У каждого народа, в каждой семье, есть свои Святости. Их чтут,не предают, как Дар вручают детям, внукам. Я о своих хочу поведать.
В Ленинград, тогда он назывался так, несколько раз выезжала по обмену опытом в институт ЛенЗНИИЭП и на зональные соревнования по шахматам. Иду по коридору гостиницы, ищу свой номер. Сестра хозяйка ругает уборщицу за неаккуратное мытьё. К ним подошли две женщины. Все четверо по возрасту равны. Одна из них, прокуренным баском командует:
-Мотя, кончай, Терентий ждет!
Они собрались у пивной напротив за кругленьким столом. Четыре кружки пива, пол-литра водки и закуска. Спешу в пельменную, не торопясь, поела. Дождь заморосил, у столика замедляю шаг, милиционер уговаривает женщин:
-Бабули, милые, в машину, дождь, сегодня я вас подвожу.
-Не комкай поминальник, в сорок третьем, в день этот, Терентий наш, царство небесное ему. Кто кроме нас его помянет. Водку забери, спасителю поклон отвесишь.
Сижу в фойе, на командировочном удостоверении должна прибытие отметить. Напротив стенд. Главная надпись «За Родину и Ленинград, за будущее наше!» Статьи читаю, на фотографиях рассматриваю лица. Узнала женщин, они блокаду пережили.
Субботний день, я напросилась в гости. Огромная прихожая и кухня, у каждой женщины по своему отсеку, общий зал, высокий с лепкой потолок, вычурный паркетный пол. На стенах вышивки, плакаты, календари. Посередине зала круглый стол, у стен высокие напольные часы, ножная швейная машинка, массивные комод и шкаф, за занавеской сколоченный стеллаж.
За стол сажают, готовят ужин и смеются.
-Армяне поселились в номер, они нам карты набросали, важную встречу предсказали на очень долгие года. Мы хором запросили старика для разбавления нашей стаи. А, вместо старика, явилась дева. Как тебе мы показались?
Ответ мгновенно прозвучал.
-Нормально показались, словно к себе домой явилась. Я - Консуэло, замужняя, ребёнок есть, живу в Молдавии, работаю в проектном институте, родители мои с Урала. Отец ушел из жизни рано, нас поднимала одна Мама. Вот фотографии семьи, пакет всегда в дорожном чемодане. О блокаде Ленинграда читала множество статей, смотрела фильмы, возили нас по памятным местам. Хотелось бы от вас услышать, как вы те беды проживали.
Ответ мне странным показался:
- Хватает снов, отделаться не можем. В статьях и фильмах не возможно и сотой доли показать, что здесь у нас происходило. Не надо портить вечер встречи, чайку попьём, в лото сыграем, а ты поведаешь о том, как там в Молдавии живут. К нам обращаться будешь просто, без отчества, по именам. Я - Мотя, старшая из всех. Катя - умница большая, советы дельные даёт. Феня - ни слово ругани и злости,и милосердие во всём. У Ольги - золотые руки, шьёт, вяжет и готовит вкусно. Распоряжается деньгами.
К ним заглянул сосед, был раздражен, на слова, заходи, к нам гость явился, ответил грубо. На мой немой вопрос, Мотя пояснила:
-Во мне, сиюминутные порывы и грубые слова, следа не оставляют, а отношение важно. Когда нам тяжко, он первый наши раны видит, ночами, как сиделка посидит. Мы, маленькое вдовье государство, на возраст не смотри, работаем на совесть. Жизнь без работы смысл теряет. Кать, покажи архив.
Катя приносит ящик, на стол ложатся пухлые конверты, папки. Поясняет:
-Эти за этот, а эти, за предыдущие года, все наши культпоходы в цирк, театр, концерты, дворец культуры, поездки разные, награды наши за работу.
Любуюсь почерком.
-Написано красиво.
-Я копировщицей была, планшеты и проекты оформляла, ко мне все бегали подписывать открытки, на стендах заголовки, стенгазеты, что попросят.
Прошу:
-Альбомы покажите, на молодых хочу взглянуть.
