рассказ-новелла
***
Когда впервые я увидал свет божий, он буквально поразил меня.
Свет и блеск первых лучей нежно-игривого солнца и чуть-чуть слега сладковатого запаха весны счастливо и на всю жизнь произвел во мне неизгладимое впечатление!
Я родился на свет совсем голеньким.
Маман назвала меня просто: Жон. Проосто - Жоон! Но лёгкое и совсем-совсем с виду простое куда лучше, пожалуй, тяжеловесного и тем более неимоверно грузного. Так хочется думать. Так мечтать, однако, хочется!
Я - хоть и простой, обыкновенный МышОоонОк... Однако, однако, не без своих таинственных, и небезынтересных, так сказать, мышиных «притч»!
Главная же из них та, что я, я... Я - Мечта-а-а-а-тель!..
Это случилось вот как.
Однажды заботливая мама вынесла нас всех (и в первый раз!), как я уже говорил, на свет божий. Его ласкательные лучи и тёплый, с только что высохшего и соскучившегося от снега поля ветер, до мозга костей обливал все наши глазёнки, хвосты и ещё совсем до конца не обсохшую шёрстку.
Погода стояла дивная!
Всех нас было около десяти. Я не беру в расчёт маму и папу, которые и вообще составляли какую-то особенную и нам до преж неизведанную «стихию».
Обрадованные и слегка дрожащие, мы первым делом решились приоткрыть свои до сих пор молчаливые и совершенно «тёмные глазки».
Поистине то было чудом!
Мир, представлявшийся нам во всё это время, был полон загадок, таин, тишины...
О, сколько милого, немного дикого, но всё же родного и прелестного представлялось нам там... в Миире!!
Но ожидание было даже на капельку «повержено» действительной реальностью. Всё-всё, что так сладко снилось, билось и цвело, там, в темноте, внутри, всё-всё, казалось, как будто б сбылось здесь и в одночасье!
Я помню этот первый шаг. Я помню. Я знаю. Я постиг его. Он, как поцелуй реки, как шелест Неба, как крик, как песня первой птицы, восставший после долго зимовья и развившей свои пёстрые весенние гнёзда. Как капелька дождя. Как ресница росы, упавшей перед самой-самой первою раннею зарёю на ещё не совсем прогретую зелень.
Как дыхание весны. Как Первый Луч Первого, ещё едва выходящего Солнца, - я помню! помню!! Я изучил! Я будто бы вновь впервые узнал!! этот чудный миг! этот удивительный признак тепла! нежности! любви и неги! Он и до сих пор слышится в ушах моих, льётся трелью, шёпотом в груди моей и трепетно треплет без конца всю мою душу! всё сердце мое, заставляя трепыхать, сжиматься и биться-биться, как-то иначе, по-своему как-то, дорого мне и любо!!..
Я был тогда, помню, совсем крохотный и сосем один. Совсем мышонок. Совсем-совсем.
Всем «мои» куда-то давно испарились, умчались. Далеко-далеко! так что не их мохнатых ушек, ни их липкой ещё от недавне маминого нежно-жаркого росчерка-поцелуя шёрстки и пушка я нигде и ни видывал!
Стояла тишина. И тут глаза мои в первый раз уви-и-и-дывали!
Довольно ещё неуклюжие ножки и ноготки мои ещё едва-едва, казалось, стояли, и слегка и не умеючи впивались в слегка лишь ещё прогретую землю.
Я был точно маленький неумелый жонглёр, которому мучительно и от всей-всей души хотелось бы понравиться публике!..
Вот он выходит, сначала медленно, а после быстро-быстро, цепляясь и пытаясь всем корпусом всем существом своим, всеми своими ещё столь неумелыми маленькими лапками-коготками что есть мочи, силы держать равновесие и как-нибудь да и не упасть с точно самого высокого в мире каната!
