Русский мат

Владимир Леонович
                Моим детям и детям моих сверстников

Каждый июнь, после окончания занятий в школе, я уезжал из дома погостить у наших родственников, маминых сестер. Обычно я ездил в Горький.
Этот июнь, после восьмого класса, я гостил у тети Зины в деревне, в Ковернинском районе.
Тетя Зина работала агрономом, и пользовалась огромным авторитетом и любовью.
У её мужа, страдавшего запоями, было хобби - столярное дело, на дому. Вся мебель в их квартире была произведением его рук. Я ходил и рассматривал комнатную обстановку, восхищаясь тем же самым, что ранее приводило меня в восторженное почтение в доме у пестяковского умельца Сизова, отца моего друга, – это были стыковочные швы, которых, можно сказать, и не было, так точно были подогнаны деревянные детали. Поделки таких умельцев превосходили качеством промышленную мебель.
Про запои дяди Миши я узнал понаслышке. Мне же он запомнился мягким,  добрым, и совсем не деревенским.

Меня познакомили с местным мальчиком, и настрого запретили гулять по деревне без его сопровождения. Деревня славилась жестокими молодежными драками. Парни дрались цепными звеньями.
Поднадзорный отдых не оставил ярких воспоминаний, кроме одного. А может,  это одно воспоминание просто затмило все остальные.
Меня в качестве гостя тети Зины пригласили на деревенскую ритуальную свадьбу.
Свадьба длилась два дня. Первая половина первого дня мало чем отличалась от обычных современных свадеб. Торговля невестой. Выкуп. Всякие аттракционы для жениха и невесты, а так же для гостей.
Затем традиционные частушки.  Плясали и пели все вперемежку: и мужчины, и женщины. Я обратил внимание, что не было ни одной матерной частушки.
Привычного всем торта на свадьбе не было. Когда настало время дарить деньги, каждый вставал, произносил короткий тост, выпивал водку - и разбивал дешевую рюмку об пол. Затем вынимал приготовленные деньги мелкими и средними купюрами – и бросал их на пол в разбитое стекло. Кто сколько бросил - установить невозможно.
Через 15 минут пол представлял забавное зрелище.
Свекровь начала укорять невестку в неряшестве, и та вышла подметать пол широким веником.
Затем все гости провожали молодых в натопленную баню. У наших молодых  баня была совсем рядом, на огородном участке, поэтому процессия шла вкруговую. Подружки пели прощальные, тягучие песни.
Гости возвращались после похода к бане и гуляли уже без молодых, и без программы.
На следующий день все гости собрались снова. Тёща вышла к гостям и стала трясти, как знаменем без древка, белой простыней, испачканной в середине чем-то отдаленно похожим на кровь. Ну, такое алое пятно. Будто кровь только что из артерии.
Потом еще немного аттракционов – и опять пляс с частушками.
На второй день мужчины в этом занятии не участвуют. Поют только замужние женщины. И все частушки обязательно матерные. Море частушек. Одна забористее другой. И все разные. За целый день я услышал не более трех повторов.
Частушки особенно пронимали, если их исполняли не матерые тетки, а молодые женщины из сельской интеллигенции.
Женщины пели с такой проникновенной лихостью, словно отводили душу после длительного заточения. Их задор искрился и пузырился, как открытое шампанское.
Каждая частушка была как отдельный мазок художника на большом полотне. И только все вместе они составляли нечто сокровенное, и значительное. Я никогда раньше не испытывал такого возвышенного чувства от народного мата. Мне вдруг стала понятна загадочная для меня движущая сила римских вакханалий. Стадный эффект дает возможность физически, реально ощутить будоражащее единство общественных особей. И мат, в данном случае, был катализатором этого чувственного единства.

Знание государственного языка – это обязанность каждого гражданина. Но, живя в России, ты можешь не владеть русским языком, и всё равно считать себя русским, если ты понимаешь, и принимаешь, русский мат.
Мат нельзя запретить. Не получится.
Мат необходимо защищать от грязной брани и от пошлости. Именно, защищать. И постоянно. Потому, что защитить - тоже не получится.

Лет пятнадцать спустя, я узнал, что мой сослуживец, Ласточкин Виктор Павлович, коллекционирует частушки. У него их было тьма-тьмущая. Я рассказал ему про свадьбу. Его глаза загорелись.
- Вспомни, хоть что-нибудь,- попросил он.
Я вспомнил. Он посмотрел – и попросил еще вспомнить; те, что я вспомнил, у него были. Когда у меня опять ничего не получилось, он попросил меня повспоминать еще, попозже, вдруг что получится.
- Ну, хоть одну новую,- уговаривал он.
Я тогда не понял смысла этого акцента: ну, хоть одну.
Выкроив время на работе, я честно постарался выполнить обещание. Но после нескольких неудачных попыток осознал тщетность своих усилий. Ну, вспомню с огромным трудом еще пару частушек – и что? Опять окажется повтор.
Тут меня осенило. Чтобы с гарантией не было повтора - частушку надо сочинить.
Спустя несколько минут частушка была готова.

Меня мил на сенокос
Через лес в телеге вёз.
При такой лихой езде
Потеряли х… в …зде.

