду. Не ту, благостную, надушенную семейную сказочку, которую предпочитаешь пользовать ты, и не ту скабрезную, похабную историйку, что пересказывают в кабаках. Нет гостя желанней, чем правда, когда она нужна, и нету врага, ненавистней, чем правда, когда она не нужна. А она просто – есть, независимо от того, нужна она или нет, изрекает ее праведник вроде тебя, или злодей и интриган наподобие меня. Полиник сказал, что у меня во всем этом свой интерес. Бедный глупыш. Разумеется, да! Без интереса даже лягушка не квакает. Страшно вообразить, как эта простейшая мысль его возмутила. Безрассудно вспыльчивых людей, как я заметил, всегда выводят из себя именно простейшие понятия.

Итак, обезумевший Полиник помчался в Аргос к свой будущей жене Аргии.

VIII

Аргос. Ярко освещенная комната царевны Аргии. Сама она, вызывающе открыто одетая, полулежит на ложе. Рядом с ней, на почтительном отдалении – Тидей, ее молочный брат. Аргия говорит, перемежая речь короткими смешками, смотрит в сторону, словно обращаясь к кому-то другому, лишь изредка поглядывая на Тидея.

Аргия. Какое противное слово: молочный брат. От него привкус кислого молока. А, Тидей? Бр-р! Нет, в самом деле. И ты еще смеешь с настырностью идиота постоянно напоминать мне об этом. Ну – молочный! Что с того?

Тидей. (Сумрачно.) Я не напоминаю.

Аргия. Нет напоминаешь! Тем хотя бы, что торчишь у меня целыми днями. Тебе заняться нечем, да? Вон Кианипп, мой немолочный брат, целыми днями скачет на колеснице и упражняется в стрельбе из лука. Безумно тупое занятие, но все же лучше, чем торчать тут, как живой укор. У меня от этого укора никаких угрызений совести, одна головная боль.

Тидей. (Глядя в сторону.) Кианиппа в городе нет. Он в Фивах. А вот зато Полиник – здесь, в Аргосе. И не замедлит, надо полагать, явиться.

Аргия. (Привстав от удивления.) В Аргосе? Полиник? Позволь, а почему об этом знаешь ты и не знаю я?

Тидей. Отчего не знаете вы, сударыня, мне неведомо. А отчего я знаю, так мудрено не знать. Такой шум поднял твой нынешний любимчик у городских ворот. Чего он хотел, царских почестей? Воображаю, какой шум поднимет этот самовлюбленный щенок, когда ты насытишься и выбросишь его прочь.

Аргия. Кто тебе сказал, Тидей, что я собираюсь его выбросить?

Тидей. Так оно было всегда.

Аргия. Было, верно. (После паузы.) Может быть, еще будет. А может быть, нет. Перед отъездом Полиник предложил мне стать его женой.

Тидей. И ты…

Аргия. И я согласилась.

Тидей. Видишь себя царицей Фиванской?

Аргия. Почему бы нет, мой бедный молочный брат, почему бы нет…

Приоткрывается дверь. Слышно почтительно покашливание.

Аргия.(Раздраженно.) Ну, что там еще?

Голос из-за двери. То есть, значит, великодушно прошу извинить, но…

Аргия. (Громко и нетерпеливо.) Говори, живей, болван!

Голос из-за двери. Я в том смысле, что вас тут, просют. Я говорю, никак не возможно, а они бранятся, дерутся даже.

Голос прерывается. Слышится лишь сдавленный писк. Появляется Полиник.

Полиник. Аргия, я… Мне нужно поговорить с тобой.

Аргия. (Притворно зевая.) Что, вот прямо сейчас? А нельзя попозже? А вообще, это даже хорошо, что ты пришел. Правда, Тидей? Сегодня вечером мы непременно что-нибудь придумаем.

Полиник. Аргия, я не пришел. Я только что приехал из Фив. Меня едва пропустила охрана. Аргия, дело очень важное.

Тидей. (Нарочито оживленно.) То-то я слышал какой-то шум! Так это тебя не пускали! Сказал бы, что ко мне, тебя бы сразу пропустили.

Полиник. (Не глядя в его сторону.) Аргия, еще раз говорю, сейчас не до шуток. Не могла бы ты отослать своего дружочка погулять? Мне кажется, он скучает.

Аргия. (Высокомерно). Тидей – мой брат. Молочный.

Полиник.(Выходя из себя.) Но по-моему, тебя уже не кормят грудью. (Поворачивается к Тидею.) Уж не знаю, как вас, молодой человек!

Тидей в ярости выхватывает меч. Полиник издевательски хохочет.

Полиник. Эй, Аргия, прикажи своей комнатной собачонке успокоиться, не то придется оттаскать ее за загривок.

Тидей делает выпад, но Полиник уходит от удара, выбивает меч из рук Тидея, сам он, оступившись, падает и, ударившись головой, теряет сознание. Аргия, до того с лихорадочным интересом наблюдавшая за потасовкой, вдруг с пронзительным криком бросается к лежащему Тидею.

Аргия. (Надрывно.) Тидей! Да что же с тобой, Тидей! Что ты с ним сделал, дикарь! Проклятый дикарь! Тидей, скажи же что-нибудь!

Полиник в ярости бросается к двери, но они в этот момент распахиваются, врываются люди среди них – Адраст, царь Арголиды. Полиник едва не сбивает его с ног.

Адраст. (Взволнованный не на шутку.) Боги милосердные! Что тут опять происходит? Аргия, твое поведение становится… Полиник? Ты здесь? Но ты ведь… Тидей!! Что случилось? Кто-нибудь мне ответит наконец?

Аргия.(Старается говорить спокойно.) Отец, ничего особенного не случилось. Тидей и Полиник немного повздорили. Это случается между мужчинами, ты знаешь. Все уже кончилось. Я во всем разберусь…

Адраст. (Выходит из себя.) Ты разберешься! Ты так разберешься, что волосы дыбом встанут. Полиник, изволь объяснить.

Полиник.(С трудом приходя в себя.) Великий государь, случилось несчастье. Я сейчас все объясню. Клянусь, я об этом не знал, а как узнал, так сразу… Я сам до сих пор понять всего не могу. Пролилась кровь. Я в этом не виноват, но…

Адраст. То есть как это не виноват? К счастью, он, кажется жив, но кровь все равно пролилась. Кто ж виноват если не ты?

Полиник.(Досадливо.) Да я не о Тидее!

Адраст. (В гневе.) Зато я – о Тидее!

Полиник (Неожиданно взрываясь.) Да плевать мне на этого сосунка! Я хотел сказать…

Адраст. Ты… Да как ты… (Слугам.) А ну-ка схватить этого чужестранца. Пусть посидит в подземелье. Небось, остынет.

Слуги уводят Полиника. Тот не сопротивляется. Адраст уходит вместе с ними. Остаются Тидей и Аргия. Аргия в оцепенении продолжает машинально гладить Тидея по голове.

Тидей. (Привстав.) Аргия, мне нужно с тобой поговорить. Я…

Аргия. (Холодно.) Тидей, по-моему, тебе уже лучше.

Тидей. Да. Сейчас все пройдет. Так вот, я хотел сказать…

Аргия.(Вставая.) В таком случае, ступай, братец. Я устала сегодня. Право же, ступай.

Тидей с трудом поднимается на ноги и, пошатываясь, бредет к выходу . У двери останавливается.

Тидей. Передай Полинику. Он еще сильно пожалеет, что не перерезал мне сегодня горло. Теперь – моя очередь. Передашь?

Аргия пожимает плечами и отворачивается. Тидей в бешенстве хватает ее за плечи, разворачивает лицом к себе.

Тидей. Ты слышала, что я сказал?!

Аргия. (Силясь освободиться.) Тидей, как ты смеешь?!

Тидей. (Распаляясь.) Отчего же, сестрица?! Я ведь не прошу, чтобы ты спала со мной, извивалась, как змея, шептала на ухо непристойности, чтоб ты танцевала голая на столе, как ты это делаешь с этим ублюдком Полиником. Я только прошу передать. И все!

Аргия. (Спокойно.) Хорошо. Передам. Ты слышал? Теперь отпусти. Отпусти, или я позову людей.

Тидей отпускает ее, почтительно кланяется и уходит.

IX

Полумрак. На сцене вновь Креонт  и  Антигона.

Антигона. Аргия. Почему-то мужчине легче считать, что во всем повинна женщина. Я знаю, Полиник и сам полагал, что всю эту кровавую похлебку заварила именно она. Экая чушь! Да, она тщеславна и глупа…

Креонт. (Насмешливо, в тон ей.) Ибо тщеславных и умных женщин просто не бывает в природе…

Антигона. (Не слушая его.) Да, она изобретательная бездельница, считающая сладострастие признаком незаурядности. Из тех, кто все движения соразмеряют с тем, возбуждают они мужчин или нет.

Креонт. А есть иные? Просто не у всех это получается.