Канат подвязан между двумя башенками. Люди смотрят, взирают. Глаза обращены на Небо. А Ты, точно Ангел-спаситель перед ними. И, смотри-смотри! Не оступись! Иначе – совсем-совсем выйдешь неловким и неумелым! И –того и гляди – будет очень-очень плохо!
Правда, так я думал, разве, ну лишь в самом-самом начале.
Да и вообще благодарен судьбе и Богу, что рядом так и никого даже не было!
Мимо взметнула какая-то птица, голоса тысячи других и свет от перламутровых шариков солнца, будто от тысячи маленьких-премаленьких разноцветно-драгоценных камушек, катались, копошились и ёрзали, точно невиданные и неразличимые глазу звери; так всего лишь искусно и слегка призрачно играли на свету капельки водянистой росы.
***
- Жон, Жоо-оон! Пошли играть! - вдруг позвали меня откуда-то братья и маленькая и чуть слегка рыжеватая в едва заметных бурых пятнышках сестрёнка.
Но я только помахал им!
Я обещал вернуться!
И, конечно же, играть, играть, играть! Резвиться и прыгать! Шуметь и вертеться! И, конечно, изучать, познавать мир!
Но теперь... но прежде... мне, всё-таки захотелось побыть одному, да и тихонько помечтать о своём.
Боже! Сколько только дают нам мечты простору! Воздуху! Музыки!
Да им бывает ли и есть что-нибудь вообще на белом свете, что было бы ну хоть на немножко да «под стать» Мечте? Нашей самой звучной, янтарной, певучей, неслыханной!
«Всё мечтаешь, мечтаешь, мой милый маленький сыночек...» -помню нежным и ласковым голоском говорила мне моя нежная мама ещё, помню, когда мы были в норке. А я и вправду самый маленький тогда был, смешной.
***
Распарив плечи, причесавшись как следует, и, широко выпрямившись, я, наконец, принял позу и выражение к решительному «наступлению»!
Я наступал в мир! Я хотел осуществить первую попытку! И, главное, главное, совсем-совсем в одиночку!
Потому что когда идут все вместе – хоть это и хорошо и прекрасно, и даже немножко доблестно-гордо, всё же всё-таки, на мой взгляд – тут решительно чего-то недостаёт! Чего именно – сказать не могу, но, знаю, чего-то уж точно!
Когда первая лилия распускается – её не спрашивают «зачем это она одна распустилась?» - так, наверно, и в моём случае.
Моё сердце точно распустилось и теперь только и ждало выхода.
Клянусь, ежели б у меня были крылья, – ей-ей-ей! Пустился бы! да так далеко, что и не поймали бы!
Итак, расплавив голову, плечи, всем телом выпрямившись, и широко набрав воздуха в лёгкие, - я точно полетел!
Пролетали милые сердцу моему поля, точно большие голубовато-розовые киты-рыбы в свободном океаническом плавании, нежные лиловато-белые от ещё недавно лежавшего на них тёплого рыхлого и под конец уже вконец «разбухшего» на солнце снега невысокие пригорки, краюшек синего с бриллиантовым отливом озера; волны на нём уже почти улеглись и только лёгкий ветер, развиваясь всё ярче и шумнее от внезапного нахлынувшего на землю тёплого весеннего ветра.
Я чувствовал в себе столько сил, рвения, упорства, духа, что сердце моё не могло б долго и выдержать и ныло бы, ели б иногда я не давал ему вдоволь отдохнуть и надышаться.
Я был словно рыбёшка в реке: та очень любопытна, и бывает, часами плескается и нежится на солнышке, но чуть хищник – бац, и нет её! Вся точно по мановению мгновения – раз и исчезла.
Так и я не выдержал и лёг прямо посреди поляны. Но, всё же, я не мог и не удержаться от того, что там, в выше, творится над головою!
По небу, как шумному пляжу вдоль моря, ходило много всякой всячины: взглянешь – и точно девушка с корзинкою из фруктов, тихая, нежная, невинная, несёт себе в корзиночке несколько свежесобранных ароматных, тёплых почти, кистей винограда, горсточку маслин, несколько яблок и сочный, весь переливающийся точно всеми цветами радуги, вкусный рыжеголовый апельсин!
