"Только в смерти нашей таится окончательное освобождение".
В городе, как, должно быть, и во всей прибрежной стране, стояла удивительно знойная погода, не принимающая во внимание оповещения настойчивого календаря о последнем дне августа, с которым, по людскому поверью, уходит беззаботная пора. Дальше должна была последовать лишь непрекращающаяся осенняя депрессия, которую кто-то из людей ожидал с распахнутыми дверьми и черничным пирогом, а кто-то считал своим главным страхом, боясь печальных мыслей, стука капель дождя по стеклу и одиночества. Белые дома, высотою едва ли больше трех этажей, в белом городе, казалось, печально покачивали своими выгоревшими на солнце крышами с черепицей цвета октябрьского листопада. Редко где найдется, и на карте, и в памяти, столь жаркая северная столица, славящаяся своей былой схожестью с Константинополем.
Мужчина, рассматривая указатели и сравнивая свои предположения по части перевода с приобретенным полтора часа назад словарем, тыльной стороной ладони вытер пот со лба и закатал рукава рубашки, всё-таки удосужившись снять ненужный в этих местах пиджак. В Риме в день его отъезда шел непрерывный дождь, нагоняя на душу весьма тоскливые ощущения и пряные от ностальгии воспоминания. Если бы ему в апреле не пришло краткого оповещения от так называемой хорошей знакомой, он бы до сих пор не имел понятия, какой год стоит на улице, чего уж говорить о столетии. Как выяснилось, всё описанное далее происходило в первой половине восьмидесятых годов двадцатого века, в том самом десятилетии, когда в Советском Союзе без особого успеха прошла антиалкогольная компания, в пределах Великобритании обосновалась на своем посту «железная леди» с порядком антипрофсоюзных законов, а Германская Демократическая Республика приобрела статус высокоразвитой индустриальной страны. Как много и мало происходит за десять лет того, что постепенно вымывается из памяти.
Нужная дверь, как выяснилось минут двадцать спустя после его поисков, имела то кольцо, которым и следовало оповещать хозяев о своем визите. Грамотнее было бы оставить её вовсе без украшений, чем вешать этот деревянный ужас, но у каждого есть право на свои причуды. Город буквально утопал в зелени, растущей на улицах и выглядывающей из людских окон, сыплющейся соцветиями с балконов и ютящейся в скверах, а он никогда не питал к страсти ботаников теплых чувств. Бросив взгляд на наручные часы и решив, что в половине десятого утра все приличные люди уже находятся вне постели, мужчина трижды постучал, не получив ответ с первого раза. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем дверь приоткрылась, удерживаемая с той стороны цепочкой, и тотчас захлопнулась. Убедившись, что он не представляет собой ожидаемой опасности, на пороге возникла светловолосая хозяйка с не до конца проснувшимся взглядом, тут же бросившаяся ему на шею и затащившая в дом.
— Я получила твою телеграмму, но он о ней не знает. Не думала, что ты приедешь так скоро.
Не видевшись с ним больше года, она и теперь не дала на себя налюбоваться, вернув злополучную цепочку на надлежащее место и скрывшись в спальне. Временами ему казалось, что он был единственным, кто не питал романтических чувств и скверных желаний в отношении жены брата, то ли потому, что у него уже была особенная женщина, то ли потому, что он не любил блондинок. Создания слабого пола со светлым цветом волос казались ему слишком неприятными и легкомысленными.
Поставив на кухне много повидавший на своем веку чайник, до того обитавший в их съемных квартирах, и повесив пиджак, который можно было выжимать, на вешалку, брюнет вернулся в гостиную и тут же принялся мерить её небольшую площадь шагами. Не стоило ему приезжать даже с посланным вперед себя уведомлением. Комната, когда-то уютная, если судить по вязаным салфеткам на журнальном столе и полках книжного шкафа, была заставлена наполовину собранными картонными коробками. Хозяева куда-то спешили и боялись неведанной опасности, раз переезжали так скоро и запирали дверь на три замка с внутренней стороны, хотя можно было обойтись и одним. Пока за наглухо закрытым окном с задернутыми желтыми занавесками обменивались трелью неизвестные ему птицы, он внимательно рассматривал одну из немногих фотографий, сделанных на их свадьбе в прошлом мае. Новоявленная супружеская чета радостно улыбалась, а выражение его, бывшего по воле случая шафером, лица с натянутой гримасой оставляло желать лучшего. Мужчина скривился, возвращая рамку на место; быть может, он и переживал, что не мог изобразить настоящей радости за младшего брата, но никому и никогда не станет в этом признаваться. Он был, став таким под воздействием жизни, упрямым, гордым и вечно, как казалось, недовольным то своим поведением, то окружающими людьми.