Частушка мне понравилась. Не сама по себе, а именно в том потоке, который обрушился на меня на свадьбе, и запомнился.
Я отдал частушку заказчику. Он прочитал – и вяло поблагодарил. Я ожидал большего, но что есть – то и есть.
Месяца через полтора Ласточкин, сидя со мной в служебном автобусе, начал признательно благодарить меня за ту частушку. Оказалось, что ни у одного из знакомых ему коллекционеров такой частушки не было (еще бы.) Таким образом, на мою частушку он выменял штук десять неизвестных ему частушек. А это при его коллекции было большущей удачей.
Я понял, что моя частушка приобрела ценность в глазах Палыча только за счет мена. Мне стало обидно.
- Палыч, ты ничего не понимаешь в деревенских частушках,- сказал я ему,- ты городской житель. У тебя в руках был эксклюзив. Шедевр. А ты его на десять серебряников разменял.
- Какой шедевр,- говорит Палыч,- так …
Ну, каков! Так и тянет в свару.
Решаю развлечься.
- Хочешь экспресс-анализ?
- Ну, валяй.
- Смотри, вся огромная информативность частушки идет на интуитивном, подсознательном уровне, а короткий текст – всего лишь ключ к шифру, как в яйцеклетке.
Берем начало - «меня мил». Вслушайся, как звучит, какая сокровенная музыка – «меня мил». Ты еще ничего не знаешь о том, что «меня мил», но уже томишься эротическим ожиданием: меня, мил.
А кто такой «мил»? Правильно, это - милый. А милый это не муж, и не любовник, и даже не жених. Милый – это кандидат в спутники жизни, проходящий испытательный срок. Милый, от слова миловаться.
А что такое миловаться? По научному это звучит грубовато – петтинг. Ты знаешь.
Ну, так вот, два миленка едут на сенокос. А сенокос - это нескончаемое море образов. Сенокос - это туманное утро. Это трава по пояс. Это бриллианты росы. А ты? Ты идешь по хозяйски, властно, и размахиваешь косой туда-сюда, туда-сюда – и трава ложиться под тебя. Эротика!
Представь себе, косари идут уступом. И перед тобой баба в холщевой рубахе, под которой ничего нет, чтобы не натирало. Рубаха от пота прилипает к крутым ягодицам, которые ритмично колышутся. И что? Ты думаешь, что сможешь махать своей косой, как попало? Нет. Ты, хочешь - не хочешь, подстроишься под её ритм. Вот тебе и «я иду по росе, я в ей ноги мочу, я такой же как все» – я к той бабе хочу.
А теперь смотри. Или слушай. Они едут через лес. Это значит на дальний сенокос. И сразу тебя поднимают родные просторы. И ты летишь, аки птица.
А лес это еще и укрытие. Укрытие для зверей. Укрытие для разбойников. Укрытие для отшельников. И укрытие для любовников.
Любовникам всегда нужно, чтобы их что-то укрывало: «Знает только рожь высокая». Вот, рожь нужна высокая. А лес, он всегда достаточно высок.
Ну, посади милых в высокую рожь. Они что, колоски будут считать? А тут - лес!
И заметь - они едут. А на чем? Умолчание. Но не на мотоцикле же. На мотоцикле потерять что-нибудь только из кармана можно. Правильно, они едут на телеге – видишь, сколько скрытой и достоверной информации, а это - достоинство любого стихотворения.
А как подан процесс. Потеряли! Вдумайся, чтобы посеять - нужно сеять, чтобы придти – нужно идти. А чтобы потерять, что нужно делать? И ведь, в частушке ничего о реальном процессе не сказано, только результат, - а ты уже все знаешь. Даже знаешь, кто всё начал.
Мил, он сидит с вожжами в руках, ему надо кочки объезжать. Его внимание и руки заняты. А кочки, они возбуждают. Это все деревенские мотоциклисты знают. Хочешь вольную девушку уломать – прокати её по проселку на мотоцикле. И пол дела сделано.
А теперь вспомни, что они потеряли. Х…! А откуда он взялся? Ведь, татары х..м не пенис назвали. Х… - это то, что женщины взращивают из пениса руками и губами.
- Леонович, хватит изгаляться. Уже приехали.
Наш служебный автобус прибыл на полигон под условным названием Метеостанция.
- Ну вот, не успел тебе рассказать о преимуществах женского начала, отраженного в частушке.
- Жене расскажи. И про х… тоже. Мне-то, зачем это рассказывать. А частушка твоя – так себе.
- Вот, я так и знал, что ты не поймешь. Чтобы это понять, надо пожить в деревне. Не погостить, а именно пожить.
Мы прошли проходную.
- Но у тебя, Палыч, есть шанс правильно и достойно оценить частушку.
- Какой шанс?
- Довериться мне.
Следует искусственное молчание.
- А ты что, меняешь ориентацию?
Легкий ржач среди давно прислушивавшихся. Что называется – подставился. Нашим, палец в рот не клади. Все – физики. И все – лирики.
На обратном пути Палыч опять подсел ко мне.
- Сочини еще частушку,- попросил он.
- А ты с чего взял, что я эту сочинил?
Палыч мнется. У него нет доказательств.
- Ну, не сочинил. Так, сочини.
Договорились, что буду ему записывать всё новое, что услышу.
Не довелось.

Нижний Новгород,  декабрь 2014г.

С другими публикациями автора можно познакомиться на странице http://www.proza.ru/avtor/vleonovich сайта ПРОЗА.РУ.