Там, дальше можно ещё многое и многое рассмотреть. Если окинуть взглядом хотя бы часть Неба – то и уже не скучно! Да разве бывает так, что бы скучно? Особенно когда смотришь в эти облака, будто взбитые самым быстрым вихрем в мире, точно каким-то «милосердным торнадо» и уложенные в самая-самые разнообразные формы и разложенные в самых-самых непредсказуемых местах, чистые, свежие, только-только будто выпеченные в той самой необыкновенной и шустрой изо всех, что есть на свете Небесною Печи!
Вот-вот – и лакомый кусочек достанется мне. Вот-вот – этот «краюшек»! и я будто участник этого то неторопливого, то вечно кипучего и словно «под паром» немого торжества!..
Стоит только не лениться и протянуть руку, - и вот кусочек у тебя во рту. И ты смакуешь. Вкушаешь. Кушаешь!.. Вдуваешь в себя весь этот призрачно лёгкий сладкий запах! И, наконец, наслаждаешься...
Вдоволь отобедав, однако, чувствуешь, что, всё-таки, желудок твой всё же несколько обескуражен, да и вообще «бурчит», выражая всяческое там беспокойство.
«Спокойно, милый! Не теперь!..» - тихо говорю ему. «Если я проглотил целую кучу лепёшек, пуншевых шариков, немного воздушных эклеров в мягкой молочной пудре и несколько восхитительно-ароматных белоснежно-сахарных безе, то это вовсе и не значит, что я снова захочу тебе потакать!..» - игриво-лукаво вновь отпарировал я ему.
Так бы и лежать вечность. И считать. И наблюдать. И внимать, не открывая глаз. И, едва прикрыв их, так, казалось, и остаться точно в нежно тёплом лоне матери под первыми светлыми и уже почти горящими от солнца лучами!!
Я уже говорил, что я в первый, в самый-самый Первый раз Влюблён?
Я не знал, Что Это, но тут, лёжа и созерцая весь этот необъятный Свод, непостижимо сверкающий и искрящийся всеми цветами Радуги! Впервые и уже не на слуху ощутил я всю силу, негу и прелесть его бесчисленно «Косматою» наружности.
Он – точно огромная летающая мышь! Только очень-очень белая. Только игривая и такая, что обычно летала бы по утру, а не ночам. Я немножко дичусь ночных мышей, хотя, мне кажется, они, может, и добрее нашего! Говорят, я слышал, что и кровь из них не пьют большинство, только разве так, как и всем мы, питаются чем-то вроде жучков да зёрнышек.
Смешно, однако, я рассуждаю!
Ну, а где все наши-то?
Понемногу то небольшое возвышение, пригорок, на котором я лежал всё время начало мало-помалу затягивать туманом.
Я и не заметил, как он сгустился где-то неподалёку внизу, и теперь и вовсе «добежал до меня» точно покрывало, каким обыкновенно укрывала нас всех наша милая мама.
Тени забегали весело, игриво. Жемчуг с озёрной глади куда-то исчез. Какая-то огромная птица снова пролетела и даже как будто прокричала что-то невнятное, но, правда, довольна-таки страшное.
Я вдруг увидел, что и небо стало уж не так чисто и приветливо, как прежде. Голосов наших я, за своими мечтами, так и не заметил.
Мне вообще казалось странным, что в мире что-то может быть ну хоть на капельку «нехорошо».
«Разве может?» – рассуждал я.
Странно и нелепо бы мне это показалось в ту минуту. Вот я и убежал и дал «дёру» ото всех!
Но надо, правда, высказать и ещё маленькую «заметку». По поводу того, что «убежал».
Я вовсе не хотел и не думал. Так вышло. Главное же – «убежал» я не потому, что там кого-нибудь или даже всех «не люблю», - а, именно, совсем-совсем, напротив! именно из-за Любви и убежал то! Пусть это и кажется странно и звучит на первый взгляд так.