— Только ты мог дождаться самого неподходящего момента, чтобы напомнить о своем существовании, — на голос, знакомый с поры юности, пришлось обернуться чисто машинально. За прошедшее время он, когда-то гордо носивший статус виконта, нисколько не изменился: всё те же вечно взъерошенные каштановые волосы, лучащиеся теплотой и уютом карие глаза и нелепые очки в роговой оправе. Таким же он был и двадцать, и тридцать лет назад: время и старение, высокомерно задравшие носы, обходили этих братьев пятнадцатой дорогой. — Мы не принимаем гостей, по меньшей мере, с июня и уже стали забывать, каково это.
Старший итальянец утвердительно кивнул и выключил газ, не понимая происходящего. При разливе кипятка на три чашки в голову пришла было мысль, что им вовсе необязательно было переезжать в Грецию, на Родину новоявленной синьоры, но её тотчас сменила другая. Эти отношения с самого начала не должны были существовать, преследуясь жестким сводом определенных правил, однако настоящая любовь, как известно, не покоряется даже фигуре в черном балахоне. Со стороны эти двое подходили друг другу как нельзя лучше, но в то же время не должны были быть вместе. В тот момент всего уместнее было проклинать августовский вечер, когда их жизненные пути пересеклись.
Вернувшаяся девушка, оглядев обоих, шепотом предложила перебраться в уютные логова гостинных кресел, где обстановка располагала к беседе куда лучше. Устроившись, как агнец божий, на подлокотнике мужа, на уровне его смуглых плеч, она принялась рассматривать гостя с нескрываемым любопытством, словно никогда раньше его не видела, мерно постукивая ногтями по зеленой керамической поверхности кружки. Уже собираясь было напомнить ей о правилах приличия, он открыл рот и тут же услышал вопрос, невольно ставящий в неловкое положение: «В вашем роду по материнской линии не было обладателей темно-зеленых глаз?». Супруг её усмехнулся, пряча лицо в ладонях с золотым обручальным кольцом, а адресат реплики, по всей видимости, выдал свое удивление выражением лица. Блондинка, опуская посуду на приснопамятную вязаную собственными руками салфетку и одергивая задирающуюся блузу, будто бы спросила разрешения мужа ему одним понятным взглядом. «Рано или поздно он всё равно об этом узнает», — маловразумительно ответил он, и девушка с улыбкой протянула гостю левую руку.
Немногие хозяйки готовы провожать посторонних в собственную спальню, где, как правило, сосредотачивается основная часть беспорядка. Она, смутившись, поспешила набросить на незаправленную постель покрывало сочного земляничного цвета и машинально стряхнуть с подоконника с бегонией невидимую пыль. Стены, покрашенные белой краской, неминуемо напомнили бы о стерильной чистоте больниц, не будь его взгляд пригвожден к подножию кровати, где, среди деревянных прутьев, высотою с полтора метра, сладко сопел маленький ребенок. Над выступающими щеками дрожали длинные выбеленные ресницы, а голову, что запросто могла поместиться в ладони взрослого человека, покрывал тонкий, едва заметный слой светлых, как у новоявленной матери, волос.
Едва слышное успокаивающее дыхание на одно мгновение прервалось, когда девушка, приблизившись к кроватке, подоткнула младенцу одеяло и бережно поцеловала его в лоб. Ведь у нее самой не так давно был день рождения, если мужчине не изменяла память, относящаяся к числу не самых верных дам. Она растерянно коснулась мягкими пальцами завитого волоса над ухом, опустив вторую ладонь на крошечное тельце, и сомнений в том, что она могла бы стать со временем одной из самых заботливых матерей, не осталось. В непрекращающейся тишине затаилось особое единение.
— Сколько?
— Двадцать девятого числа ей исполнилось два месяца, — виновато ответила блондинка, стремительно и осторожно сжимая его ладонь. Взгляд её темных, таких же, как у мужа, глаз был прикован к неподвижным листьям измучившейся от жары герани в белом горшке на белом подоконнике. — Он умолял меня не сообщать тебе, но сегодня, как сам видишь, решил покончить со всеми секретами разом. Он умеет удивлять, не поспоришь, — девушка так резко к нему обернулась, что от неожиданности у обычного человека могло бы перехватить дыхание. Всё её лицо горело ярким пламенем, счастливым теплом, к которому хотелось прикасаться снова и снова. — Мы собирались крестить её в октябре, чтобы было не слишком поздно.
