ПСИНАЯ ХАРЯ
Выходной день выдался ничуть не лучше будничных: все те же жара, зной, духота. В тени – за сорок, на солнце – за пятьдесят. Ничего не попишешь, время такое. Июль – макушка лета.
Афоня бредет по полувымершей центральной улице узбекского городка, лениво озираясь по сторонам, то и дело сбивая пот со лба своей широкой шершавой ладонью. Он совершенно не знает, куда деть себя в этот воскресный день. В город приехал он недавно. Неделю назад выпросил Афоня у начальства командировку сюда, объясняя ее срочность тем, что, дескать, никак не может он спокойно жить, не приняв участия в спасении этого Богом обиженного уголка, на который внезапно обрушились с гор селевые потоки, оставившие после себя многочисленные жертвы, лишенных крова жителей и заполненные всякой нечистью смытых уборных и помоек улицы.
Был Афоня трактористом, и, по правде говоря, на черта б ему сдался этот городок, далекий и жаркий, если б не пилили ему шею вечными заботами жена и теща, от которых и решил он по возможности отдохнуть.
Работа нашлась сразу, и, что говорить, толк в ней Афоня знал. По десять часов кряду сидел он за рычагами своего «ДТ». Работал крепко.
Однако воскресный день не соблюсти он не мог. Так уж устоялась его душа: робить так робить, а воскресенье – извольте, воскресенье. И хотя почти все деньги, что брал он с собой, еще дорогой были пропиты, новые пока не заработаны, решил он пусть не пить – не гулять, так просто походить посмотреть.
Только вид города вовсе не радовал глаз. Все вокруг залито высохшей грязью, деревья пыльные, снизу – серость вонючая, а сверху – линялая голубизна: ни облачка, ни тучки.
Выбежали из-за угла вислозадые овцы, узбечки многокосые в тюбетейках торопливо и молча прошли в магазин. Скучно Афоне, не на что глаз положить.
«Сходить, что ли, в парк, может, газировки выпить?» – думает он. И уж было повернув туда свои стопы, замечает вдруг у обочины дороги спящего в пыли пса.
– У-у, да видно вшивый какой да лишайный, – бормочет Афоня, но все же поворачивает к нему и приседает рядом.
– Спишь, что ли, шелудивый? – спрашивает его Афоня. – И чего ты тут залег, харя ты псиная? В деревне-то нашей давно б тебя Мишка Трифон на осине вздернул. Злой он, вишь, на таких-то. Мальца у него, дак, покусали. Тебя б он точно вздернул.
Пес открывает глаза и смотрит на Афоню заспанно, устало.
– Э-э-э, – говорит Афоня, – да зенки-то у тебя мутные какие... И пошто живешь? Я б тебя и на рукавицы-то не взял. На что мне рукавицы? Жара такая. Да хоть бы и у себя, все одно не взял. Дерьмо – не пес.
«Дерьмо», видимо, почуяв, что его ругают, хотя и беззлобно, на всякий случай поднялось и отбежало чуть в сторону, под ствол пирамидального тополя, где вновь сунуло морду в лапы и вновь задремало.
– Э-э-эх, дрянь, – сплюнул Афоня, – и пошто живешь... Дура – не пес.
С тем Афоня встал и направился к кулинарному магазину, где купил на тридцать семь из оставшихся сорока копеек жареной трески, затем вернулся под тополь, высыпал ее рядом с «псиной харей» и, не оборачиваясь, пошел в парк пить газводу.
Троячок он все же заначил и потирал его медные бока в кармане, мурлыча при этом под нос какую-то узбекскую песенку.