Антигона. Да, она наверняка втайне мечтала пройти по улицам поверженного града…

Креонт. Об этом мечтают те, кто может себе это позволить. Она – могла. Вообще, ты несправедлива к ней. Она впрямь незаурядна.

Антигона. В чем же? Ну да, она умела сбросить с себя одежды так, что мужчине начинало казаться, что она это делает впервые. Но таких красоток, как она…

Креонт. Да полно, она не была красивой, ее трудно назвать даже просто привлекательной. Но она резонно считала, что искусство быстро и в нужное время вызывать страсть никак не связано с цветом глаз, чертами лица и линией бедер. Привлекательность – последняя надежда тех, кто лишен изобретательности.

Антигона. Ты все знаешь, дядюшка Креонт.

Креонт. Кому-то же надо все знать…

X

На сцене Полиник. Сидит на полу, сцепив колени.

Полиник. Как глупо все получилось! Чехарда нелепостей. Может случиться война, или уже случилась, я должен быть там, в Фивах, а я – здесь. Да еще в этой идиотской норе. (Вскакивает.) Зачем я здесь? Чтобы рассказать о смерти Кианиппа? Торопился, гнал колесницу. Чтобы с выражением скорби поведать о смерти того, к кому всегда был глубоко равнодушен, более того, убил бы сам, очутись тогда в корчме. И что дальше? Принесшему дурную весть грозит немилость, но принесший дурную весть своевременно со временем будет помянут добром. Не этого ль ты желал, Полиник, сын Эдипов?

Входит Адраст. Полиник поначалу не замечает его, затем в смущении вскакивает.

Адраст. (Подчеркнуто высокопарно.) Полиник, сын Эдипов, отпрыск рода Кадмов. Верно ли я назвал тебя?

Полиник. Боюсь, что да.

Адраст. Боюсь также, что тебя трудно назвать учтивым гостем.

Полиник. Ваша правда, государь. Однако…

Адраст. (Перебивает его.) Если вообще возможно назвать гостем человека, который среди ночи пришел незваным в чужой дом, затеял какую-то поножовщину и…

Полиник. Да, но Тидей…

Адраст. Тидей живет в моем доме. Его происхождение столь же мало касается тебя, как твое – его. Полиник, что бы ты стал делать с чужестранцем, который ночью ворвался бы в дом твоего отца, оскорбил твою сестру, чуть не убил ее молочного брата, если б таковой был, грубо толкнул твоего отца? Увы, ответ очевиден. Ты ставишь меня в сложное положение, Полиник. Арголида – не данник фиванских царей. Прощать такие выходки, значит покрывать позором не только себя, но свой народ.

Полиник. Делайте со мной что хотите Мне все равно.

Адраст. Все равно тебе будет в могиле. Ты же покуда вне ее, хотя она уже почти вырыта. Ты, между прочим, знаешь, почему ты все еще жив?

Полиник равнодушно пожимает плечами.

Адраст. (Повышает голос.) Так знаешь или нет?

Полиник. Не знаю. Я же говорю, мне все равно.

Адраст. Однако я скажу, ибо не очень верю, что тебе так уж все равно. За тебя попросила Аргия. Женщины неразумны, сколько живу, столько в этом убеждаюсь.

Полиник. Аргия? (Равнодушно.) Никогда бы не подумал.

Адраст. Тем не менее, это так. Я же сказал, женщины неразумны. И тем более разумными надлежит быть нам, мужчинам. (Смягчается.) В какой-то степени я ведь даже могу тебя понять, порой трудно собой вовремя совладать. У меня ведь тоже сын, чуть моложе тебя. И тоже вспыльчив сверх меры. Кстати, Кианипп сейчас у вас, в Фивах. Боюсь, не случилось бы с ним беды. В городе смута, говорят.

Полиник. (Потрясенно.) Кианипп?! Вы сказали – Кианипп?…

Адраст. Да, Кианипп. Ничего, все обойдется. Я – о другом. (Торжественно.) Полиник, ты просил у меня в жены мою дочь Аргию. Так вот, я даю свое согласие. Хотя, признаться, сегодняшняя выходка…

Полиник. Так вы ничего не знаете?!

Адраст. (Самодовольно.) Все, что мне нужно знать, я знаю.

Полиник. Я говорю о Кианиппе.

Адраст. (Обеспокоено.) А что я должен знать о Кианиппе?

Полиник. (Взволнованно, сбивчиво.) Великий царь! Я затем и приехал сюда. Случилось несчастье, великий царь. Горе случилось. Три дня назад в Фивах убили Кианиппа…

Адраст. (Машинально продолжает улыбаться, отступает на шаг.) Погоди, что ты говоришь. Убили… Убили? Моего сына?

Полиник.(Торопливо, боясь, что его опять перебьют.) Да. И не только его. Их было семеро. Кианипп, Капаней, и еще кто-то, я их не знаю. Случилась ссора в корчме… Кианипп говорил очень дурно о нашей семье. О моей матери. Нечто ужасное. Этеокл это слышал. Наверняка он не хотел убийства. Этеокл! Вы знаете, он мухи не обидит. Но так случилось. Меня там не было, вы знаете, я был в дороге. Когда узнал, решил ехать сюда. Может, я не прав. Но может случиться беда. Большая беда.

Адраст. Ах вот оно что! Беда, говоришь, может случиться! А то, что убили моего сына – не беда?! Это – мелочь?!

Полиник. Я этого не сказал.

Адраст. Ты, брат убийцы моего сына, пришел мне все рассказать? Ты или непроходимо глуп, или безрассудно храбр, или изощренно хитер. Клянусь, если бы не Аргия…

Полиник. Я уже сказал, что не участвовал во всем этом, и…

Адраст. Потому что тебя там не было! Допустим, так. Но если б ты там был?

Полиник. (Сдержанно.) Напомню: мою мать назвали шлюхой. Теперь попробуй ответить на этот вопрос сам, Адраст, сын Талаев.

Адраст вдруг ссутулился, махнул рукой и обессилено сел на пол.

Адраст. По крайней мере хоть не трус, будь ты проклят. Хоть не лжешь. Поди прочь. Сейчас я хочу быть один.

«Да, но я в темнице, я не смогу выйти отсюда…»

Адраст. Прочь! Я сказал – прочь!! (Адраст перешел на жалобный, плачущий крик.) Сможешь. Тебя выпустят. Еще бы не выпустили! Ступай к Аргии, она ждет. Сегодня она станет твоей женой. Расскажешь ей, только не сейчас, утром, когда она насытится. Покрытая телка легче переносит боль.

XI

Полумрак. На сцене Креонт и Антигона.

Креонт. Так оно, насколько я знаю, и произошло. Царь Адраст благословил молодых, и никому из присутствовавших не пришло в голову, что перед ними человек, потерявший сына. Это, кажется, называется – государственная мудрость. Мучили его угрызения совести? Разумеется! Покажите мне хоть одного мерзавца, которого они бы не мучили. Угрызения совести означают всего лишь, что человек ведает, что творит.

Антигона. Кстати, давно хотела спросить. А тебя они мучают, Креонт? Ты ведь сказал: всех мерзавцев.

Креонт. Меня?! (Смеется неестественно громко.) Конечно мучают, Антигона! Каждый вечер после ужина!

XII

Сцена освещается. Комната Аргии. Расстеленное ложе. Аргия и Полиник. Аргия лежит, раскинув руки. Полиник сидит рядом с ней.

Аргия. Не понимаю, почему это тебя удивляет? Нет, если тебе угодно, я могу, прямо сейчас, в постели произвести траурную церемонию. Даже с удовольствием, если это тебя возбуждает.

Полиник. Тебе не жаль своего брата?

Аргия. Жаль? Да мне всех жаль. Я вообще хочу, чтоб все жили вечно и никто бы не умирал, кроме, может быть, нищих и прокаженных. Но, знаешь, каждый почему-то умирает. Каждый день кто-нибудь да умрет. И, ручаюсь, никто из тех, кто умрет сегодня, не скажет: а не помереть ли мне сегодня. Последние годы Кианипп вызывал у меня страх. И ничего более. Он был жесток, как вепрь, вид крови приводил его в неистовство. Как-то он убил человека на моих глазах. Просто потому, что не мог остановиться. Из моей жизни уйдет страх, почему я должна скорбеть по этому поводу? Разве я не права? Разве не все думают так же, как я?

Полиник. Не знаю. Моя сестра так бы никогда не сказала.

Аргия. (Презрительно.) Антигона? Ах, эта Антигона! Верно, не сказала бы. Она бы рыдала, не утихая семь дней. Как положено. А думала бы при этом так же, как и я.

Полиник. Не говори так. Она…

Аргия. Она такая же шлюха, как и я. Хотя те, кто с ней спал, как я слышала, от нее не в восторге. От чего же ты тогда на мне женился, такой распущенной и циничной? Женился б на свой сестрице, это ведь, как я понимаю, вполне в духе вашей семьи.