Женщины переглянулись и хором произнесли:
-Сейчас не можем, Митюшка заметался, воспоминания добавят жару, тот, что заглядывал сейчас. Два в году, а иногда и три в психушке лечится, начало бы не прозевать, посуду может перебить, поранить руки о стекло. До войны, семья его в этом районе проживала. Трое детей, он средним был. Когда по льду дорогу проложили, семью отправили на материк. О том, что их отец погиб, мать скрыла от детей. В кузов силой затащили, боялся, отец их не найдет. Отъехали, он прыг с машины и бежать. Мать за ним, почти догнала. Бомбежка началась. Очнулся, рядом лежат частичные останки. Полуживого и нашли, отправили в приемник. После блокады отыскали, Катюха забрала к себе. Вернее будет, мы в четвером его забрали. Не говорил, отстал по росту, как ни старались, умом он повредился тоже. Гипнозом всяческим лечили, возили в монастырь. В гибели матери себя винит, видение страшное находит, и всё, Митюшка наш, умом поехал.
-Его звать Митей?
-Так мать отца звала. С утра до вечера, одно лишь слово повторял, Митюша, да Митюша, и откликался только на него. Годы спустя, сестра и брат приехали за ним, через пол года привезли. Он, до сих пор считает, отец не помер, потерялся. Сбегал, искал, характер вольный, надумает, мы справиться не можем.
-Учился, работал, чем он занимался?
-Школа, училище, работал, женат был дважды. И дети есть. С ним тяжко жить, первая Анна дочь родила, сбежала в чем мама родила, мы ей одежду отвозили. Вернуть, нет, он не пытался, деньгами помогал. Сын от второй жены, его не признает. Пытались вразумить её, как лезвием отрезала, его другой отец кормил.
Не обижайся, не любим мы войну ту вспоминать, и фильмы про неё не любим, хроникой болели раньше. Чем дальше от войны, ворчливость стали замечать, вокруг не так, как бы хотелось. Святость исчезает, а к Родине относятся, урви да дай, словно она им вечная должница.
Чайник засвистел. На стол выкладываю угощение, торт, конфеты, овсяное печенье, бутылочку молдавского кагора. Со своей кружкой за стол Митюшенька садится.
-Если они, что про меня плохое наплетут, не верь старухам, я для них нянька и сиделка, продукты закупаю и развожу по сторонам. Раньше, уступчивые были, а нынче, спичку поднеси, заполыхают, словно порох. Как, там, в Молдавии живут? Цыгане, те же молдаване? Виноград, ягоды, на улицах растут, за что пить будем?
Я предлагаю:
-В разговоре, упомянули слово, святость, давайте за неё.
Мотя, попробовав вино, произнесла:
-Всегда четыре даты поминаем, когда кольцо блокадное прорвали и наш победный день! Наш, до боли наш! Ольга, сознания лишилась, когда услышала, ПОБЕДА! От горя плакали, от радости смеялись! Третья, личная, в монастыре нас научили, на столе выкладываем письма, фотографии и поминаем тех, кто с нами рядом жил когда-то. И, тех, кого не знали мы, а в путь последний провожали, они у нас в шкатулочке лежат. Дата четвертая, судьба нас в одиночество одела, и чтоб не потеряться в нём, объединились, день выдумали свой. За наше пятое апреля!
Легли под утро, проснулась днем. Старушка Оля позвала на обед. Перед сном, чтоб не забыть, в блокнотик записала, кого они не знали и кто в шкатулочке лежит? Её спросила.
-Мы ни кому не говорим, показывали раньше, а нам крутили у виска, на кладбище заройте.
В холщовое полотенце, как куколка спелената старая шкатулка. Крышечку открыли, запах нафталина ударил в нос. Пуговицы, кусочки меха и шнурков, крохотные тряпочки, душка от очков, почерневшая от срока, осколки битого стекла... Я с удивлением смотрю на содержимое шкатулки.
-Вот-вот, кому показывали, тоже удивлялись. Вначале, мы умерших считали, от множества, сбиваться стали. Мотя надумала, от каждого оставить что-то. Пуговицу, кусочки от шнурка, нить от веревки, которой он привязан был. Ну, чтобы знали, скольких отвезли, я с Мотей перевозчиками были. После войны избавиться решили, шкатулку в полотенце обернули, в ящик посылочный заколотили, под деревцем устроили. Спать не могли, она манила нас. Весны дождались, шкатулочку на место водворили. К ней отношение, как к живой, мы с нею говорим. Со стороны взглянуть, рехнулись старые. Пока мы живы, бережем, из нас последний, и зароет.
Я пуговицу положила на ладонь, цвет серо – черный, потускневший, четыре дырочки и ободок, трещины вдоль и поперёк, ещё немного, рассыплется на крошки. Десятки лет прошло, слов не нахожу, что у меня внутри творилось! Обдало жаром, не пуговка лежала на ладони, живое сердце трепетало, в висках стучало и в ногах, рука в такт сердца содрогалась. Отцовы похороны промелькнули, девчонкой, плакала от горя, остановиться не могла.