Но это - единственная Правда!
Но если б я хоть на минутку... да попытался бы ну хоть как-нибудь там да «от злости», - я, думаю, и вовсе не выдержал! Даже первого шагу! На первом же - взял да сбился бы!
Наверно - Такая Природа!
Однако, что-то надо было предпринимать. Мне показалось, что я совсем спутался и потерял «нить» своего пути.
Жаль, что я не прихватил с собою немного зёрнышек или, по крайней мере, несколько разноцветных горошинок. Как в сказке.
На деле ж я оказался совсем-совсем далеко от Её столь «пленительных сводов»
***
Вечерело. Небо заволоклось целыми мириадами туч. Ещё немного – и вот уже пойдёт серый, неприглядный дождь.
Шёрстка моя взмокла. Усики, точно маленькие тончайшие локаторы, всегда до сих пор служившие мне надёжными приборами «ведения» и знания местности, вдруг совсем разбухли и стали похожими точно на белую потрёпанную вату. Хвостик забился под ноги и начинал подрагивать в такт моим несмелым - теперь уж во всём несовершенствии своём – и ещё очень-очень нелепым моим движениям.
Я надеялся хотя бы на то, чтобы вышла Луна... но и Луны, как теперь и света и тепла и солнца, не было видно и в помине!!
***
Вдруг откуда-то не возьмись... промелькнула большая резвая тень. Я точно помню. Я не мог ошибитьса.
Она промелькнула, но и также внезапно и остановилась.
Мой длинный тоненький усик, мой надёжный «локатор», думаю, и предопределил этот ещё пока незримый «исход битвы!» и не иначе как спас меня! А может то было провидение?? И что-то случайное вдруг, точно какая-то чаша до сих пор неразгаданного «цветка», точно надёжное и невесомое укрытие, материнское чрево, сберегло и сокрыло меня?? Смяло все эти тени в пух и прах!! Разогнала ветры!! Возвратило на небо столь долгожданное и драгоценное для меня и всех нас солнце!! И я... и я... остался... весь вдруг цел и невредим?! И что же? Что же? Значит я... жив?! Жив?! И.. О, боже! боже! и что же за Счастье всё же всё-таки это слово: жизнь! жизнь! жизнь! Жизнь!!..
Я начал изо всех сил вглядываться, протирать глаза, шмыгать своим маленьким носиком. На минутку мне показалось, что это – мираж. Что ни тени, ни тревоги нет, и не существует вовсе!.. что это только сон, нелепое и смешное воображение!.. и что я... я сам, и только сам один всё это вообразил, представил и удумал!.. и, следовательно, во всём сам и виноват!..
Я чуть было не махнул на всё это лапкой с такой же по-мышиному незаметной кисточкой пальцев с аккуратно сложенными вниз молочно-коротенькими ещё от почти младенчества коготками.
Я даже взошёл на самый верх! Взобрался на самую макушку близ лежащего пригорка и прилёг на её ещё до сих пор тёплом отдающей от вечернего солнца вершине.
«Нет, нет никого. Я обманулся. Ох, и как колотится же моё сердечко! И, о боже! какой же я и в самом-то деле преглупенький трусишка!!» - едва только и успел я прошептать, как вдруг, внезапно, вмиг, с самой самого верху, с самой-самой её южной окраины, в одно мгновение, точно быстрый милый и чуть слегка и по-детски влажный и наивный взгляд надо мною вдруг точно разверзлось Небо! И оттуда-то, ласково и призывно, точно пение ангела какого, вдруг что-то высочило и точно на всю Землю полилося и засверкало!
То был почти полный золотистый рогалик Его Величества г-на Месяца!..
Его дорожка сначала пробежала далеко-далеко по озёрной глади, потом по ближайшей опушке леса, макушке клёнов и елей и в одно касание очутилась прямо-прямо-таки перед моими глазами!