Полиник. Повтори что ты сказала!

Аргия. (Равнодушно.) По-моему ты слышал.

Полиник бьет ее наотмашь ладонью по лицу, сбрасывает на пол с ложа. Затем за волосы рывком поднимает с пола на колени.

Полиник. (В неистовой ярости.) Ты никогда больше ничего не скажешь о моей семье! Никогда. Поняла?!

Аргия. (Вытирает ладонью разбитую губу.) Поняла, мой суженный. (Смеется. Вначале едва слышно, затем громче, затем хохочет во все горло.) Ну разве что мне еще раз захочется, чтобы меня вот так – за волосы и на колени. Мне это даже понравилось, суженный мой. Так со мной еще никто, ты слышишь, суженный мой? Я этого никогда не забуду.

Полиник. (Отворачивается.) Понравилось?

Аргия. (Разом перестает смеяться.) О да! Возможно, я еще захочу. И ты это сделаешь. Но уж только когда я сама попрошу…

XIII

Полумрак. На сцене Креонт и Антигона.

Креонт. Дальше? Дальше была война, деточка. Полиник оказался прав: мы ее получили. Весной армия аргивян перешла Коринфию и осадила крепость Кадмея. Войне даже дали название – «Поход семерых». Потому что войско вели семеро полководцев. Седьмым был Полиник. Он вместе с Тидеем и осадил Кадмею… Кадмея держалась сорок один день, Из семерых аргосских полководцев четверо сложили там головы. Я командовал обороной города. В конце концов они ее взяли, и сожгли до последней головни. В живых не осталось никого. Никого! Попробуй представить себе, моя чувствительная Антигона, что это значит: из целого города – ни единого живого человека.

Антигона. Ну один-то остался, дядюшка Креонт! И по-моему, неплохо себя чувствует. Никогда не могла понять, почему армии гибнут, а те, кто ее ведет, остаются невредимыми. Объясните мне как-нибудь на досуге.

Креонт. Антигона, можешь мне не верить, но я, честное слово, не знаю, как я остался в живых. Однако, дальше. Полинику очень уж хотелось первым придти к вратам Фив. Он и пришел. Придти-то пришел, но сил у него уже не было не то что бы на штурм, даже на простую осаду. Да и воины его уже не слишком рвались в бой. Более бесславной войны не видал свет: у нападающих нет сил нападать, у обороняющихся нет сил защищаться. Все окрестные деревни были выпотрошены, скот угнан, люди разбежались, дома разграблены. Остановить все это было немыслимо, нет человека более одержимого, чем мародер. Потому что мародерство – не алчность, а нормальная, сопутствующая войне болезнь. У мародера, в отличие от солдата, простые и понятные цели. У войн не бывает счастливых концов. И победитель, и побежденный плачут, хоть и по-разному и не одновременно.

Полинику оставался выбор: либо дозволить солдатам творить то, что они творили, либо попытаться их урезонить и в ответ заполучить бунт. Однако Полиник решил попытать счастья иначе. Не знаю, сам он такое придумал, или кто ему подсказал. Решить судьбу города поединком. Аргивяне, естественно, не возражали.

Этеокл владел им много хуже Полиника. Точнее, вообще никак не владел, и уж Полиник-то это знал. Парень он был не трусливый, но к оружию тяги не имел ни малейшей. И еще Полиник знал, что Этеокл от поединка отказаться не сможет. Не знаю, что он думал тогда о братских чувствах. Я, впрочем, его не осуждаю, наверное, сам вел бы себя так же.

В Фивы был послан гонец… Кстати, за день до поединка произошла одна история. Тебе она покажется пустяковой. Тебе вообще все, что не касается твоей семьи, кажется не стоящим внимания. Верно?

Антигона. Говори, Креонт, говори. Твое очередное тайное паскудство, которое теперь скребется и просится наружу?

Креонт. Как угодно. Так вот, в тот день привели двоих лазутчиков. Их схватили на окраине. В городе, из которого бегут жители, чужие не могут не привлечь внимание. Спросили, что им надобно. Мужчина принялся путано объяснять, а потом, оборвав речь, схватил девочку за руку и бросился бежать. Их настигли, стремление настичь жертву почему-то придает много больше сил, чем стремление спасти свою жизнь. Мужчину избили до бесчувствия, а девочкой – попользовались. Видно патриотизм придал им сил, потому что она была почти растерзана. Почему-то особое остервенение вызвало то, что она оказалась глухонемой. Любое увечье гонимого – лишний раздражитель для гонителя. Непонятно зачем, их привели к Этеоклу…

XIV

Сцена освещается. Креонт, Этеокл, Незнакомец и Глухонемая девочка. Незнакомец говорит тихим, сиплым голосом, то и дело содрогается от приступов кашля. Девочка дрожит от ужаса. Креонт сидит в стороне.

Этеокл.(Стараясь глядеть в сторону.) Откуда вы?

Незнакомец. Из деревни.

Этеокл. Как она зовется, ваша деревня?

Незнакомец. Никак она не зовется. Нету ее больше.

Этеокл. Как это нет? Куда она девалась?

Незнакомец. Сожгли ее.

Этеокл. Кто ее сжег?

Незнакомец. Огонь сжег.

Этеокл. Я спрашиваю, кто именно сжег. Фиванцы, аргивяне?

Незнакомец. Откуда нам знать. Пришли люди, стали жечь, так и сожгли.

Этеокл. Где была деревня?

Незнакомец. Возле Кадмеи. Прямо у Рыжего ручья.

Этеокл. Значит то были люди Полиника?

Незнакомец. Откуда ж нам знать. Они как-то не говорили об этом. Они как-то вообще мало говорили. Сожгли деревню и ушли.

Этеокл. А ты сам-то думаешь, кто?

Незнакомец. Сам-то я думаю, что жить мне больше негде. И есть больше нечего. А о чем еще прикажете думать?

Этеокл. Ты дерзок. Ты знаешь, кто я?

Незнакомец. По всему видать, большой человек.

Этеокл. Отчего ж ты дерзок? Тебе жить не хочется?

Незнакомец. Еще как хочется. Да что толку. Все равно убьют. Девчонку жалко, она ведь…

Этеокл. Вы лазутчики?

Незнакомец. Не знаю. Слово какое-то мудреное. Если лазутчиками у вас зовут тех, кому податься некуда, стало быть, лазутчики.

Этеокл. Кто вас послал сюда?

Незнакомец. Нужда.

Этеокл. Что вы здесь делали?

Незнакомец. Искали, куда податься.

Этеокл. Ты сказал, что искали родственников. Но не смог сказать, кто они, эти родственники. Почему?

Незнакомец. А я не знал. Но думал, авось найду в городе родню.

Этеокл. Отчего же бросился бежать?

Незнакомец. Страшно стало, вот и бросился. Думал, убегу.

Этеокл. Ты знаешь, что с тобой сделают?

Незнакомец. Что тут знать. Убьют.

Этеокл. В лучшем случае. Смерть разная бывает.

Незнакомец. Смерть бывает одна.

Этеокл. Похоже, ты вообще ничего не боишься.

Незнакомец. Смерти боюсь. Потому что не знаю, что это такое, смерть. А что такое боль, я знаю. Любую боль перетерпеть можно. Дозвольте, однако, кое о чем вас попросить.

Этеокл. Проси.

Незнакомец. Меня убейте, коли так нужно. Можете убить сразу, можете – по частям. Это – опять же, как вам нужно. Девчонку отпустите. Она ни в чем не виновата. Не дочь она мне, просто пристала по дороге.

Этеокл. Ни в чем не виновата. А ты, значит, виноват?

Незнакомец. Конечно, виноват.

Этеокл. Так ты все-таки лазутчик?

Незнакомец. Я же сказал – лазутчик.

Этеокл. Что же ты делал?

Незнакомец. А что лазутчики делают?

Этеокл. Лазутчики? Вынюхивают, выведают.

Незнакомец. Так вот, я вынюхивал и выведывал.

Этеокл. И что ты выведал?

Незнакомец. Все, что нужно. Что силенок у вас никаких нету. Для этого большого ума не нужно. Пара глаз, пара ног.

Этеокл. Так они по-твоему смогут захватить Фивы?

Незнакомец. Не смогут. У них тоже силенок нету.

Этеокл. Это тебя, похоже, забавляет. Тебе что, весело?

Незнакомец. Что тут веселого? Когда бессильный бьет бессильного, крови от этого меньше не бывает. А срама – больше.

Этеокл. Так ты издеваешься надо мной? Просишь за девку, а сам издеваешься!

Незнакомец. Как же я, помилуйте, над вами могу издеваться? Вы спрашиваете, я отвечаю. Как мой слабый ум подсказывает, так и отвечаю. Издеваются победители. А какой же я победитель!