-Ну, вот, раз поняла причуды наши, теперь, ты вроде бы, как дочка.
Годы летели, друзья мои старели и я не молодела тоже. От первой встречи, мне трижды удалось проведать их. Встреча последняя печальною была, младший брат, получив бумагу опекуна, увез с сопровождающим Митюшу. Ольга, после второго инсульта, в сознание не пришла. Старушка Катя, присела у подъезда на скамейку, последний вздох на ней издала. Мотя озлобилась на белый свет, вредность выпирала. Клюкой прохожих задевала, когда бросали мусор под скамью или съедобные остатки. Феня, четвертая из них, следом плелась, и терпеливо ожидала, когда умается она, покорной станет, позволит увести домой.
Заметили меня, улыбка промелькнула:
-Нормально смотришься. К нам, или в гостиницу пойдешь?
Я с Феней накрываю стол и с состраданием рассматриваю лица. Четыре года от последней встречи, вроде немного, а как их изменила старость! У Моти отекшее лицо, под глазами синева, телом худа и волосы седыми стали.
Мотя рукой махнула:
-Да понимаю, опустилась, низ не держит, иссякла сила, не злость доняла, немощность заела. Я не привыкла быть такою. Митюшу увезли, с подругами простились, остались мы одни. Шефы приходят, уборку проведут, бельё заменят, накупят всячины, а пустоту нам не заполнят.
Феня, сначала робко, затем настойчиво, просит Мотю снять верхнюю одежду и вымыть руки.
-Мотя, ты псину гладила, ботинки трогала руками, не накормлю, пока не смоешь грязь. Мотя…
-Не смей так называть! Я Мотею для матери была, лишила материнства, со мною поступила подло! Всю жизнь подлюгою была.
-Сама сказала, расквитались, ты, мужа моего отбила, подлюгою не обзываю.
-Ты не любила мужика, детей рожать не собиралась, живую душу загубила, меня и упросил сойтись.
-Уехал бы со мной, остался жив. Ты все равно бы к нам попала, она и месяц не жила.
-Ты, мать свою в лицо видала, а я представить не могу!
-Сто раз описывала внешность, подобную нашла и показала.
-Подобную? Подобных не бывает матерей, она одна на целом свете.
Странный крикливый разговор, стал перемешиваться с бранью.
Я ни чего не понимала.
-Вы мне родителей в альбомах показали. У Моти был отец геолог, а мать преподавала в школе. Фенин отец на полигонах испытывал машины, а мама медсестра в больнице. У Оли…
Феня подошла ко мне и пригрозила пальцем.
-Покойников не трогать, кем были предки их, не знаем и темы этой не касались. Перед тобою, мы, живые, можешь вопросы задавать.
-Вы, мне врали?
Вытянулись лица, они переглянулись и с удивлением смотрели на меня.
Глаза у Моти заблестели.
-Врали? Смотря, что за враньё считать. С Феней из одного приюта, меня оставил там отец, а Феню бабушка, наведывалась часто. К ней мать явилась, мы высыпали в коридор. Мишку подарила, на вырост платье и ботинки. Сказала, соберите дочку, я завтра вечером зайду. Старшие определили сразу, не явится она, иначе бы ботинки не дарила.
Восемь лет родная мать искала, отец сошелся с женщиной другой, меня забрал при переезде. Через два года сдал в распределитель. По городам моталась мама, нашла приют. Я в это время в лагере была. Медсестра Соня открыла маме дверь, сказала, есть девочка такая, внутрь не пустила, спугнула желтизна. Карету вызвала, пока приехали врачи, мать мне записку написала. В ней, меня Мотей назвала.
Фенька, поносница лежала в сан палате , она и вышла на беду, записку со стола стащила и сорок лет о ней молчала. Мне сообщили, мать нашлась, её отправили в больницу. За этой вестью, приползла другая, мама твоя не справилась с болезнью. Я им не верила, считала, брошенной себя, напраслину на мать лила.
Смотрю на Феню, взгляд отрешенный, спрашиваю:
-Феня! Почему молчала?
-Привязаны друг к другу были, сестрами стали, разлука испугала. Не зависть мучила, досада, меня мать бросила, а к ней явилась. Записку скрыла, толк какой, мать умерла в июле, а Зойка в августе явилась.
-Зойка?
Мотя поясняет:
-Отец, чтоб мама не нашла, имя родное, поменял на Зойку. Неси записку.
