Три истории из моей жизни.
Был тёплый, солнечный майский день. Закончился мой рабочий день, но я не пошёл домой, а решил просто прогуляться. В эту пору в моём городе начинают цвести тюльпаны. Они, казалось, цвели как раз к празднику, наполняя город алыми, красками. Проходя рядом с Конгресс-Холлом, который раньше назывался Дворцом Целинников, я невольно вспомнил, как в восемьдесят пятом году дедушка брал меня на встречу ветеранов войны. Мы подошли к входу во Дворец, а там уже стоят они, наши ветераны – сила и гордость Советской Армии. Все седые, но подтянутые, и с улыбками на лицах. Никогда не забуду тот яркий свет, который отражался от их наград и колодок - они блестели в лучах майского солнца, и я понимал, что за спинами таких могучих людей всегда будет мир и счастье.
Когда мы подошли к ветеранам, мой дедушка со всеми тепло поздоровался и, показав на меня, сказал:
- Вот, внук мой - Наиль!
- Здравствуйте! – сказал я, здороваясь и пожимая в приветствии руки.
- О, наш будущий защитник, - со светлой улыбкой сказал один из ветеранов, и погладил меня по голове.
Я уже и не помню – что было дальше, но помню хорошо, что ветеранам в честь сорокалетия Победы выдали значки в виде небольших медалей. Дедушка подарил мне свой значок, который я храню до сих пор.
И так, предаваясь светлым воспоминаниям, я подошёл к давно знакомому дому. Очень старый, трёхэтажный дом. Видя его, я всегда вспоминал, что в нём живёт мой преподаватель – Казимир Адольфович. Старый, крепкий поляк, и просто - хороший такой мужик, весёлый: в техникуме часто нас развлекал разными байками или анекдотами. Бывало, что после его очередной рассказанной им короткой истории мы не могли ещё некоторое время слушать его лекции, давясь от смеха. Ещё большую порцию веселья добавляло то, что преподавателя смех был похож на ржание коня, за что мы его прозвали просто – Конь. Но, несмотря на прикрепленное к нему прозвище – все в техникуме его уважали: он больше всех работал в заведении - отслужив три года в Советской Армии, он отучился в институте, и в шестьдесят восьмом году пришёл работать в техникум. Но главное уважение он получил за то, что, несмотря на внешнюю безалаберность – свой предмет он знал очень крепко.
Хотя он и смешил нас, но был и строг. Даже – слишком. Как-то Ромка, мой друг и одногруппник, на спор со мной решил во время лекции покурить. Спрятался под парту, и задымел сигареткой, а в это время у Казимира Адольфовича в руке была гибкая, крепкая указка. Бывало, если мы начинаем шуметь, то он ею начинает махать, она издавала жужжащий, угрожающий звук, и мы все притихали.
Так вот, Ромка курит, а весёлый преподаватель, поймав в фокус своего зрения его спину, торчащую из-под парты – идёт, и жужжит грозным оружием. Я друга толкаю под партой коленом, но он курит дальше. И, чем ближе надвигалась угроза – тем я чаще толкал Ромку, и шептал ему:
- Шиц, Ромка! Шиц, дурак! Вылазь, блин!
И когда Казимир Адольфович поравнялся с нашей партой, то со всей силы ударил своей карающей указкой по ромкиной спине! Парта подскочила, и мощный грохот прокатился по аудитории – это мой друг со всей силы ударился затылком снизу, в парту! Поразив цель – Казимир Адольфович, как ни в чём небывало, развернулся на сто восемьдесят градусов и, мерно вышагивая – отступил на исходную позицию.
Быстро придя в себя, Ромка очень медленно вылез из-под парты и, потирая затылок и глядя с недоумением по сторонам и особенно - вверх, шёпотом меня спросил:
- А-а-а, что это было?
- Ты от Коня указкой получил.
Друг мой ничего не сказал, но по его виду я понял, что он был крайне чем-то удивлён. Потом, когда закончилась пара, на перемене мне Ромка рассказал:
- Ну, вот сижу я под партой, курю. Слышу – тихо что-то так стало, а потом чувствую – бац, и на меня весь потолок упал! У меня аж потемнело в глазах! И оказывается – это просто Конь меня указкой огрел!
Я не мог сдержать смеха:
- Ой, ты ти-и-ип! Ой, не могу-у-у – потолок на тебя упа-а-ал!
- А что ты ржёшь – знаешь, как мне больно было! Ну, представь – плита перекрытия на тебя упала бы! – выпученными от всё еще переживаемого страха глазами, сказал Ромка.
Все мы, одногруппники, ещё долго вспоминали этот случай и, естественно – слушали лекции Казимира Адольфовича предельно внимательно.
Вспоминая этот, и другие случаи из студенческой жизни – я присел на лавочку, закурил. Знакомый из детства двор… Вон стоит яблоня-дичка, на которую мы лазали и срывали мелкие, как ягоды, яблочки. Дом… Снаружи его фасад облагорожен, но со стороны двора остался таким, как прежде – из моего целиноградского детства. Мне всегда были интересны старые дома, и я стал представлять, гадать – кто жил и живёт в нём, в этом доме; какие события происходили в нём, и в его дворе… Есть какая-то особенная магия старых зданий, а особенно – жилых, ведь там жили или живут люди – разные судьбы, характеры… Рядом с этим домом стоят ещё такие же, одинаковые – в один или два подъезда, трёхэтажные. Сколько лет им, когда они построены? Годах в сороковых - не позже. Рядом с ними стоят дома ещё старше, судя по архитектуре – ещё довоенные, а может – и старше.