Этеокл. (Выходя из себя.) Ты не победитель, ты изменник! Вы оба изменники! Аргивяне сожгли твою деревню, а ты работал на них. Ты умрешь плохой смертью. Хуже не бывает!

Незнакомец. Бывает. Смерть, которой умер твой отец…

Этеокл. Вот как! Опять же, просишь помиловать девчонку, а сам оскорбляешь.

Незнакомец. Разве я оскорбляю? Я – жалею. Сохрани судьба быть сейчас на твоем месте…

Креонт приподнимается, подходит к Незнакомцу, смотрит на него в упор.

Незнакомец. (Равнодушно.) Что вам, сударь?

Креонт. Так ты в самом деле не узнал меня, или сделал вид?

Незнакомец. Меня отец учил: узнавать нужно тех, кто хочет, чтоб его узнали. А по вас ведь, господин, не поймешь, хотите вы того или нет. Так я и не узнал. Так, на всякий случай.

Креонт. (В сторону.) А ведь я и сам не сразу узнал их. Признаюсь, ни разу не вспомнил их, хотя должен был. А встретились мы в то ужасное утро, на другой день после падения Кадмеи…

Аргивяне ворвались в город там, где мы их не ждали. Нас прижали к воротам, затем ворота распахнулись… Камень из пращи смял мне шлем и едва не размозжил голову. Я потерял сознание. Очнулся от жажды и отвратительно густого дыма, застлавшего все вокруг. Голова болела так, словно под черепом тлела непотухшая головня. Открыл глаза и первое, что увидел, – детское лицо, круглое и смуглое…

XV

Темнота. Креонт и Девочка. Креонт лежит ничком. Девочка с любопытством склоняется над лежащим. Появляется Незнакомец.

Незнакомец. (Нетерпеливо и раздраженно.) Ну-ка, что еще там? Что ты там еще высмотрела несносная девчонка? Вот тоже невидаль, мертвец! Этого товара нынче в городе – хоть завались. Одежонка на нем неплохая, конечно, но вся в крови. А кровь мертвеца тянет в могилу, не тронь одежду, меченую кровью. И вообще, война плохая разжива. От любого добра мертвечиной тянет. Пока к ней не привыкнешь, кишки выворачивает. А как привыкнешь, другая напасть придет, еще похуже. Вообще, войну, по-моему, затевают те, у кого в постели с бабами не ладится… (Приглядывается к Креонту.) Э, да он живой. (Присвистнул.) Это хуже, мертвецы народ более пристойный. Пошли отсюда, пусть себе помрет, ему же лучше будет.

Креонт. (Говорит с трудом.) Они ушли?

Незнакомец. О ком вы спрашиваете? Те, кто жил в городе, те никуда не ушли. Где положили, там и лежат. Они вам не помогут. Те, кто пришел со стороны Нимеи, тоже здесь, только чуть подалее, вверх по ручью. Они вам помогут, конечно, да, боюсь, не так, как бы вам хотелось.

Креонт. Помоги мне ты. Это ведь не трудно.

Незнакомец. Во-первых, это еще как трудно. Во-вторых, не вижу я резона вам помогать.

Креонт. Я мог бы отблагодарить тебя.

Незнакомец. Потому-то и не вижу резона. Вот этой девчонке я помогаю именно потому, что она, хвала богам, ничем меня отблагодарить не может. Нету ничего ненадежней человеческой благодарности. Я вас не выдам аргивянам, это и будет моя помощь. Помогите себе сами, коли язык болтает, значит, и ноги пойдут. А мы идем в Фивы, да по такому делу, о каком вам знать вовсе ни к чему. На том прощайте. А желаете непременно благодарить, благодарите богов. Они далеко, им не страшно.

Незнакомец и Девочка уходят. Креонт со стоном откидывает голову. Однако Девочка вскоре крадучись возвращается. Подходит к лежащему Креонту, присаживается на корточки.

Креонт. (Со злобой.) Ну, что тебе еще! Поди прочь, вшивая идиотка!

Девочка , не понимая его, радостно мычит. Протягивает ему хлеб.

Креонт. (Все еще раздраженно.) Я… Я не хочу. Ступай. Хотя… (Не отрывая глаз от хлеба.) Хотя, оставь.

Креонт пытается подняться. Девочка и изо всех сил старается ему помочь. Креонт наконец поднимается, но тут же со стоном садится обратно. Девочка испуганно трясет головой, одной рукой тычет в сторону, другой выразительно поводит рукой по горлу.

Креонт. Они там? Аргивяне?

Девочка сначала непонимающе смотрит на него, затем утвердительно трясет головой.

Креонт. Хорошо говорить с глухонемыми. Всё понимают, но не кричат об этом.

Негромко смеется. Девочка, глядя на него, тоже издает что-то похожее на смех. Продолжая смеяться, оба поднимаются на ноги. Креонта сильно качает.

Креонт. Ну и куда теперь?

Девочка слоняет голову набок, затем вытягивает одну руку вперед и быстро перебирает двумя пальцами другой руки, изображая быстро идущего человечка.

Креонт. Там – дорога? Дорога на Фивы. Да?

Девочка неуверенно кивает. Появляется Незнакомец.

Незнакомец. Эй! Сколько прикажешь тебя ждать?»

Девочка испуганно кивает и подбегает к нему.

Незнакомец. (Глядя исподлобья на Креонта.) А вы, господин, оставили бы ее в покое. Больно много чести для нее, убогой!..

XVI

На сцене вновь Креонт, Этеокл, Незнакомец   и  Девочка.

Креонт. Да. Странно, но я действительно так ни разу и не вспомнил про них. Как-то не до того было. Обязан ли я ей жизнью? Возможно и нет, возможно, я выкарабкался бы сам. Но мне почему-то хочется считать, что обязан… (Поворачивается к Незнакомцу.) Ты тогда ошибся, старик, что не помог мне. Может, живым был бы.

Незнакомец. Позвольте мне в этом усомниться, господин хороший. Мне кажется, наоборот, давно бы уж гнил в канаве с раскроенной башкой. И потом, отец мой опять же говаривал: помогать сильному – все равно, что тигра из болота вытаскивать.

Креонт. Ну а как же – жалость?

Незнакомец. Как вы сказали? Жалость? Знаете, мне было жалко моих овец. Они сгорели заживо в овчарне, потому что не смогли отворить калитку, понимаете? Эти тупые овцы, они ждали, когда это сделаю я. Я бы и сделал, но люди, что жгли деревню, били меня кнутом по коленям и валили на землю, как только я дотягивался до щеколды. Потом один из них подошел к калитке и сказал: Поди к своим овечкам, коли так хочешь. Я понял, что если я зайду, они меня обратно не выпустят. И я стоял и слушал, как они кричали, мои овечки. Можете считать меня бездушной тварью, но мне никогда и никого не было так жаль, как моих овечек. И потом, – на все – перст судьбы. Ежели б я вам помог тогда, все сложилось бы иначе. И вы, возможно, не были бы сейчас таким важным господином. Хотя вот ее (Кивает на Девочку.) – мне тоже немного жаль. Помогите ей. Она-то вам, помните? хлебушек…

Креонт. Я помню. (Подходит к Девочке.) А ты? Помнишь меня? Ме-ня! (Тычет себе пальцем себя в грудь.)

Девочка молчит, прижимается к Незнакомцу.

Незнакомец. Помнит, как не помнить. У увечных память хорошая. Боится просто. Так как же насчет нее?

Креонт. Подумаю. Обещать не буду. Она ведь не виновата?

Незнакомец. Уж вы подумайте. Ежели и виновата, то свое получила. Куда уж больше…

Незнакомца и Девочку уводят. Остаются Этеокл и Креонт. Некоторое время оба молчат.

Этеокл. (Равнодушно.) Что думаешь делать с девчонкой?

Креонт. (Отвечает не сразу.) Ничего не думаю. Пожалуй, отпущу.

Этеокл. Но ведь…

Креонт. (Неожиданно выходит из себя.) Что – но ведь? Она преступница?! Это глухонемое создание надо всенародно обезглавить?! Перерезать ее тощее горло в назидание другим? Ты так полагаешь, добрый царь?!

Этеокл. Нет, не полагаю. Я хотел сказать, в городе голод. Она все равно не выживет одна.

Креонт. Значит, распоряжусь отпустить и старика.

Этеокл. (Удивленно.) Но на нем вина, ты знаешь.

Креонт. Что ты заладил – вина! А на ком ее нет? На войне все виноватые.

Этеокл. В городе наверняка еще есть люди Полиника.

Креонт. Разумеется, есть. (Смеется.) Это уж точно. С одним из них я говорил сегодня утром. Собственно, я шел сюда с тем, чтобы как раз сказать тебе об этом.

Этеокл. Где его задержали?

Креонт. Его не задерживали. Он пришел сам. Его даже едва не пристукнули на месте. А не пристукнули только потому, что вел он до себя до нелепости важно и многозначительно. Когда его привели ко мне, он тоже не желал ничего говорить и требовал доказательств, что говорит именно с теми, кто ему нужен. Пришлось пару раз огреть его кнутом, после чего он сразу стал много проще и понятливей.