Так образовалась целая тропинка!
И вот не успел я взглянуть и осмотреться хорошенько как в самый-самый миг в расстоянии не более метра от моей белокуро-мохнатой чёлки на меня с силою дикой пантеры, с стремительностью ночных сумерек и быстротою крылатою лани что-то внезапно вдруг кинулось, ринулось, бросилось! И... поистине... что-то совсем уж ужасное!!
От «жизни» – и «не жизни» меня отделяли считанные секунды.
Что-то поистине ужасно непостижимо чёрное, непроглядное, казалось, полностью и целиком состоявшее из какой-то шелковистой дорогой и непроглядной ткани... с мехом... какие носят разве только в оперном театре... и с такой же во весь рост, как на выставке изящнейших красавиц мира (о которых мы как-то раз и не раз находили и подглядывали в журнальных картинках у своей драгоценной матери), огромнейшей и великолепнейшей и точно из драгоценно перламутровых жемчужин всю состоящей, сверкающей и блестящей от тысячи ночных лунных призрачных бликов и непередаваемой во всей своей природе и пестроте наблагороднейшей из всех, что я видел во всём, к чему ещё ни прикасалса взгляд, Мантилией!
Я б сумел и разглядел бы и наверно оценил бы! всю её «красоту»! пестроту и прелесть! Но, опять-таки, до того ли мне это было?!..
Мантилья извивалась вверх и вниз, точно змея: зигзагами и поворотами, лесенками и всеми сторонами света, куда бы ни оборачивалась, сверкая и маня, точно большая, несметная раковинка, которая только и ждет, чтобы раз – и навсегда закрыться, когда ты только разве начнёшь оценивать и восторгаться всеми-всеми ее несметными сокровищами!
Кто же знал, что именно, ну, или, по меньшей мере, в большинстве своём Такова Женщина?!..
Да-да, это было не просто существо Женского рода, но и что-то поистине непередаваемо чёрное-пречёрное, звериное-презвериное, почти ядовитое! но, и в ту же минуту поистине почти фантастическое! загадочное и трепетное!! Пленительное и волнующее!! Загадочное - но и несомненно роковое!
То, словом, во что влюбляешься, – но и то, во что влюбляться, нет-нет, да и ни капельки не следует! Съест! Задушит! Растерзает, словом… точно такая самая-самая страшная паучиха на свете! Я помню. Помню! Этакая зверюга, о которой я даже недавно как-то даже и справлялса в толковом «мышином словаре», - «Чёрная Вдова» такая! И по праву! По праву ведь назвали то!
(Ну да я несколько не о том увлёкся... ведь я просто хотел воскликнуть! А получился даже какой-то чуть ли не «этнический» сумбур!)
Оо!!.. Оо!!.. Я тысячу лет пожалел, что я не родился и не предстал в этой жизни, ну, хотя бы, по меньшей то мере, просто лишь в человечьем облике! И то бы – счастье! Чтобы обладать или хотя бы созерцать этаким поистине кладом и сокровищем! – уже само по себе чудо! Потому, думаю, и человеком быть даже в каком-то смысле даже и приятно и как-то не так уж стыдно и мало! И в тоже время не быть съеденным, опять-таки!..
Это чёрное милое и почти от луны всё перламутрово-радужное взлетело точно до самой-самой высокой точки земного шара и с таким же грохотом, скрежетом и треском, со всеми своими всевозможными достоинствами и талантами, пороками и недостатками, всё в пуху и в меху с блестящей на свету и точно брильянтовым шёлком отливающей и переливающийся всеми цветами радуги неслыханно пышной, почти аристократической в своём окрасе шерстке вдруг, в мгновенье ока, всеми своими когтищами и усищами, шипеньем и визжанием, и, пожалуй, даже своего рода дьявольским писклявым вскрикиванием, и с глазами точно-точно, и, главное, блистательной сатаны! – напало, взлетело, вознеслось, набросилось... но... но... но... я уже был далеко-далеко...