Предаваясь таким светлым думам, я заметил, как справа ко мне подошёл старичок. Маленький, худенький и очень старый. Он сел рядом, наклонил голову набок, и посмотрел мне в глаза.
- Мальчик, дай закурить, - сказал он.
При слове «мальчик» я не удивился: учитывая возраст старичка, для него я, двадцатипятлетний молодой человек – просто младенец.
- Да, конечно, - я засунул руку в карман рубашки, вынул из пачки сигарету, и протянул деду.
Не дожидаясь просьбы - достал зажигалку, дал ему прикурить.
- Как у тебя дела?
- Да ничего так, нормально – с работы иду, решил воздухом подышать.
- А я вот тут живу, - сказал старичок, махнув рукой в сторону третьего этажа дома.
Завязался непринуждённый разговор: он рассказывал про семью и про то, что его жена – младше на десять лет. И так, неспешно беседуя, мы невольно подошли к предстоящему празднику - празднику Победы.
- Я с самого начала войны – на фронте. Отсюда, из Акмолинска забрали, - поведал мне старичок.
Я сразу же невольно проникся уважением к ветерану, как это бывает у всех советских людей. Это, как некий рефлекс – хороший, добрый рефлекс. Этот старичок сразу вырос в моих глазах, и я представил – что он пережил за те четыре года; сколько товарищей потерял, сколько перенёс лишений. Все эти мысли у меня вихрем пронеслись в голове, а мой собеседник продолжал:
- Дошёл до Берлина, ордена и медали есть…
Чувства меня переполняли, и в этот момент я хотел спросить – надо ли ему чего, может – чем помочь; заботятся ли о нём и его жене дети, но тут мои раздумья прервал голос:
- Эй, ну чего ты там уселся – снова молодёжи голову морочаешь, что воевал? – это из подъезда вышла плотного сложения старушка, видимо – жена деда. - Ты же, падла – все четыре года прятался от военкомата, да в заводской столовке подъедался! А ну-ка – пошёл домой, живо!
Негодование во мне вспыхнуло, и я посмотрел на моего недавнего собеседника! Посмотрел прямо в глаза! На старика было жалко смотреть: он весь сжался, и его взгляд мне напомнил взгляд бродячего побитого пса, укравшего кусок мяса – жалостливый, просящий о пощаде. Моя рука невольно дёрнулась отвесить хороший подзатыльник этой сволочи, но я остановился: всё же, какой никакой, но – старый человек. Да и если бы я ему врезал – этот негодяй просто бы не встал. Никогда.
Он поднялся с лавочки и, без того сутулый – ещё больше сгорбился, а потом быстро-быстро засеменил к своему подъезду.
- Извините, пожалуйста, - приложив руку к груди, сказала мне старушка.
По всему её виду было видно, что ей очень стыдно за своего мужа. Посмотрев мне в глаза - она поняла, что именно её я не виню, но негодую по поводу старика. Потом старушка развернулась, и зашла в подъезд.
Я ещё долго думал – как так можно? Десятки миллионов людей пролили кровь за свободу, за мир, а эта скотина только жрала все четыре года – и в грудь себя бьёт! А сколько инвалидов пришли с той войны – не счесть! Мой дед, до конца своих дней, жил с осколком от фашистской гранаты, а эта шваль… Воевал он… До Берлина он дошёл… Сука, мразь!
И тут меня посетила мысль: а какого чёрта тогда эта бабка, зная его трусость – вышла за него замуж? Какого? Но тут же понял: он просто заморочил голову тогда ещё совсем молоденькой девчухи, и она – поверила, ведь мы все безоговорочно и заслуженно верим нашим ветеранам, а эта сволочь и воспользовалась. Ни одна нормальная советская женщина никогда не вышла бы за такого труса замуж, это – позор! С этим – не шутят, и за такое надо наказывать. Но естественно, этого немощного старика я наказывать даже и не думал – его уже сама жизнь наказала. Он всё понимает, и несёт этот груз очень много лет.
Вскоре я успокоился и решил, что этот негодяй недостоин моих нервов, ведь скоро – святой праздник, на дворе – май-весельчак, и светит солнце; светит на мирном небе. Поэтому просто буду радоваться всему доброму, чистому и светлому – что вокруг меня. Тому, чему мы обязаны нашим Героям – Воинам-Освободителям.
Потом, через несколько лет, я встретил нашего любимого преподавателя. Разговорились, болтали о разном; вдруг я вспомнил того старика, и на что мне Казимир Адольфович сказал:
- А, этот придурок... По молодости, тогда только-только начал в нашем техникуме я работать – за это морду ему разбил, поганцу, - потом он задумался, и сказал: - Да ну его к чёрту, пусть его негры нюхают! А-ха-ха-ха-ха! – закинув назад голову, засмеялся преподаватель своим знаменитым смехом.
Старый, крепкий поляк, и просто - хороший такой мужик…
Был тёплый, солнечный майский день. Цвели алые тюльпаны, и город жил в ожидании великого праздника – Дня Победы.
Астана, 15.12.14
Музыка: Анжело Бадаламенти, саундтреки из к/ф «Простая история».