Этеокл. Что ему нужно?

Креонт. Кое-что передать. Хочешь знать, что? Полиник требует поединка. Хочет скрестить меч с царем фиванским.

Этеокл. То есть, с тобой?

Креонт. Разве я царь фиванский?

Этеокл. Но…

Креонт. Если ты считаешь, что царь я, то я готов драться с Полиником. Тем более, что он вообще-то назвал именно мое имя. Так как?…

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

XVII

Появляются Полиник и Тидей. Оба крайне возбуждены. В особенности Тидей, хотя он пытается скрыть волнение.

Тидей. Я тебя третий раз спрашиваю! Полиник! Между прочим, ты мог бы быть повежливей. Нет, я, конечно, понимаю, однако ведь…

Полиник.(Делая вид, что только что услышал его.) Что?! Прости, я не расслышал.

Тидей. Не расслышал! Ладно, спрашиваю в четвертый раз. Я говорю: он что, в самом деле так славно владеет мечом, или это просто люди болтают? А то ведь их послушать, так ему, вроде, и равных нет.

Полиник.(Не отрываясь, глядит в сторону.) Не сказать, чтоб уж так славно. Но умеет.

Тидей. Ты с ним справишься?

Полиник. Думаю, да.

Тидей. Думаешь. А тебе… (Вдруг приблизился вплотную и заговорил шепотом.) Я говорю, тебе не жаль его? Все ж таки родня, какая-никакая.

Полиник. (Раздражаясь.) Тебе-то что до того?

Тидей. (Тоже распаляясь.) Да уж есть кое-что. Я ведь должен решить, что мне-то делать, ежели вы надумаете пасть друг дружке в объятия. Не присоединяться же к вам третьим.

Полиник. Не болтай ерунды. (Снова отворачивается. Нервно ходит взад- вперед.) Скоро начнет смеркаться. Неужели он не придет?

Тидей. Послушай, а может, он не придет?

Полиник. А ты бы чего хотел?

Тидей. Чего бы я хотел, я тебе пока не скажу. Чтоб не расстраивать. Вот выживешь сегодня, тогда скажу.

Полиник. Можешь не утруждаться, я и так знаю. А придти он придет. Не может не придти. Другое дело, что у него будет на уме. Он нарочно тянет, чтоб вывести меня из себя, я знаю. Я вообще знаю все его шакальи…

Тидей вдруг взмахом руки перебивает его.

Тидей. Там… Кажется… Эй, Полиник, глянь туда, там…

Полиник. (Уже не в силах скрыть волнение.) Вижу. Там – то самое… (Напряженно вглядывается.) Что за ерунда. Ничего не пойму. Это же… не он.

Тидей. Вот еще! Что значит – не он! Кто это тогда?

Полиник. Пока не пойму. Чертов туман! Погоди, да это… Это же Этеокл! Ну точно, Этеокл. Какого пса ему здесь надо?!

Тидей. Ну… Может, ему надо с тобой поговорить?

Полиник. (Взрывается.) Нам не о чем говорить! Не о чем! Святые боги, я этого и боялся.

Тидей. Чего ты боялся? Скажи ты толком. Полиник, я прошу, не морочь мне голову, скажи толком.

Полиник. (Выходит из себя.) Убирайся вон, вот что я тебе скажу! Не твоего это собачьего ума дело, вот что я тебе скажу.

Тидей. Полиник! Да ты… (Хватается за меч, однако тотчас отпускает руку.)

Полиник. (Смягчаясь.) Ладно, Тидей. Сам не знаю, что на меня нашло. Я не хотел тебя оскорбить. Право же, не хотел. Погоди, я сейчас сам во всем разберусь. Не ходи за мной.

Тидей уходит. Слышится приближающийся конский топот. Вскоре появляются Этеокл, Креонт и слуга. Этеокл одет в яркие боевые доспехи. Креонт – в сером плаще с капюшоном, делающим его неузнаваемым.

Полиник. Этеокл! (Кричит, с трудом переводя дух, по-мальчишески визгливо.) Чего тебе тут надо?! Ты шутки собрался со мной шутить?

Этеокл останавливается, смотрит на него, затем кладет ладонь на рукоятку меча.

Этеокл. Нет у меня охоты шутить.

Полиник. А нет, так убирайся отсюда, пока цел! Ишь, прикатил! Тебе не на колесницах ездить, а на осле, задом наперед!

Этеокл. Полиник! Не пытайся меня разозлить. Раньше ты мог это сделать, когда мы были братьями. Теперь мы враги, значит, зла я на тебя не держу. Ты сам хотел поединка. Что ж ты теперь бранишься, как обсчитанная шлюха?

Полиник. (Неестественно хохочет.) Поединка? С тобой?! Ну нет, Этеокл, этого не будет. Если Креонт отказался драться, пусть прилюдно признается, а не высылает вместо себя своего прыщавого племянника. Он бы сыночка своего прислал!

Этеокл силится что-то сказать, но Полиник презрительно машет рукой, обходит его стороною, как некое незначительное препятствие.

Полиник. (Обращается к Креонту, хоть не узнает его.) Эй ты! Да, да, ты! Поди сюда.

Этеокл. Полиник! (Становится на пути, широко расставив руки.) Командовать будешь своими аргивянами. Твоих слуг тут нет.

Полиник. Хорошо, скажи ему сам. Пусть едет в город и скажет еще раз: я требую Креонта. Кре-он-та! И не на вашей балаганной колеснице, а пешком, небось не переломится! Я требовал сюда царя Фиванского. Разве ты – царь Фиванский?

Этеокл. – Я!

Полиник. (Издевательски смеется.) Раскрашенная, пучеглазая кукла, вот ты кто!

Этеокл. Полиник, я еще раз говорю…

Полиник. (Приходит в бешенство.) И я еще раз говорю – нечего морочить мне голову! Если ты не велишь этому нахохленному кретину привести сюда Креонта, все узнают: Креонт – трус, отказался от поединка, выслал вместо себя безмозглого юнца. И не надо пучить на меня глаза, наплевать, нравится или не нравится тебе то, что я говорю! Вообще, не понимаю, что это за тип в балахоне, откуда вообще взялся. Как его зовут?!

Этеокл. Это тебя не...

Полиник. Почему он пялится на меня?! (Вдруг словно прозревая.) Креонт! Это ты! Ты все-таки пришел сюда. Хоть и трус, а решил все же явиться. Ты хотел своими глазами... Ты перехитрил сам себя, Креонт. Сейчас ты за все заплатишь, паук, братоубийца!

Полиник в ярости отталкивает в сторону Этеокла, вырывает из ножен меч. Этеокл хватает его за плечо.

Полиник. Прочь!

Наотмашь бьет его по лицу. Этеокл падает, но, тут же вскочив, бьет Полиника мечом.

Полиник.(Вскрикивает, хватается за бок.) Этеокл! Ты с ума сошел!

Этеокл. Это ты с ума сошел, Полиник! Давно уже! Что ты натворил!

Полиник. Этеокл ты меня ударил... Этеокл, погоди! (Пытается выпрямиться.) Не выпал бы меч, поднять его я уже не смогу. Этеокл, я пришел драться с Креонтом, не с тобой. Почему ты защищаешь его?! Ведь он мужчина. Это из-за него умер наш отец. Наша мать наложила на себя руки тоже из-за него. Погоди... Нет, драться сегодня с Креонтом я не смогу. Нелепость. А когда смогу? Лишь бы не уснуть… Этеокл … Не надо сейчас смотреть ему в глаза. Креонт, где он? Неужели ушел. Убедился что все вышло, как он хотел и ушел?!

Чтобы не упасть, Полиник садится на корточки.

Полиник. Креонт! (Вскакивает на ноги. )

Этеокл, пронзительно крича, бьет его мечом в живот. Полиник, падает на колени, затем валится на спину. Этеокл в оцепенении стоит перед ним.

Этеокл. (В ужасе.) Полиник… Полиник!!!

Полиник. Этеокл, сумасшедший, что ты наделал! Какая холодная трава. Наверное, грязная. Кровь и грязь. Опять пошел дождь. Темная фигура. Кто это? А! Наконец-то ты пришел, Креонт. Ты думаешь, все. Нет больше Полиника? Наверное, ты прав. Нету его. Ты думаешь, ты победил? Не совсем так, Креонт, правда сейчас заключается в том, что я смогу бросить кинжал. Я всегда это делал неплохо. Слушай меня внимательно, Креонт...

Полиник бросает кинжал и откидывается навзничь. Этеокл хватается за грудь и падает. Наступает темнота.