Феня застыла в неподвижной позе, очнувшись, произнесла:
-И без неё слова я помню. Мотя, любимая моя! Я истоптала туфли, сапоги, истерла ноги, я тебя искала. Отец бесчестно поступил, отнял, ни слова не сказавший. Родню его, с трудом расшевелила, они и указали, где. Ломота в теле, желтизна, меня увозят на карете. Слава Богу, я обниму тебя. Навечно любящая мама.
Насчет того, что врали про родню, сказала и забудь. Отцов и матерей выдумывали все, кому безродным жить охота. С выдумкой срослись, с годами в правду превратилась. Всё остальное, чисто между нами, бери свои слова обратно.
-У вас с деньгами стало туго?
- С чего взяла?
Мотя выдвинула ящик стола и потрясла увесистою пачкой.
-Как деньги были, так и есть. Куда нам столько? От нас ты принимать не хочешь, одиноким мамам раздаём, стесняются, бросаем в ящик. Не задавай вопросов, так редко видимся, ты, лучше обними меня.
Три вечера, три ночи вместе. Толком не простились, с трудом укладывалась в сроки, и на вокзал, я попросила их подъехать.
Прощание суетливым было, до отхода поезда не больше десяти минут, они подали мне коробку, сказали:
-В ней самая большая ценность, от нашей памяти остатки, поедена слегка, отреставрируй, если сможешь. В блокаду, дети вышивали, а мы им нитки доставали.
Перебивая друг друга, пытались важные сказать слова. Я на подножке. Мотя кричит:
-Консуэло, так получилось, ты наш последний в жизни лучик, нас пятого апреля поминай!У тебя, все будет хорошо!
За руки схватились, засеменили за вагоном, а я, как попка повторяла, я не увижу больше вас…
Проверили билеты, бельё раздали, чай поднесли. Вдруг моль под носом запорхала, мужик ладонями захлопал, проводника позвал, ворчит, моль развели! Я к подарку, коробку приоткрыла, из неё, моль запрыгала, как блохи. Оказывается, моль не только с выкрутасами летает, еще и быстро убегает! У проводницы, круглые глаза, напарницу зовет. В руках флакон, от тараканов жидкость, коробку в тамбур понесли и жидкостью полили смачно. Смеются:
-Мы видели с коробкою бабулек, они метались по перрону.
Проводницы ушли, запах разъедал глаза, першило в горле. Подарок развернула. На непонятной для меня основе, размером примерно метр на полтора, вышивка. На верху надписи, СТАЛИНУ дети Ленинграда, чуть ниже слово, значимей не было тогда, ПОБЕДА! На травке девочки стоят, накинутый на плечи плед, в руках котенок, солдатский треугольник, и непонятно чей портрет. Места пустые заполнял салют. Нити разные, катушечные, шелк и мулине, и много шерстяных. Где шерсть, там дыры словно решето.
Народ забегал,забеспокоил запах едкий. Проводницы успокаивают:
-Бабки старые подсунули коробку, на станции мы выбросим её.
Пыталась людям объяснить, в блокаду дети вышивали, в изъеденной картине судьбы, и вера, впереди ПОБЕДА! Главный подошел, увел в служебное купе. Он говорил о премии, которую лишатся, напишут на работу мне, была бы дорога вещица, не допустили бы к ней моль. Беззлобно говорил.
Десятилетия минули. В снах, что было редко, чулочной штопкой пыталась дыры залатать, не получалось, полотно расползалось, куда-то с ним бежала, грязные дороги, я выбраться из грязи не могла.
Болезни не обходят стороной. Обследование. В онкологии лежу на койке, муж рядом, переживает, не скрывая слез. До операции два дня. Маме, она жила в деревне, нужно отвезти продукты, чистое бельё, собакам корм. Прошу его:
-Обязательно скажи, материнское благословение самое важное из всех. Успей приехать, проводить и подождать, пока очнусь.
Ночью приснился сон, я с незнакомыми детьми рамку сколотила, точки наметила, маленькие гвоздики забила, дети на них натягивали нити. Старую вышивку, перенесли на новую основу. Наяву, я этим никогда не занималась.
Проснувшись, пожалела очень, видения из сна останутся при мне, ни кто салюта не увидит, и яркий ниточный окрас. Исчезли страх и беспокойство, поверила в благой исход.
Память у каждого разнится, кто копит радостные вести, кто обиды и печаль, а кто людские судьбы вспоминает.
День ПОБЕДЫ, он для семьи моей, Святыня. В день - пятое апреля, я поминаю дорогие жизни. Покупаю свежие цветы, их шесть в букете.У каждого цветка хозяин, их нищим или детям раздаю. Шестой цветочек, это мой.
(Фото, тех лет)