Я просыпаюсь утром и долго не могу встать, потому что кажется, что в груди поселились трудолюбивые муравьи и неистово работают, стоит только солнцу подняться над туманным городом. Если прищурить правый глаз, встать на левое колено и посмотреть сквозь подзорную трубу, которая досталась мне от деда, то на посеревших от времени оранжевых занавесках можно прочесть слова: "День добрых дел."
Это не всегда бывают лозунги или дешёвые мотивирующие цитаты, но, к несчастью, иногда попадаются и они, и тогда я поскорее стираю написанное, стараясь отвести глаза в сторону, а слова, прилипшие к занавескам, успев стать их частью, никак не хотят исчезать. Но сегодня мне нравится то, что советует сделать белая надпись на фоне тусклого маргарина с жёлтыми бликами солнца, и я чувствую как муравьи превращаются в радостное предвкушение дня.
Мне звонит приятная девушка, с которой я где-то был счастлив познакомиться, а теперь уже и забыл где, и ощущение неясного волшебства той встречи, окутанной дымкой, остаётся, а сухие подробности канули в лету, позабытые памятью. Она всегда мне звонит по четвергам и предлагает разные разности, которые легко ложатся в жизнь и делают её чуточку лучше. Сегодня она предлагает пойти мне в театр, но я говорю, что не могу, она спрашивает почему, а я не хочу говорить о том, что собираюсь сделать, будто бы скрываю дурные подробности, молчу, и она тоже не собирается нарушать тишину, и молчание зависает немым зрителем в телефонной трубке, на тридцать четвёртой секунде она ругается острым словечком и кладёт трубку. Это только говорится так" кладёт трубку", на самом деле она нажимает красную кнопочку и всё. А дальше плачет. Или не плачет. Не зная правды, я строю догадки карточными домиками, но от крохотных суетливых мыслей становится неприятно и я гоню их прочь, сталкиваю в стакан с водопроводной водой, где они долго тонут, размахивая крохотными узловатыми ручками.
Я беру вещи, которые давно должны были затеряться, пропасть, поблекнуть, быть брошенными в глубокую жирную помойку, превратиться в подобия половых тряпок - но не стали ими. Все они помещаются в чёрный мешок, а сверху я кладу три или четыре детских игрушки, которые когда-то выловил в игровом автомате и так и не подарил девушкам, к которым раз в месяц исправно ходил на свидания и говорил одни и те же слова разными интонациями. Они смеялись.
Я подхожу к дому номер 6 и открываю дверь.
- Здравствуйте - радостно говорю я и машу мешком наперевес, будто бы маятником Фуко.
- Здравствуйте - отвечают мне недовольным голосом, настороженно всматриваясь в лучезарную улыбку.
Я указываю руками на готовый взорваться мешок.
- Нам не надо. Спасибо.
- Но...
- Спасибо.
И пока я столбенею от неожиданности, от удивления неуслышанных радостных голосов и бананово - банальных слов благодарности, которые уже успели прозвучать в голове - меня уже выставляют вон, лицом к холодной улице, а я всматриваюсь в строгое непроницаемое лицо женщины, которое исчезает за медленно закрывающейся дверью, пытаясь найти в нём что-то, кроме раздражённого недовольства. "Где же ваша...?" - начинаю, но слова застревают в горле. Что я хотел сказать, "человечность"? Но призывать к ней - значит играть плохую игру провинциальным актёром. И недосказанные слова отражаются эхом от стен и затихают. Этажом выше дети, стриженные под ноль, играют в шашки и с излишним желанием бьют друг друга по головам.
Я сажусь на тротуар, на который падают аккуратные снежинки. Из мешка неторопливо вываливаются старые джинсы, кофта, в которую не уместить и четверть меня, розовая лошадка и большой, неизвестно откуда взявшийся пионерский галстук.
До Нового года остаётся несколько часов.