Полиник. (Поднимает в бреду голову.) Кто это? Этеокл? Помоги мне. Очень больно. Мне кое-что нужно тебе сказать. Видишь ли, все не так просто, как тебе может показаться. Ты меня прости, но умом ты среди нас троих не выделялся. Антигона тебя дразнила, помнишь?... Понимаешь, война все-таки закончилась. Ее обязательно нужно было закончить… Погоди, это ты, Этеокл?

Появляется Тидей. Он перешагивает через труп Этеокла и подходит к Полинику.

Тидей. Нет, Полиник. Это Тидей. Этеокл уже испустил дух. Красиво ты его, он даже не мучился. Истинно по-братски. Я любовался. Это – лучшее, что ты сделал в жизни. А вот помочь я тебе смогу. И с большим удовольствием. Помяни меня добром, другой бы оставил тебя подыхать, а я помогаю. Прощай, Полиник, прощай. Я ждал этого и дождался. Аргия будет довольна своим молочным братом. Закрыл бы ты, однако, глаза, что ли...

Запрокидывает голову Полинику и перерезает ему горло. Уходит. Появляется Креонт. Он снимает капюшон. Пристально смотрит на два распростертых тела. Хочет уйти, но останавливается. Садится, обхватив голову руками.

XVII

Полумрак. На сцене Креонт и Антигона.

Креонт. Вот и вся история. Война на этом закончилась. Аргивяне ушли. Сочли, что если убит Этеокл, Арголида отмщена. Воевать более смысла не было. Это и называется: победа. Те, кто сумел дойти, сумел также найти благопристойное объяснение тому, почему они не взяли Фивы. Это нетрудно. А наиболее изобретательные смогут даже доказать, что они победили. Ведь победитель тот, кто громче остальных крикнет: я победил! Самым удачливым из них доведется умереть своею смертью. Про Полиника, ясно дело, забыли. Чужак есть чужак. Даже тело его не взяли с собой. Потому что тело Полиника мешало бы всему тому, что создавало понятие «победа». Все, что для него сделали, это добили, когда у него начались судороги. Правда, добили, как я заметил, вполне охотно.

Антигона. Креонт, ты все это видел своими глазами, ведь так? Ты был там, вместе с Этеоклом и этим… слугой. Так?

Креонт. Нет, Антигона. Я и был тем самым слугой. Полиник меня не узнал. Это что-нибудь меняет? Ни черта это не меняет. Это – мелочь, которая не стоит упоминания. Я бы не упоминал. Но тебе ведь непременно нужна правда! А правда заключается не в том, был я там или не был, а в том, что аргивяне ушли, Фивы – это Фивы, а не груда золы и обгорелых костей. Этеокл умер из-за нелепой случайности. Полиник умер потому, что хотел умереть. Тебе их жаль. Понимаю, мне тоже жаль. Немного.

Антигона. Почему ты не вышел драться с Полиником?

Креонт. Потому что Полиник мог меня убить, вот почему. Было бы глупо. Полагаешь, я трус? Отнюдь. Я умею рисковать жизнью, даже люблю. В начале войны я лез в самое пекло. Но то было начало. Лезть на рожон тогда, когда все удалось, было глупо.

Антигона. Мне сказали, что перед смертью Этеокл произнес: «коли мне суждено стать братоубийцей, то пусть лучше я буду мертвым братоубийцей, нежели живым».

Креонт. (Зевая.) Неужели? Не хочется тебя разочаровывать, но ничего такого Этеокл не говорил. Когда человек блюет кровью, ему не до афоризмов. Вообще, что за обыкновение – вкладывать в уста мертвецов какую-нибудь непременную пафосную нелепицу в балаганном духе. Не следует делать из людей еще больших лицедеев, чем они есть. Нет греха, хуже лицедейства. От придуманных страстей льется настоящая кровь.

Антигона. Ошибаешься Есть грех хуже. Это самообман. Ты лжешь себе, ты без этого не можешь жить. Ты и сюда приходишь потому лишь, что лгать самому себе сподручней на публике. Убедить чужого – все равно что убедить себя. Креонт! У тебя глаза умерли раньше остального тела. Ты – ходячий мертвец, Креонт, царь Фиванский! Я думала, я тебя ненавижу. Как можно ненавидеть тряпичную куклу! Оскаленную, злобную куклу!

Креонт поднимается. Уходя, он останавливается, что-то пытается сказать, но отворачивается и быстро уходит.

Антигона. Ушел. И опять это ужасное опустошение. Только когда он уходит, понимаешь, в каком напряжении он тебя держал все это время. Даже на то, чтобы просто сесть заплакать, сил нет. И ничего не остается иного, как ждать следующего полдня, когда опять отворятся эти проклятые двери и войдет этот человек, который лишил меня силы даже на ненависть. Кстати, сегодня он ушел необычно быстро, даже оставил свою идиотскую скамеечку. Как-то я посоветовала ему подарить ее своей любовнице для подмываний. Пообещал подумать. А вот сейчас – только б не пришел Гемон. Этого я уже не вынесу. Мальчишка вбил себе в голову, что он мне нужен, что он меня спасает, что его щенячье нытье – бальзам на мою душу. Он полагает, что его надуманная ненависть к отцу мне непременно приятна. Понятно, в кого он так самоуверен, непонятно, в кого он так глуп. Впрочем, что мне за дело? Важно другое: я перестала мечтать о свободе. Все радужные картинки тают, как следы на береговом песке. Свобода превращается в сияющий, но неодушевленный кристалл, в дорогое украшение, которое лишь тогда имеет смысл, когда есть с чем его надеть. Свобода желанна тому, кому есть куда податься. Бездомный свободен до первого осеннего дождя, а запах свежего хлеба из булочной оставляет о свободе лишь досаду. (Зябко ежится.) Однако прохладно. Пока. Скоро будет по-настоящему холодно. Однажды Гемон принес сюда жаровню, большую бронзовую утку, доверху набитую чудно тлеющими углями. Поистине, царский подарок. Всю ночь я проспала, ни разу не проснувшись. Но к утру угли погасли, а саму жаровню унес стражник. Стражник (Зло усмехается.) Ты все-таки успел. Изловчился. Не зря ешь хлеб, сукин сын!

Антигона откидывает голову назад, погружается в дрему. Становится темно. Появляется Стражник.

Стражник. Что ты мне хотела сказать, Антигона?

Антигона. Я? (Не удивляясь.) Я ничего не хотела тебе сказать. Впрочем, хотела. (Вызывающе.) Я хотела сказать тебе, дрянь, что с таким рылом, как у тебя, не умирают своей смертью.

Стражник. Поясни мне, что есть своя смерть? Смерть не принадлежит человеку и своей быть не может.

Антигона. Поди прочь. Довольно с меня Креонта с его болтовней. Не доставало тебя. Кстати… (Наконец удивляется.) Кстати, ты же… глухонемой. Ты же глух, как бревно. Почему ты говоришь?

Стражник. На моей работе, деточка, иначе нельзя. На мой работе те, кто слышит, да, боже упаси, еще и говорит, более пяти лет отродясь не жили. Ежели б и ты прикинулась глухонемой, была б на воле.

Антигона. Отчего же тогда… Впрочем, мне-то что. Хоть слепым прикинься. Поди прочь!

Стражник. Хорошо, с кем бы ты хотела говорить?»

Антигона. Ни с кем. Ясно тебе? Ни с кем из живущих на этом свете!

Стражник. Из живущих. А из мертвых?

Антигона. Из мертвых?.(Потрясенно замолкает.)

Антигона вздрагивает и приподнимается. Становится светлее, Стражник исчезает. Антигона трясет головой, отгоняя кошмар.

Антигона. А из мертвых? Из мертвых я бы хотела поговорить с Полиником. Ему – тяжелее всех. (Громко кричит.) С ним встречу ты можешь мне устроить, глухонемая скотина?

Голос Стражника. Он уже здесь. Посмотри вон туда, где окно.

Антигона. (В ужасе.) Нет! Не хочу! Прочь отсюда, я сказала. Прочь!!

Появляется Тень Полиника. Антигона не видит ее.

Антигона. (Шепотом, со страхом..) Ты здесь, Полиник? Ответь, если здесь.

Тень Полиника. Я здесь, Антигона.

Антигона.(Вздрагивает и отбегает в сторону.) Полиник. Прости, я не буду оборачиваться туда, ладно? Мне страшно смотреть на тебя. Я буду сидеть вот так и говорить с тобой.

Тень Полиника. Можешь не бояться, ты меня не увидишь.

Антигона. А ты, ты видишь меня? Полиник, ты можешь видеть меня?

Тень Полиника. Вижу? Не знаю, не могу ответить. Тут – другое. Ты понять не сможешь. Тут – все другое. Тут голая мысль, она ни чем не защищена, не прикрыта, она свободна от желаний, воображения, страха, надежд. Тут нет глаз, ушей, рук, языка. Я просто ощущаю тебя, всю сразу.

Антигона. Ты можешь заглянуть в будущее? Я хотела бы знать, что будет…

Тень Полиника. Нет, не могу. Этого никто не может. Мы так же далеки от божеств, как и вы. Может быть, даже еще дальше.

