Нас было много в тот день. Черными мухами мы облепили кусок асфальтового мяса у подножья одной из вавилонских башен Москва-Сити. Задрав головы, мы смотрели вверх.
На расстоянии в несколько десятков этажей он был похож на игрушечную фигурку – эдакого оловянного солдатика, щелкунчика, хотя лично мне он напоминал скорее маленького квадратного человечка из конструктора «LEGO». Приехала полиция, за ней подоспели пожарные, и вот теперь все застыли в ожидании того, что произойдет дальше.
Мы не знали, кто он, мы не знали, почему он хочет броситься вниз с крыши небоскреба, но мы боялись за него, боялись, что он сорвется вниз и расшибется в лепешку, сорвется нелепо и случайно, сорвется, а не прыгнет красиво и целенаправленно.
Морозный воздух, пройдя в наших легких процедуру подогрева, паром выходил наружу. Мы прятали покрасневшие руки в карманы.
Нам было видно, как его пытались уговорить – в соседнем окне появился еще один игрушечный человечек и кричал ему какие-то слова, но увещевания не подействовали, и человечек исчез.
- Как вы думаете, он прыгнет? – спросил меня мой сосед, с которым случай свел нас в тот день, выдав нам билеты на соседние места в зрительном зале этого спектакля. Это был добродушный невысокий мужчина в синей шапке и очках с большими стеклами. Он согревался ароматным кофе из пластикового стаканчика.
- Не знаю, - ответил я равнодушным тоном, хотя в душе наделся, что он прыгнет.
- Можете не сомневаться, он прыгнет, - уверенно заявил очкарик и улыбнулся.
Мы окончили нашу маленькую беседу и снова обратили глаза наверх. Человек на карнизе не двигался. И хотя видно было очень плохо, но все же можно было кое-как разглядеть его. Многие фотографировали человека на телефон, ибо надо было запечатлеть навсегда, как он выглядел, надо было запечатлеть его, чтобы потом разослать эти фото друзьям, знакомым и родственникам, потому что, если тебе посчастливилось такое увидеть, ты просто обязан рассказать об увиденном и пережитом, ты обязан передать этот опыт куда-то дальше. Я навел на него свой телефон и нажал zoom, что позволило мне разглядеть его получше. Ему было лет тридцать с небольшим, его лицо покрывали светлые заросли бороды, он был одет в какую-то неброскую серую куртку, напоминавшую на расстоянии монашеское рубище, и черные джинсы. На какое-то мгновение мне даже показалось, что он закрыл глаза и его губы движутся в молитве. Или я это только придумал себе? Может быть, другие тоже придумывали себе то, как он проводит эти последние минуты, приготовляясь к прыжку.
Люди едва дышали и переговаривались лишь шепотом. От воя сирены подъезжающей скорой, казалось, что уши, превратившиеся на морозе в стекло, разлетятся вдребезги. Среди нас в толпе были мужчины, женщины с детьми, старики и старухи, респектабельные бизнесмены в дорогих костюмах, менеджеры в дешевых костюмах, секретарши в коротких юбках, курьеры DHL в характерной униформе. Как-то неожиданно быстро обо всем пронюхали журналисты, и теперь у подножья башни дежурили уже, как минимум, две съемочные группы.
И вот все мы собрались на этой площади, чтобы посмотреть, как он прыгнет, мы все, стоящие внизу, считали про себя секунды, и эти секунды были как жвачка, было приятно и вкусно пережевывать их в своих ртах и ждать под конец настоящего удовольствия – сокрытой внутри начинки.
А он застыл там наверху, между землей и небом, на уровне 20 этажа (номер этажа подсказал мне мой любезный любознательный сосед в очках, он уже успел их подсчитать) и не двигался в течение нескольких минут.
Но вот, наконец, он зашевелился.
- Сейчас прыгнет, вот увидите, - сказал мне мой сосед-очкарик, подмигнул, а затем снова поднял взгляд наверх, на уровень 20-ого этажа.
Человек медленно стал вытягивать вперед правую ногу. В единый миг в толпе пронеслось несколько вздохов, но тут же все стихло. Мы прекрасно знали, что в зрительном зале должна быть абсолютная тишина, и мы соблюдали это правило в тот день. Нельзя шуметь, когда актер старается, потому что актер играет, в конце концов, именно для тебя.
Не знаю, закрыл ли он глаза, когда делал этот шаг, но многие из нас, да и сам я, каюсь, закрыли глаза на мгновение.
Но он не покачнулся, он не упал, он сделал шаг и прямо-таки застыл в воздухе, как акробат на канате, расставив руки по сторонам. Нет, скорее это было так, словно он перешагнул с карниза на ступень какой-то невидимой лестницы, которая вела в ведомые лишь ему пространства. Люди – я видел их лица в этот момент – лица мужчин, женщин с детьми, стариков и старух, респектабельных бизнесменов, менеджеров, секретарш, курьеров, журналистов, моего соседа-очкарика – их лица исказила какая-то смесь удивления с разочарованием. Начинка не то что бы оказалась не по вкусу, просто представьте себе, что вместо малины вам подсунули, например, рыбу. И все застыли, глядя наверх и раскрыв рты.
А он тем временем сделал еще шаг. Теперь сомнений быть не могло, он двигался так, словно шел по лестнице – такова была геометрия его движений. Он поднимался в небо.
В толпе не раздавалось ни единого звука. Уже через час об этом напишут в газетах, ученые, полицейские и врачи будут выдвигать разные гипотезы, знакомые этого человека будут рассказывать, что он всегда был какой-то странный и не от мира сего… но это все – только через час, а пока – в эту минуту, разрезанную нашим ожиданием поперек, – все вокруг погрузились в молчание и созерцание того, как он поднимается вверх.
Люди молчали, когда он был на уровне крыши, они молчали, когда он поравнялся с парящими над небоскребом галочками птиц, молчали они, и когда он стал крошечной точкой в предложении этого утра, а затем исчез насовсем. Только тогда все начали расходиться.