Творцы! Место ваше - на Голгофе …
Что-то теряются творцы в необъяснимых отношениях с коллективным цензором. Не поспевает неторопливый разум за веселой игрой общественных обстоятельств, рассыпающихся в самых немыслимых комбинациях, подобно игральным костям, раскинутым небесными игроками. И все больше в пользу лягавой общественности, прикушенной змеем паранойяльной страсти что-нибудь нарисованное, написанное, вылепленое проверить, заценить, цензурировать.
Может, слишком вовлечены творческие натуры в игру земной иллюзии? Связаны неразрывной пуповиной животной страсти с этим миром. Находят наслаждение в круговороте страдания. Гордятся умением держать оборону. Но как быть, когда некуда деться от постоянного внутреннего ожидания ударов, пинков, тычков, затрещин со стороны внимательно следящих друг за другом обобществленных членов? В игре без правил, они наносятся неожиданно, исподтишка, врасплох, и чаще ниже пояса, в спину или сбоку. Какое затравленное существо формируется в таких условиях. И зачем это? Что любопытно – ни зачем, просто так. Кому нужны боеголовые монстры, которые могут только терпеть и наносить удары? И гордящиеся, к тому же, своей внутренней мозговой скукоженностью, боевитостью, твердостью лба и мускул.
Ой, вы косточки стальные
Ой, вы мелкие мозги
Ой, вы своды черепные
Саблезубые клыки.
Хочется автору уйти в безмятежность, равнодушно взирая на лягавость толпы и творить, творить, творить….
- Так уходи, кто ж тебе не дает, - вопрошает общественность? Мы только чуть-чуть тебя законодательно подрегулируем, чтобы гадостями какими не занимался и словами нецензурными не обзывался.
Дорогие, добрые коллективные воспитатели, личность рада бы расслабиться, так ведь не успеет харю приятной миной приукрасить, как схлопочет по зубам. И скажут все:
- А че он, гад, улыбается и рожу такую нахальную завел, вот мы по ней и хряснули, чтобы место свое знал и умнее других не выглядел. Видали мы таких, борзеньких, ишь как зубьями-то отплевывается. Поделом, не выделяйся рыло, из лягавого стада. Распоясались ныне писаки, надо им законодательно, а потом и исполнительно язычки подрезать, пусть шепелявят себе да сюсюкают, слюни пускают, подцензурные.
Как творцу отрешиться от кровососущего эффекта общественной жизни? Только ворвется она в дом в самом удивительном обличье и под самыми разными предлогами - сказка рушится, исчезает. Затихает божественная музыка, вянут чудные цветы, умолкают невиданные птицы, тают тончайшие ароматы. Космос уходит, гаснут звезды.
Социум пришибает творческое начало. Будоражит страсти, страсти терзают душу. Хорошо тибетским ламам. Ничто не мешает им погружаться в чистое созерцание. Наверное, их души находятся в полной гармонии и имеют свободный доступ на самый высший уровень Небес. Или там уже вступают в действие другие критерии? Попадешь на Седьмое Небо и как возвращаться? В эту кутерьму, в это зубное клацание. А может, кому и не до Седьмого Неба, может кому земная тусовка слаще? Наверное, есть такие. Вот кому умирать не хочется. А надо…
Хорошо, если насиженному гнездышку не угрожает стихия разрушения. Можно отсидеться и поразвлечься глубокомысленными рассуждениями. Хуже, если ветер общественной жизни сорвал крышу, выбил окна и двери, вырвал из рук и унес из письменного стола последние деньги. Становится холодно, неуютно и кушать хочется почему-то сильнее и чаще чем в сытые и тихие времена. Проза сансары. Подняться над ней возможно, говорят, но только лишь на крыльях оперившегося духа. А его еще выпестовать надо.
Пестуется он в тихой гавани, в глухой изоляции от общественной кутерьмы, грубой и грязной как все наше коллективное существование. Многие встают на этот путь. Что здесь скажешь? Если дорога выбрана, стоит иметь мужество с нее не сворачивать.
Может бросить вызов этому социуму? Но что для коллективной толкотни ничтожные вызовы индивидуальности? Не пуще писка комара. И дубасит она эту самую индивидуальность, ой как серьезно, по полной программе, без малейших скидок на разницу в весовых категориях. Неужто творец такую опасность для него представляет? Поглядите только, кости переломаны, едва держится на ногах, гордо мотыляясь в потоках мощного дыхания свирепого соперника. Но все равно пытается ткнуть, сердешный, в нос общественной горилле, едва оклемавшись от очередного нокаута.
Какая отвратительная рожа у этого социума! С раздутыми ноздрями, со злобными маленькими глазками, вперившимися в индивидуальную переносицу. Даже шевельнуться нет возможности, сразу схлопочешь сногсшибательный удар, отбивающий сознание напрочь. Так и забьет ведь, походя, из первобытного любопытства, не осознавая ответственности перед Богом за уничтожение маленькой искорки живого сознания. Пока нет серьезных ударов судьбинушки в дых или в пах можно и хвост распушить, и щеки надуть, и нос задрать, и самодовольно верещать о величии, о твердой поступи, о непоколебимой вере в свое нетривиальное предназначение. А как только саданет в бровь или глаз грубым, сермяжным, провонявшим дешевой махоркой кулачищем та самая, неясная на вид, но очень определенная по ощущениям особь, по имени общественная жизнь, то и хочется прилечь тихохонько где-нибудь в сторонке и плаксиво поскуливая забыть обо всей своей решимости в достижении великих целей и сила воли сразу становится понятием не актуальным, а то и вовсе вредным, ненужным. Хочется поговорить о великой и истинной любви без насилия, о божественном предназначении всего живого, о гармонии, о поэзии, о единстве и единении. И терпимости хочется от всех, толерантности и доброты, и понимания. А они, эти члены человеческого сообщества, все так же рьяно продолжают шнырять перед твоим подбитым носом в погоне за высокими идеалами, заключающимися всего лишь в неискоренимой страсти обскакать ближнего, надеть малиновые штаны и плевать сверху на своих менее удачливых братьев по рефлекторной функции мозга.
Какая проза…