Антигона. Вы, по крайней мере, свободны.

Тень Полиника. Свободны? От чего? Я не понимаю, что это такое, свобода. Да и прежде не понимал. У живых есть совесть, которую можно успокоить. Живой человек может защититься от боли, мы не можем. Он может сказать: «Я не виноват. У меня не было выбора. Такова воля судьбы. Я искуплю свою вину. Все еще переменится». Мы не можем. Он может закрыть глаза, мы не можем, у нас нет век. Он может, в конце концов, наложить на себя руки, мы не можем, у нас нет рук. Мертвым много трудней, потому что мертвые не могут обманывать себя.

Антигона. Полиник, ты видишь, я уже совсем не боюсь тебя. Ну то есть, почти… Скажи, тебе… хорошо там? То есть, тебе стало легче? Тебе ведь было тяжело здесь.

Тень Полиника. Нет Антигона. Мне было плохо там, у вас, верно. Но тогда я мало что понимал. Вернее, вообще ничего не понимал. Поэтому было плохо. Теперь мне плохо оттого, что я – понимаю.

Антигона. Может быть, все переменится? Для тебя.

Полиник. Может быть. Для этого надо, чтобы меня поскорее забыли. Те, кто мечтает по посмертной славе, не ведают, какую пытку себе готовят.

Антигона. Полиник, ответь мне. Я хочу это знать. Ты простил Этеокла?

Полиник. Простил? Этеокла? (Невесело смеется.) Я же сказал, тут – все другое. Прощение не имеет цены, как прошлогодний снег. Это забава живых.

Антигона. Полиник, а меня ты помнишь?

Тень Полиника. Мертвые только и могут, что помнить. Забывать – это счастье живых. Ты даже не представляешь, какое это счастье – забывать.

Антигона. А Креонт? Сможешь ли ты его простишь?»

Тень Полиника. Что мне теперь Креонт! Мне его жаль. Он не знает, что его ждет здесь.

Антигона. Не знаю. Иногда мне кажется, что знает. Хорошо, а отец? Полиник. Что ты думаешь об отце? Полиник…

Молчание. Тень Полиника исчезает. Становится светлее. Антигона поднимается на ноги. Начинается новый день.

XVII

Освещенная сцена. Креонт.

Креонт. (Говорит нарочито спокойно, торжественно.) Решено, это произойдет сегодня. Как? Я еще обдумаю. Конечно, сам я не пойду. Или пойти? Соберется народ, люди все равно узнают, у примитивных созданий обычно хорошо развита интуиция. Уместна будет небольшая речь. Что-нибудь о твердости к преступившим и снисходительности к заблудшим. Вот только не испортила б она сама какой-нибудь выходкой. Впрочем, пусть, если все пойдет слишком гладко, это вызовет недоверие. А лучше всего, я вообще не пойду, право, лучше.

Сегодняшний день должен поставить точку этой долгой, грязной истории. Умерших не воскресить, каждый получил то, что предписал рок. Этеокл погребен, как герой, прах Полиника прощен и предан земле, Антигона отпущена на свободу. Смуте конец, и конец ей положил я! А смута, Антигона, это отнюдь не только твои убитые братья. Это еще многие тысячи тех, чьи кости обглодали шакалы, потому что сестры, что могли бы их похоронить, были убиты вместе с ними. Когда право убивать и красть принадлежит всем подряд, это именуется смута, а когда лишь строго избранному кругу, – закон и порядок. Война выпускает дурную кровь. Все ли было справедливо? Не знаю. Знаю, что все было разумно, настолько, насколько это возможно на войне. Справедливость только тогда является таковою, пока умещается в рамках рациональности.

Со временем можно будет выдать ее замуж за Гемона. Глупыш готов хоть сейчас. Была б его воля, обрюхатил бы ее, не снимая кандалов. Об этом стоит подумать. Хотя они несопоставимо разные люди, Гемон чувственен, истеричен и глуп, сочетание этих начал делает человека послушным и управляемым. Ему нужна супруга столь же истеричная, менее чувственная и более глупая, чем он, иначе юноша пропал.

Какое это, однако, сладкое чувство – миловать. Один из самых сильных соблазнов власти. Дело нестоящее, но мудрецы говорят: в правильных дозах даже вредное полезно. Главное – не войти во вкус.

Что-то подсказывает мне, что все это время ты ежедневно ожидала моего прихода. И не только от одиночества. Одиночество само по себе ничего не значит, оно, как соль, разъедает лишь там, где есть язва. Похоже, меж нами есть нечто, помимо дальнего родства. Похоже, что во мне есть нечто, чего недостает тебе. Возможно, в избытке, и этот избыток уродлив. Похоже, что вместе нам будет легче и разумней, чем порознь. Чем больше я об этом думаю, тем меньше я в это верю, но перестать об этом думать я не могу. В конце концов, если я ошибаюсь, все легко можно будет поправить.

Я не пустословил, когда говорил, что скорее всего, казню тебя. Еще недавно я не сомневался, что так и поступлю. Ты мешала мне жить, более того, ты и сейчас мне мешаешь. Но тогда я полагал, что все мешающее должно быть уничтожаемо. Теперь полагаю иначе…

Появляется Кретей Идет крадучись, со страхом.

Кретей. Так что, значит…

Креонт. Что, Кретей? Что бы ты хотел мне сообщить? (В сторону.) Кретей, в не столь отдаленном прошлом – владелец, притона «Гнездышко». В тот памятный день оказал услугу, и вообще, показался занимательным. Странная особенность простолюдинов: возвысившись, они мгновенно теряют хорошие качества и столь же стремительно наращивают дурные. Так и он. Сметливость уступила место напыщенному резонерству, зато тяга к злату приобрела неприличный характер. Ворует с простодушием давнего друга семьи. Очень может быть, что рано или поздно придется его принародно обезглавить. Ничто так не сплачивает народ и власть, как обезглавленные чиновники. (Кретею.) Я тебя слушаю, Кретей. Я тебе уже сто раз говорил: важность сообщения определяется самим сообщением, а не твоими надутыми щеками и выпученными глазами.

Кретей. (Мнется.) Дык я в том смысле, что…

Креонт. Вот что, поди прочь. Твоя тупость перестает быть забавной.

Кретей. Я говорю, государь мой, Антигона-то… Да разве ж я знал. Я ж велел глаз с нее не спускать …

Креонт. Она сбежала? Сбежала?! Кретей, худшего дня в твоей жизни не было и не будет. Если сегодня ее не найдут, тебя посадят на кол.

Кретей. Она не сбежала, государь мой. Куда ей бежать. Она… В общем, мертвая она…И когда успела только. Я когда дверь у ней открывал, думал: вот сейчас скажу: помиловал тебя царь-то наш, радуйся! А она – лежит. Буквально, значит, мертвая.

Креонт. (Отшатнувшись.) Мертвая? Антигона?! (Залпом выпивает кружку вина. Успокаивается.) Что, говоришь, с ней случилось?

Кретей. Дык… Я ж говорю, мертвая она.

Креонт. Я спрашиваю, отчего умерла, идиот!

Кретей. Точно не могу знать. По всему видать, отравилась.

Креонт. Отравилась. Где взяла яд? Кто у нее был?

Кретей. Вчера вечером к ней сынок ваш ходил. Гемон. То есть, я не говорю, что это непременно он, я просто…

Креонт. Больше никого?

Кретей. Никого.

Креонт. Что говорит стражник?

Кретей. Что он скажет. Глухонемой он. Прикажете его…

Креонт. Приведешь его ко мне. Позже. Я с ним побеседую. С глухонемыми говорить проще, чем с безмозглыми. Сам ничего у него не выспрашивай. Узнаю, что говорил, убью. Теперь приведи Гемона.

Кретей уходит. Появляется Гемон.

Креонт. (В сторону.) Гемон. Без слов ясно, что это он. К обычной истеричности добавилась агрессивность. Это от ощущения значимости содеянного. (Гемону.) Так зачем ты это сделал, Гемон?

Гемон. (Вызывающе.) Она сама просила меня об этом.

Креонт. Я не спрашиваю, о чем она тебя просила. Я спрашиваю, зачем ты это сделал? Если б она попросила и тебя выпить отраву, ты бы ведь не стал пить, верно?

Гемон. Не тебе об этом судить.

Креонт. (С трудом сдерживаясь.) Я и не сужу. Я просто тебя знаю, вот и все. Хорошо, теперь расскажи, как все это было?

Гемон. Я не стану тебе об этом рассказывать.

Креонт. Станешь. Будет пристойней, если расскажешь без принуждения.

Гемон. Я… Я принес вино с ядом. Так она сказала.

Креонт. Где взял яд?

Гемон. Не твое…

Креонт. Где взял яд, ублюдок?!!

