Действующие лица:
Князь
Митрополит-владыка, одежда произвольна
Тысяцкий, одежда произвольна
Купол Софии Новгородской
Чукча
Школьная парта. В середине- круглая прорезь для головы. На парте простыня, белая как потолок. Русая голова девушки торчит из прорези.
Купол: Я – Софийский собор. Я- короб, коробок, воздух внутри- для игрушек коробка, а не кружево, стканое из паучьей слюны. Двор у меня- не потеряешься. Собор и соборность... Бесы и юродивые... Риторика... Почему молятся на кабак и плюют в мою сторону? Нет. Я- зодчество, крестово-купольный храм пятинефный, древние пращуры- крещальни и мартирии мучеников, мощи али стяжание. Ротонды, а литургия в базиликах. Позже -в апсидах,а евхаристии тайна- под куполом. Квадрифолии -в нефы. Апсиды и барабаны обмазаны цемянкой, щебень, кирпичная, керамическая крошка в известковом растворе. Мрамор с мозаиками? Нет, известняк меловой, мезозойский с фресками свежими. Бронзовеющие врата магдебургские –портал. Китоврас в граде лукорье, сотворение Евы. Голосники глушат эхо.
Это – новгородская республика, у нас здесь- Любекское право и ганзейское купечество,а еще вече и колокол вечевой. А еще- детинец. Генуэзские купцы плывут в Новгород. Не византийская позолота, а червоная киноварь Рима. Отпечаток брахиоподы на полевом шпате,тьфу, на мраморе, тьфу, на известняке, отпечатки древних чудищ, но лишь отпечатки- краеугольный камень Кузанца. Я смотрю внутрь и наружу: там- литургия, а тут- служба. И поведать вам о том, как митрополит-владыка вместе с тысяцким князя за городскую стену прогнали, надобно.
Князь сидит за дубовым столом. На лице- накладная борода из очень редких волос, будто китовый ус. В бороде застряла муха. На нем- красный камзол на пуговицах, но пуговиц не видно- якобы камзол на застежках (они нарисованы). (сбоку какой-нибудь плоский меч, согнутый посредине, он выпадает из ножен, и князь постоянно поправляет, разглаживает, достает из ножен- он падает- князь пытается сделать так, чтобы меч стоял он секунду стоит и снова падает). На столе- нечто наподобие лампадки- фитилек еле теплится. Стеклянный колпак весь засаленный, масляный, облеплен мошками. От лампадки тусклый свет. Пол из булыжников, скользкий. На удочке из-за кулис появляется кукла ночной бабочки-мотылька из какой-нибудь простыни, нечто аморфное и бесцветное, с мерзкими щупальцами на голове и льнет к лампадке. Князь пытается схватить, но ничего не выходит - бабочка улетает. Князь вновь садится за дело - у него в руках титло, на столе – берестяная грамота. Князь ковыряется в бороде, хочет отлепить муху, но вместе с ней выдергивает волос, разглядывает
Князь: Осьмой же, смерд!
Слышны шаги. Князь жалобно скулит, хватает лампадку, сует под камзол и прячется под стол. Входят митрополит и тысяцкий.
Митрополит: Дьяк! Дьякон! Эй, дьяк! Ты ли? Али, авось, кто татьбою здеся промышляет? На гиречки мерные да меха кунии позарились! А ну, вылезай, супостат, покажися передо владыки ликом! Ежели изловим Иуду, уд те оскопим, паскуда!
Митрополит и тысяцкий в темноте задевают стол. Разбивается лампадка. Князь пыхтит, туша свечку.
Митрополит (лезет и вытягивает за камзол шупленького князя из-под стола): Ишь чо, пёс! (достает за шкирку князя) Да это ж княже! Ишь чо – под стол залез, яки тать, али владыку испужался? Дионисий Ареопагит, что по апостола Павла кончине в Алешандрии Птольмеевской проповедь вел, сие рек..
Тысяцкий (тявкая, перебивает): Псевдо-дионисий!
