***

Здравствуй, мама.
Сегодня мне 20. Я пишу тебе и не могу сдержать слёз.
Прости, что всё реже пишу и звоню, просто нет никаких сил лгать тебе о том, что у меня всё хорошо. Я устала врать о близких друзьях, которых нет, и мероприятиях, о которых читаю в интернете.
Мама, я сижу в третьем баре за ночь и осушаю бокал за бокалом. Виски чередую с коньяком. И о том, как мне паршиво, знает только бармен, но всё его сочувствие лишь маска, скрывающая простое нежелание видеть истеричную любительницу алкоголя за стойкой. В третий раз играет песня Сплина о любви, мне хочется вскочить, разбить колонки к чёртовой матери и завыть от боли и одиночества.
Ты задаёшься вопросом, наверное, почему же мне так одиноко. Я пытаюсь окружать себя людьми, честно. Они приходят в мою жизнь, а потом уходят. И я ничего не могу поделать. Я оставляю номера, но никто не перезванивает. Знаешь, почему? Кажется, все эти люди умеют смотреть в глаза. И в моих они видят невосполнимую пустоту. Но я так привыкла всех терять, что мне уже даже не больно. Не я общаюсь с одноразовыми людьми, я сама стала такой.
Мама, я хотела найти себя, я думала, что всё наладится. Но вышло всё так глупо. Я ищу себя в барах, клубах, чужих прокуренных квартирах и простынях, залитых вином. Смех тысячи пьяных людей звучит в моих ушах, как будто я шизофреник, мучимый голосами, без перерыва звучащими в его голове.
Знаешь, если бы у меня сейчас спросили, где моя голова, я бы ответила, что она осталась на дне бутылки, осушаемой в 17 лет, когда я осознала, кем хочу быть, ужаснулась, но не нашла в себе силы что-то изменить.
Знаешь, если бы у меня сейчас спросили, где моё сердце, я бы ответила, что оно, истерзанное и разбитое, осталось зарытым в жёлтую листву, шуршащую под ногами семнадцатилетней меня.
17 лет отняли у меня всё. Знаешь, я всё ещё внушаю себе, что время лечит, что три года не жить, а существовать в пьяном бреду — это нормально. Я такая слабая и жалкая, что самой от себя противно.
Мама, мне так пусто. Смех в голове всё громче, как будто весь мир потешается надо мной. Мама...
Прости, теперь этот помятый жёлтый лист будет отдавать запахом виски, у меня слишком сильно дрожат руки.
Прости, ты не хотела, чтобы я была такой. Но, мама, послушай, что, если я предназначена для такой жизни? Я не чувствую счастья, меня сожрала пустота. Но знаешь, когда я стою среди танцпола, окружённая такими же пьяными и безбашенными, как я, то я чувствую себя самой собой.
Я так устала притворяться. Половину своей жизни я играла какую-то глупую роль. Помнишь, ты говорила, что я актриса? Да, мама, ты была права. Я жила в театре, играла с чужими чувствами, страдала сама же от этого, но не могла остановиться.
Теперь мне не с кем играть, я просто сижу посреди сцены с бутылкой красного полусладкого и кричу пустым сиденьям о том, как я несчастна.
Знаешь, мама, когда-то я не понимала, почему люди так много пьют, почему не могут остановиться. Теперь поняла, и от этой правды горче, чем от водки.
Но, мама, милая моя мама, я хочу поблагодарить тебя. Моя жизнь — это пьяное путешествие по барным стойкам и чужим жилеткам, в которые я могу поплакаться, а потом снять. Но, спасибо, мама, за то, что ты у меня есть. Любовь к тебе даёт мне надежду, что когда-нибудь я проснусь и первым делом не будет болезненный поворот головы к тумбочке и распивание остатков вчерашнего джина.
Я верю в лучшее. Я, пройдя через десятки людей, которые никогда бы не смогли меня полюбить, верю в любовь. Даже не в любовь, а в Любовь с большей буквы.
Мама, прости, но уже чёртовых пять часов утра и бармен с ласковой улыбочкой пытается мне намекнуть, что пора бы мне тащить свою задницу домой.
Я — сплошное разочарование, которое любит тебя.
Прости меня, мама. Прости меня, Господи.
Целую.
Дочь.