Гемон. (Испуганно отстраняясь.) Мне его дал Кретей. Он не знал, для чего, я ему не сказал. Я просто сказал: мне нужен яд. Он и дал.

Креонт. Это правда? Если неправда, Кретей умрет безвинно.

Гемон. Это правда, отец.

Креонт. Хорошо, дальше.

Гемон. Я принес кувшин. Антигона взяла его.

Креонт. Взяла и все?

Гемон. Нет, не все. Она… поблагодарила меня.

Креонт. Что значит, поблагодарила? Сказала: спасибо, дорогой?

Гемон. (Вновь вызывающе усмехаясь.) Нет. Сказала: теперь поди сюда!

Креонт. Она переспала с тобой?

Гемон. Да! И еще она сказала, что я освободил ее от тебя.

Креонт. А ты поверил. И теперь счастлив. Воистину, нет более мерзкого порока, чем глупость. Ибо все пороки преходящи, кроме глупости. Это я хотел освободить ее сегодня. Я!! Именно сегодня! А ты убил ее, слезливая дрянь.

Гемон. Нет, отец, это ты убил ее. Ты хотел ее освободить? (Истерично смеется.) Да кого ты можешь освободить! Свобода – как раз в том, чтобы не видеть тебя! Ты хотел до скончания века держать ее при себе как живой пример твоей милости. Как безделушку для души. Ты ведь даже не задал себе простой вопрос: а она-то хотела ли этого? Для тебя все и так ясно. Ты истребил ее семью, получил власть, а ее решил оставить в живых для душевного комфорта! Чтобы напиваться не в одиночку, а с тонким собеседником!

Креонт. Браво, сынок! Еще минута, и я поверю, что ты стал мыслить, как мужчина. Я даже почти поверил, что в твоей головенке стали появляться мысли. Одна загвоздка: если б ты был мужчиной, ты бы сделал все что угодно, но не это! Ты бы умер сам, но не дал умереть ей! Ты бы зубами загрыз любого, кто покусился на ее жизнь! А ты принес ей яд. Яд! И поторопился трахнуть ее напоследок, чтоб утереть мне нос. И ушел, подтирая чресла, ушел, оставил ее умирать. Ты и сейчас не понял, что сотворил, и никогда не поймешь, сладострастный подонок!

Гемон. (В бешенстве.) Отец! (Выхватывает кинжал.) Остановись, пока не поздно!

Креонт. Ежели не остановлюсь, что? (Зло смеется.) Поди прочь, не ломай комедию. Оружие в твоих руках – пошлей комедии быть не может. Дай сюда! (Требовательно вытягивает руку.)

Гемон втягивает голову в плечи, но остается на месте.

Креонт. (Примиряюще.) Хорошо, Гемон. Уйди сейчас сам. Просто уйди. Я не хочу никого видеть. Если захочешь, поговорим потом. Не сегодня. Иди. Но кинжал все же оставь, тем более, что он мой как-никак.

Гемон бросает кинжал на пол и торопливо идет к выходу. У двери останавливается.

Гемон. Отец. Она не сказала: освободил от тебя. Я солгал. Она сказала: я хочу вернуться к своим братьям, помоги мне.

XVIII

Креонт поднимает кинжал и подходит к окну.

Креонт. Неужто ударил бы? Разъяренный кролик бывает опасен.

Может быть, ты права, Антигона. Я придумал страшную сказку, но страшные сказки и кончаться должны страшно. А я решил приделать к ней слюняво-розовый конец. Все равно бы ничего не получилось. Но я верил, что все можно поправить. Только ты одна могла сделать это, маленькая девочка Антигона.

Когда твой отец, чудовищно, оболганный, похоронил твою обезумевшую от горя мать, от него отвернулись все, даже сыновья едва не плевали ему вслед. Он покинул Фивы ночью. Все решили: так будет лучше для всех. Самый податливый на свете материал, это человеческая совесть. Всех занимало одно: что будет после Эдипа. Всех, кроме тебя. Ранним утром ты узнала, что отец ушел из дома, тем же утром и ты оставила дом. Ушла одна, ничего и никого не взяв с собой. В этом не было вызова, ты лишь делала то, что нужно было, по твоему мнению, сделать. Ты догнала отца лишь на десятый день. Это был уже почти не человек, в припадке безумия он ослепил себя. Мир не стоит того, чтоб его видеть, сказал он. Услыхав твой голос, он впал в ярость, стал кричать, что тебя подослали убить его. Он прожил еще год, и все это время ты была неотступно с ним, и все это время он категорически не признавал тебя своей дочерью. Даже умирая, он бормотал слова проклятия. И все это время ты была совершенно спокойна, ибо делала то, что считала единственно возможным. Проклятия ты воспринимала так же, как жар и бред больного.

После его погребения тебя едва не убили грабители. Видимо, они давно следили за тобой и были убеждены: скитаться год с безумным слепцом можно только ради какого-то неведомого богатства.

Ты вернулась в Фивы на другой день после того, как аргивяне сняли осаду. Вернись ты днем раньше, твои братья, возможно, были бы живы. Боги распорядились иначе. Иногда мне кажется, они сами не ведают, что творят, эти боги.

Из жалости тебе сказали, что труп Полиника аргивяне забрали с собой. О том, что он лежит непогребенный, ты узнала случайно, но узнав, тою же ночью пошла за городскую стену. Старший караульный прибежал тогда, трясясь от ужаса. Странно, люди более всего боятся тогда, когда никакой вины за собою не видят. Утром послал людей за тобой. Ты все сделала сама, дозорные наткнулись на тебя, перепачканную глиной, с какой-то ужасной раной на плече, на рассвете, когда все было уже сделано. Ушла бы хоть немного раньше, всё бы сложилось иначе. Предавая земле Полиника, ты не задавала себе вопрос: виновен Полиник или невиновен. Ты опять же делала то, что считала единственно возможным.

И при всем при том, ты никогда не была фанатичкой со стеклянными глазами. Ты была весела, насмешлива, не чужда кокетства, любила наряды и вкусную еду…

Вот теперь, Антигона, все закончилось. (Беззвучно смеется.) Теперь я окончательно свободен, я получил то, о чем мечтал годы. Кстати, о чем мечтал? О чем?!! О том, чтобы собирать налоги, затевать войны? О том, чтобы судить и казнить виноватых и безвинных? Выслушивать гимны о себе, сложенные бездарными проходимцами? И все? И вот ради этого, ради этой невообразимой скуки, постылого однообразия столько стараний, ухищрений, хитроумных замыслов? Я вдоволь хлебнул бесчестия и клятвопреступничества. Полагал его пьянящим, запретным напитком, а это оказалось тухлой жижей, от которой сводит челюсти и болит голова. Говорят, цари ближе к богам, чем простые смертные. Пожалуй так. И я знаю, почему. Потому что лишь достигшим высот очевидны вся жалкая суетность помыслов человеческих. Быть самой большой и разукрашенной куклой, не есть еще быть кукловодом. (Отходит к столику, берет в руки кувшин.)… А что, кувшин пуст? Надо бы распорядиться, чтобы… Впрочем, меня, похоже, с трудом держат ноги.

Антигона, девочка моя, ты не должна была этого делать. (Голос начинает срываться.) Пусть прав Гемон, пусть ты никогда не приняла бы того, что я тебе предложил, но ты не должна была уходить из жизни.

Сейчас лучше подойти к окну. (Идет, шатаясь, цепляясь за стены.) Душно. Зачем я отошел от окна? Ах да, налить вина. А вина не было. Или было вино? Нет, определенно, не было. Надо бы, кстати, распорядиться… Вот и окно. Еще недавно я представлял, как из темницы будут выводить Антигону, а я буду стоять у окна… Тс-с, не надо о ней. Ее нет, а говорить о тех, кого нет, – дурной тон, от этого путаются мысли. Мы вообще не станем больше о ней вспоминать, да и не до того будет, столько дел впереди. Нет, все-таки насчет вина хорошо бы… Самую малость еще. Кстати, почему у нас в руке хлыст? Даже смешно. Впрочем, это же не хлыст! Это – кинжал. Тот, что забрал у Гемона. Красивый кинжал. Не этим ли когда-то хотела вскрыть себе вены Иокаста? (Вытягивает вперед обнаженную руку.) Неужели – так? Это – выход? Вытянуть руку, как, наверное, когда-то Иокаста, и – осторожно, лезвием. Сильно не стоит, кинжал отточен что надо. (Осторожно проводит кинжалом выше локтя.) Главное, никакой боли, какое-то легкое, постороннее жжение. Если закрыть глаза, то и крови не видно. Надо зажмурить глаза, а позднее – открыть. (Становится темно. Креонт медленно оседает на колени и ложится на спину.) Вот, наверное, уже можно и открыть. Странно, отчего темно? Неужели я задремал и наступил вечер. Кто это? Кто-то плачет? Помилуйте, сейчас все пройдет. Антигона. Ты видишь меня, Антигона…

Занавес.