Митрополит: Да я ж тебя, манихей! Я ж тебя в ските перынском запру, да прям на капище тебе постелю. (хватает тысяцкого за шиворот, отпуская князя; тот падает прямо на лавку, снова берет титло)
Тысяцкий (тявкая, в три погибели скорченный): Не, не надобно, владыка, зло мне учиняти такое- черес чур зело! Тама, слыхал, все вещи от себя порастякалися. Имячко одно ото них и осталося. Земля- да не земля. Зямля- круг да раскаленный шар. Смерть лютая- да и не смерть. Смерть сама, слыхал, которой пращуры наши пуще всяго пужалися что она безо лица- и та говорят, безлицая, чрез плечо плюет да чертыхается всяки раз,как мимо скита перынского ходит- замараться боязно. Скоморохи да петрушки тудась бегають все еще, слыхал я, болванам молитвословить. Видать, не пужаются храма божиего. Ложисси тамо на земли, а ежели влага с небес током заструится, лужищи водою та наполнятся- та не вода это, а тьма зеленющая . Далекизна там ото всего, Янка Купала хововоды водит. Болота, пляски, хороводы мерещатся, да небеси греческыя, и ты сам себя видишь и от себя убегаешь, а люди все – чужия,хоть и пляшут веселыя. А то поди ж лужа та возьмет да и в комком земли обернется или животом твоим. Да, слыхал, токмо рече свою навострил, уста отверзлись, та язык заплетается, яко борода у деда Тита, та колдун проклятый в темячке бормочет, а рече нихто не може, аки будто и есть и нету оного сего бормотания
Митрополит: Так вот тамо тебя и запру, холоп! «Чур, пращуры, чрез плечо плюет»,- так ежели ты камни межевы до сих пор кровию окропляешь, точию лишок за уд ухватил, язычник! Тук твой агнецкий из тя выну да алтарь скинии собрания им покрою, дабы манихейство сие из тебя повытряхивать
Тут князь принимается кашлять, никак не может откашляться. Митрополит выпускает тысяцкого – тот падает на пол из булыжников
Князь: Аще надобно мне грамоту соложить, да все дьяконы да подъячие порастекалися невесть куда
После этих слов все цепенеют на мгновение – из-за чего-то небывалого, но не заветного, стеклянноглазица. Князь чихает, сморкается в камзол.
Мелодическая интермедия:
Кровию
Окропияны пращуровы межи
Течет, корчась от безречия,
Окиян осиянный
Из лоскутьев газет
И туловищ человечиих,
А промеж комкистых мазков,
Бражающих реку,-
Дыры и пятна, залысины,
Запонки
На лацкане сюртука манилова,
Соломенный драп кресел,
Проталины
Грунтованного холста,
Дискобол, фигурный танец на коньках,
Где ради пируэта фигуристы встали на миг.
Взрезать бы скальпелем, полоснуть бы ножичком-пером,
Отмыкнуть бы фомкой-гвоздодером
Внешний мир внутри,
Бороздя землю носом
Ради шмотка нови, пяди новой,
Распахивать бульдозером новь.
Я распускаю лучи во все стороны
Потокового времени,
Я победил течение,
Отказавшись от пути, от начал и концов,
От точек солнцеворота,
Я до того жил, как пришел огонь
И я плыву по стогнам града,
Потерявши ключ и мастера.
Митрополит: Указ?
Князь: Так
Митрополит: Так ведь...
Тысяцкий: Писчие...
Князь: Та порастеклися, авось...
Митрополит: Ну ежели так, княже, то пиши. Что же ты не пишешь?
Князь (бормоча невнятно и остраненно): Я пишу, пишу. Указ-то о слободских, да о посадских, да о боях кулачных, о концах по ремеслу: кожевенных да сыромятных, да о том, как бы нам всея руси владыку, каким церемоньялом встречать, да с купцами ганзейскими так обращаться, чтобы князя московского не гневить, да о рогаликах и медовухи – отсель должно в погребах да в закромах держать. Токмо... Крючочки да закорючечки я выдавливаю, а они не вяжутся. (Черта и все тут, далекизна, вроде и написано а вроде и нет, закорючка с смыслью пересекается) . Да мерещится мне София наша, будто б не храм это божий, а из бересты коробчонка дабы паучков и тварей всяких в нее складывать. И не могу указ окончить, удила удержать да окольцевать. Ох, дурачит меня рожа какае-та. Ох, дурачат! Ох, дурачат! Псы! Ха! Раболепие! Памятьишко-то им псам, подсобляет! Разбегаются, собаки! Как будто бес какой смеется надо мною! Пишу указ и хоть бы дурной какой вышел – так ведь нет – ерунда, ересь бесовская выходит!
Митрополит с тысяцким , больше и больше заподазривая, все это время ходят вокруг князя, окруживши с двух сторон, смотрят в лицо будто бы это маска, трогают его осторожно и одергивают пальцы, ищут лицо на подбородке, пытаются бормотать-болтать с подбородочным лицом, корчат рожицы,князь же нервно вздрагивает и, глядя вперед себя, продолжает бредовую речь. Митрополит и тысяцкий изучают камзол, находят пуговицы, переглядываются, кивают.