***
Всего полшага меня отрывало ни... от половины, ни от какой-нибудь там трети или почти пятой части, а от целой и всей-всей почти святой Неотразимо дорогой и Единственной для меня и всех нас, опять-таки, Её Величества Жизни!!..
Кто знает, может и для Того существа это могло означать нечто вроде «спасения», ну, или, что-то в этом роде... только я так не думаю!!
Дело в том, что... что... не прошло и минуты, как где-то из самой-самой первой хижины, недалеко, у самой опушки леса, вдруг, точно звёздочка сверху, зажглось сначала первое, а потом втрое и третие окошечко.
Я прежде не замечал и не обращал ни малейшего внимания. И хотя я был далеко от «катастрофы», всё же я был начеку, и потому решил скрыться и замереть в самой-самой дальней норке от моего действительного и уже по-настоящему «страха»!
Скрывшись же, улёгшись поудобнее, я вдруг явственно-осязаемо услышал это:
-Вася, Вася, кис-кис-кииис!
- Эй, негодник, а ну-тка возвращайся скорее!! Молочко парное скоро то и простынет!
- Кис-кис-кис! Кис-кис-кис! где ты мой хороший?? – Так с одной и с дух сторон, даже и с какой-то третьей точно и методично и со всё возрастающей частотой и звуком перекликались голоса.
Мне теперь уж неловко писать об этом злополучном коте, как о Женщине! Ну и пусть так! Пусть! Стирать не буду!
Да-да, и во-первых! Это была не женщина в кошачьем каком – то образе, о кортом я вдруг и замечтался на минутку... а настоящий целый, толстый, жирный и ненасытно ревущий...впрочем...погодите...я должен немножко и объяснитьса и оправдатса!..
Ведь всё же...
В первую минуту, я был, не смотря на все, всё-таки, нет-нет да дико прав! и этот кот удивительно был похож на самую-самую красивейшую и грациознейшую, томительнейшую и пушистейшую из всех! Всех! и всем своим видом говорящую о своей неземной красоте изящнейшую и миловиднейшую из всех-всех ныне живущих и жившую даже когда-то из кошечек!
Кто ж был виноват, что эта Прелестная и Таинственная Она – есть не что иное, как обычный большой, очень чёрный, правда, с обвисшими во всю длину колючками и блохами и с наигромаднющими и зловещими глазищами простой обыкновенный деревенский и немного лишёк перебравший жиру котяра??!!..
Кто ж виноват, что Мечта столь недолговечна! И вечно на самых глазах наших нет-нет, да и рушитса?!..
Но, всё же, главное, перед самим собою тогда... в первую свою минуту, в первый миг я не погрешил и даже ни капельки!
Ведь представилось же мне всё это как-то даже и немного трогательно и слегка чуть даже романтически?
(правда для «жертвы» это звучит несколько даже нескладно ну или даже ужасно пафосно)
Ну и что того?
Да, да, я соглашусь с вами, мои дорогие друзья, быть съеденным котом или кошкою простой породы, ну, или скажем, какой-нибудь заморскою вислоухою тварью для нас, мышей, например, - и вовсе нет различия!
Но это в моём вкусе! В фантазии и мечтах! И упасть да будет так! А кому не нравится, я о мышах разумеется,- можете, конечно, и вовсе не «романтизировать» и не чудить – и сразу же бросайтесь в пасть к тигру ну или там ещё к какому что подвернётся там крокодилу!
А я Люблю Красоту! И точка! И пусть эта моя лишь слабость.
Во всяком, случае, всё это дело вкуса.