Она не произнесла главную фразу то ли потому, что не хотела терять призрачную надежду, то ли потому, что не знала о поджидавшей её судьбе. Они с супругом вели кочевой образ жизни, имея на душе не только преследуемый союз, но и необычную зеленоглазую дочь, чье рождение обрекало их на верную смерть. И почему лучшие из людей бывают либо слишком доверчивыми и глупыми, либо собственными руками роют себе могилу? Они были счастливы, как в шалаше, нелепо стоящем посреди рая, и влюблены друг в друга, как пятнадцатилетние подростки; души не чаяли в своем ребенке, совсем недавно появившемся на свет, и могли бы стать замечательными родителями, но судьба и своды законов распорядились иным образом.
С сердцем, тяжесть на котором только прибавилась от состоявшегося обмена скудными репликами, он решил оставить женскую половину наедине и поговорить с братом. Мужчина безумно не хотел признаваться себе, что тот был последним, что у него осталось от прежней жизни, что едва можно было назвать человеческой. Куртизанки, итальянки, вся слабая половина вызывала со временем иного рода привязанность, но она не могла стоять в одном ряду с кровными узами, как бы не хотелось себя убедить, что женщины помогают забыть и отчий дом, и свою сущность.
— Надеюсь, ты понимаешь, чем это всё закончится, и не кормишь свою очаровательную супругу, — взгляд черных, жестоких глаз медленно изучил её портрет на ближайшей стене, — пустыми обещаниями. И она того не стоит, и история стара, как мир.
Когда-то виконт услужливо обернулся на звук прозвучавшего голоса, отворачиваясь от окна и возвращая на место лимонную занавеску. Присутствие рядом любимой жены будто бы осветляло его лицо, вселяя в него жизнь, дарило ему ощущение истинного счастья. В её отсутствие стали видны лиловые круги под покрасневшими от бессонных ночей глазами, проявилась странная бледность и руки, что было ему несвойственно еще со времен их детства, зашлись нервной дрожью. Взлохматив на затылке отросшие волосы, он снял злополучные очки, укладывая их поверх неизвестных, купленных на одном из вокзалов книг, и быстрым, словно отчаянным жестом подозвал старшего брата к себе.
— Она была так счастлива, когда девочка появилась на свет, — дева Мария, и этот параноик, боявшийся признаться жене в тщетности всех ожиданий, был его братом, успешно миновавшим две мировых войны? Неужели и он сам так сильно изменился за прошедшие годы? — Она в буквальном смысле светится, когда приближается к кроватке, — шатен, моргнув, отрешенно взглянул в пустоту и отрицательно дернул головой. — Не такому человеку признаваться, что выхода из гроба, в который мы сами себя загнали, нет и никогда не появится.
Ибо она и гробы для него были несовместимыми понятиями. Ради нее стоило умереть, но дать ей перестать существовать было выше его сил. Легко было успокаивать девушку, как только они поженились, однако ободряющие разговоры и спокойный уют обывательского мира канули в лету, когда родилась дочь, и всё стало в степень очевиднее некуда. Они пошли на фактическое преступление, пожелав жить, как все нормальные люди, и теперь скрывались от неизвестного никому рока, перебираясь из города в город с увеличивающейся скоростью и лишь оттягивая неизбежный момент.
— Всё будет хорошо.
— Когда это говоришь ты, осознание, что конец этой истории придуман и написан заранее, чувствуется всё острее, — ухмыльнулся младший брат, возвращая на переносицу уже наизусть знавшую это место роговую оправу и «приклеивая» на лицо широкую доброжелательную улыбку. — Так и будет, так и всегда бывает. Напиши, как доберешься до столицы.
Брюнет согласно кивнул, пожав поданную руку, и подхватил дожидавшийся на вешалке пиджак, в кармане которого покоилась телеграмма с небрежно написанным адресом. Не было смысла прощаться с девушкой, давным-давно позабывшей об остывшем чае в своей любимой кружке цвета спелого зеленого яблока, и разочаровывать её. Приняв правильное решение, он оказался под палящим солнцем, захлопнув за собой дверь, что стоила таких долгих поисков, и, стараясь ни разу не оборачиваться, поспешил перейти улицу. Брат, сделавший вид, что поверил в фальшиво оптимистичные слова, выдал себя, не назвав адреса, на который они собрались переезжать со дня на день.
Он напишет, обязательно напишет, и тут же сожжет пахнувшие чернилами строчки, так как будет уже слишком поздно. Тем утром супруги и не подозревали, что тогда, в последний день урожайного и тяжелого для души августа, до их смерти оставалось две недели.