хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
фрагмент из: хождения в стиле шванк "ЧоЧоЧо"
хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх
–... Я бы это самое, обратился бы ...в эту нашу богадельню. В концертню. В филармонию. А тут ансамбль ихней песни и пляски. Поют в штанах. Лямки крестом. Старые сами. И баба на меня смотрит, – рассказывает Бим про свои похождения по Хофброю в поисках туалета, – а я чё-то другое там пел. Другую. Русскую.
Я сейчас сделал бы это: зондер команден, унтер офицерен – запел Бим... Вот бурчат, блинЪ. Подумал – педагог, блинЪ. Подумал, подумал. Иблысь! Еврейчик! Типа, а ты чего, а я говорю чо-чо, я говорю айн цвай...год скоко... Год сколько лет. Как скоко?
Бим путает немецкий язык с каким-то ещё, и вспоминать для него правильное произношение и переводы Кирьян уже заи... устал. И что хочет сказать Бим также не просто. Для этого нужно прожить с Бимом месяца два, понимать полунамёки, жесты и угадывать трёхходовые ассоциации.
– Год? Год? Ярэ альт, – перевёл К.Е. – айн ярэ альт. Голос у него тороплив и мерзок как его шванкские тексты.
– Два года я, короче... как два?
– Два года? Цвай ярэ альт. Просто.
– Труба... трубэйн, – я с тобой уже по-нерусски разговариваю, – засмеялся Бим, – ну Арнольд! Второй! Труба как?
Бим, похоже, вспоминает сорт трубы – альт. Но, никто друг дружку не разумеет.
– Чо труба, не знаю трубу? По-немецки не знаю. Что два яра альт? Может два года ты на трубе не играл... или двести?
– Того никто не ведает. Может вообще не играл. А тому Гансу же интересно. Руссия всё-таки. Я с флажком ихним. С бородой. Член-блин клуба ихнего. Без ключа токо. Ан, цвай... Я с тобой опять по-нерусски калякаю, – потешается Бим, обнажая два с половиной жёлтых, притупленных необыкновенно разнообразной российской жизнью клыка.
– А ты, это... челюсти что ли в общаге оставил? – спрашивал тогда К.Е.
– Нет, в наххаузе. В сибирской. Я рассказывал... Ну, это, он говорит: а как чего? А я говорю: – дай трубу , я тебе это, изображу. Он ...Трубу подали, ну я ему я... И играю всё это. На Арнольде.
Кирьян Егорович ярко представил, как Бим дудит в трубу. И нашёл место между кружек для раскорячивания головы. Так ему это всё показалось забавным, что голова сама, без спросу, упала на стол.
– Ну, блинЪ, рассмешил. Я чуть не лопнул, – сказал он, вытирая лицо от чистосердечно нахлынувшего, исступлённого веселья. Нашла бы Малышева такому явлению логическое объяснение?
– А и не смешно, – продолжал Бим. – Так оно и было. Вот он говорит: а ты вот эту сыграй песенку. А я ему: ну ты даешь! Я без нотов не могу, а по нотам я сыграю. Бемоли и мне, диезы, ну и это ...давай, мол. А он говорит: а ты ето ...без нот на слух никак? А я ему: – не, ты напиши, а я все сделаю. Он: – Ага, и бумагу просит... Я – не-е-ет! ...Ваня их всё понял, ну Ганс: ну слуха нет, блинЪ... и грамоты. Найн! Нихт! Вот, блинЪ, ну мы вот домой приедем, долго переучиваться будем на русский язык...
Через минуту-другую: «Знают Руссию нашу! Воевали скоко?»
– Четыре года, – уверенно отвечал Кирьян Егорович.
Что-что, а тема войны для него знакома. В отрочестве любознательный книголюб и воевода своих пластилиновых человечков (компьютерными игрушками в те суровые годы даже не пахло) Кирюша запоем и тайком от родителя, под подушкой с фонариком читал огромную книгу «Weltkrieg» издательства Stuttgart тыща девятьсот пятьдесят седьмого года издания в русском переводе с редкими картинками. Писали там немецкие генералы и офицеры, обеляя свои поступки (боролись с мировым коммунизмом), красуясь перед самими собой и переваливая всю вину на фюрера. Будто насильно гнали.
– А не всех снасильничали своих. Кто-то по желанию шёл, – утверждал Кирьян Егорович.
Бим замолк, но не на долго, и опять заталдыкал о своём:
– Язык никакущий. А я их на пальцах: шпрехен зи дойч? Дойч, дойч, говорят. Гут зер! Понимэ! Руссия, во! А пусть боятся. Мы их ещё, если они опять.
– Хэнде хох и на стройку, – поддержал Кирьян Егорович.
– А у СС под мышкой наколка, – сказал Бим. – Значок зэт-зэт – две молнии, как у нас на трансформаторе. Наши как их в плен брали, первым делом: «Руки вверх, типа. Если значок есть, то к стенке. А простых в плен: поживите пока.
– Ещё у их шпиёнов в паспортах скрепки из нержавейки, – добавил Кирьян Егорович.
Ему это ещё отец рассказывал. Байка эта столь правдива, что от этого, видимо, и сильна. Просто анекдот. До сих пор с регулярностью раз в года три мелькнёт эта история то в СМИ, то расскажут в ресторане, делясь знаниями о войне и пунктуальности немцев, доходящей до абсурда даже в шпионском деле. Забыты настоящие истоки знания. Может, и было-то один раз всего, а запомнилось и растрезвонилось. Так это русским нравится.
– Они же аккуратные, а мы-то – русские. У нас ржавые у всех скрепки – железо, блинЪ. Если не ржавые, то шпион! Так и отловили половину. Они до сих пор понять не могут – как же их всех тогда растудыкали.
***