Тысяцкий (осененный мыслью, отрываясь от осмотра): Взрезать бы!
Митрополит: Что взрезать?
Тысяцкий (подходя снова к князю, берет княжью руку и сует под нос митрополиту, указывая на шов на камзоле): Ножичком бы полоснуть, авось и кровь не потечет! В горлышке, значит, першит. А кто это в лесу с лешим из пня траву косил? Слыхал я вечора, якже княже наш по лесу с лешим вместе скакал, да траву косили вместе в роще. И в темечке у князя шишка бысть должна,(ощупывает княжью голову и, точно, находит шишку) ибо пот с него струился насекомый, не здоровый, наизнанку пот! Да и с лешим он плясать не мог, в горлышке у него першило! Першило, да не кашлялось! А тут глядите-ка: камзол у княже шиворот-навыворот!
Князь испуган, переводит глаза с тысяцкого на митрополита, с митрополита на тысяцкого. Митрополит хочет выхватить меч из ножен, а князь закрывает. Теперь вдвоем тысяцкий с митрополитом пытаются выхватить меч из ножен, а князь свернулся на лавке калачиком и укусил митрополита за руку. Митрополит одергивает руку
Митрополит: А знаете что? Давайте-ка княже выселим!
Тысяцкий: Да разве ж так можно?
Митрополит: А что ж заветного? У нас в Господине Великом Новгороде - республика!
Тысяцкий: Всё – ко владыке, а князя – прочь из града, сеча будет – позовем!
Митрополит: Ныне же его проверим. Ты, княже, в вотчину ль Новгород по Любечу получил? Ты, княже, роду то какого?
Князь (обиженно): Не помню... Да вы же не ведаете ничего!
Митрополит: Всё мы, княже, о тебе теперь ведаем
Тысяцкий: Речь, что княже рече, нам о нём уже ничё не рече
Князь (пока тысяцкий с митрополитом отвлеклись, залез под стол и вынырнул с другого края): А мени нельзи, я – юродивый! У меня болезнь падуча. Болезнь падучая, паучая слюнки паука эфир нам ткут на прялке прядилки. Вотчина государя Русь
Князь заходится в пляске Витта, крутится, пытаясь ухватить свой вымышленный хвост
Тысяцкий: А раз юродивый, так мы ему ноги-то поотрываем! По справедливости!
Тысяцкий и митрополит пытаются ухватить князя руками как граблями, оглоблями. Он убегает.Все-таки его хватают, князь кричит, вопит, дергается, как белка в колесе. Тысяцкий держит, а митрополит выхватывает картонный меч из ножен, ломает об колено. Князь плачет. Митрополит отрывает ему ноги, после чего они с тысяцким берут князя под руки, князь перебирает культяпками. Вдруг все цепенеют.
Митрополит: А кто такие слободские? Это слободчане? А кто такие посадские? Кто такие ремесленники? Рядовичи? Житьи люди? Закупы? Рабы свободны? Ходить по улицам, концам, бродить или по делу? Игра на орехи и кулачный бой, это когда болезнь к ложу приковала? Был ли царь, и изменилось ли что-то, когда выгнали князя? Гирьки митрополитовы, меха кунии, скит перынский- все перемешалося. Сиречь, скит перынский- в вечевой колокол бьет? Все вещи- только лики, а вещей-то и нет! Квинтэссенция одна. Как бишь водилось издревле? Да ведь нету никакого издревле! Есть ли разница в этом, если разница, которая виделась, оказалась ничем? Кто торгует в нашем городе? Где? На рынках? Овощами? Раз так, то это не наш град. Привозными? Кто это все придумал? Пока я не думал об этом, все было так глубоко. Как птолемеевская Алекшандрия.
Чукча (выползает еле-еле, дрожа, в костюме чукчи с блокнотом, грызет ногти): Простите, я не слушатель, я писатель. Не успеваю обдумать все, что вы говорите, запишите, пожалуйста это все
В это время князь забирается на плечи тысяцкому и митрополиту, одной культяпкой- на правое плечо тысяцкому, другой –на левое плечо митрополиту. У них платформы на плечах. Когда князь забрался, звучит музыка. Вопит дудка. Все пляшут.
-Карнавал добра и зла, вместе нету им конца; карнавал слепых, глухих, и юродивых таких! (в этот момент все тычат пальцем на князя)
-Карнавал добра и зла, помереть бы им пора; карнавал слепых, глухих, да юродивых – таких!
Занавес.