***
Ведь даже пуки пауков съедают – и ничего! Аа, я уже и писал про пауков! Ну это ничего. Это всё память-память моя. Следствие, так сказать. А то же ведь и мне, теперь такому старому-престарелому фантазёру-пакостнику решившему, наконец, вспомнить свои «Первые деньки» и, нет-нет, да и перенести их на слегка глянцевитую бумагу, захотелось вспомнить и немного пофантазировать, поиграть буковками, так сказать, представив жизнь и быт Той моей самой-самой и поистине «Первой встречи с жизнию», неотвратимой и беспощадною, легкою и блистательной! Томной и трепетной! Звёздной и Роковой, но и всегда и поистине фантастической! Чьи ручьи и Небо, Глаза и Облака видятся и слышатся, лелеются и греются всем моим сердцем и всей моей уже неисчислимой памятью и поныне...
Зачем же и молчать? Если даже и воспоминания и прежние дни уже стали точно опорною точкою в моём Перовом Путешествии, Первом Открытии, Плавании и жизни, и будут жить и, невзирая на возраст, на течение и на «бой времени» даже и теперь будут открывать и расширять всё большие и большие горизонты, новые и новые пространства и миры!
И останутся навек со мною! И будут петь мне по ночам! Снится! И не исчезнут! Не растворятся! Не угаснут, как вечно алый огонь! Не прольются мимо! Ии... ии... ии...ии... не сотрутся даже ввек!
***
Кот убежал. Я видел, как его взяла на руки его заботливая хозяюшка и как детишки радовались рядом с нею его почти триумфальному возращению!
Не знаю, что думал кот. Возможно, также о своём. Да и начиркал что-нибудь, может, да и куда как похлеще!
Мой же маленький опус на этом окончен.
Тогда я забежал совсем далеко, но дальний месяц меня вывел верно.
Я шёл, помню, далеко-далеко, и уже ничего-ничего не боясь, и не стыдясь пробегая тоненькими и ещё очень-очень хрупкими лапками по рыжевато-пергаментной дорожке; мне было так хорошо, светло и раздольно, что я, кажется, так даже и запел дорогою.
Золотая дорога, точно божественное провидение, вела, вела и, наконец, добросила меня до всех моих.
Все наши уже давным-давно спали. Помню, первой меня встретила моя милая и ласковая maman. Она обнюхала, посмотрела на меня и с такой силой нежности, помню, обхватила меня, что, чуть весь мой дух чуть не выскочил и весь даже как бы капельку не затрясся от какой-то дикой, но настолько счастливой и «чистейшей» боли, что я её вовсе даже и не почувствовал!
Однако и в ту же минуту, она и заплакала. Отчего мне сделалось совсем как-то не по себе, но и, одновременно, и точно как-то даже «прекрасно дурно!» в одну и ту же минуту! Так что я и не мог не насмотреться, не наглядеться на Неё, родимую, и, в то же мгновение, я, всё-таки, пошёл и решился весь и с головою укутаться во все, что было приготовлено на моей маленькой и теперь уже отдельною спаленке с такой заботливостью и тщанием, чутьём и рвением моей милой и заботливою мамочкой, что я очень-очень скоро уснул... вдруг и вмиг! и как со мною ещё никогда-никогда и нигде не случалось!
Я уснул... я спал... я весь буквально дрожал... но только счастливой дрожью! Я плакал, горевал, я мучился... и весь был буквально в слезах... но только радости! Да и спал я... точно как... как... спит ещё совсем-совсем маленький в первый раз в своей жизни! Неосознанный! Глупый! Совсем, словом, крохотный дурёха! Но... но... только совсем уже и поистине глубокий, и, главное, познавший уже самое-самое Важное! Настоящее! Первое! Главное!!.. Маленький Жоон... Принц... Царь... ии... или... ноо... разве только ещё самую малость... самую-самую тонкую, хрупкую «мышиную горошинку»... совсем-совсем... чуть-чуть-чуть-чуть-чуть-чуть... капельку... ещё и пока всего-навсего немного лишь разве только...
Мышиный Младенец!..
Крошка по имени Жоон, Мышонок ЖОн!!..
Весна-ночь 2013 - в ночь-утро на 15 декабря в пять семнадцать по московскому циферблату исчисления номер 2014))