Случилось мне однажды стать ударником коммунистического труда. Не то чтобы я особенно старался, просто в институте видимо решили что время пришло. Как ударника, меня пригласили в кабинет профорга, Николая Алексеевича. Я, разумеется, ожидал обильного денежного вознаграждения, но вместо денег меня сначали сняли, а потом повесили на институтскую доску потчёта. Среди седовласой профессуры я выглядел как белая ворона, хотя нет, наоборот, среди них я скорей был похож на чёрную ворону.
Я спокойно провисел несколько дней, никого не трогал, ни к кому не приставал, просто висел и смотрел на всех свысока. Похоже, это не всем понравилось и уже через пару дней мне сделали небольшую косметическую операцию, увеличили мои уши, ещё как увеличили. Я стал похож то ли на Чебурашку, то ли на папу Чебурашки. Моя голова оказалась зажатой между двух огромных шаров. Висящая вокруг меня профессура ухмылялась.
Домой я пришёл сильно растроенный. Когда заботливая жена заботливо поинтересовалась причиной моего дурного настроения, я честно излил ей свою душу. Моя половина, вместо того чтобы пожалеть меня, смеялась минут пятнадцать. На шестнадцатой минуте я сказал ей, что это не смешно и пригрозил разводом. Испугавшаяся жена перестала смеяться и стала утешать.
— Не переживай, тебе просто страшно завидуют. Согласись, висеть на доске потчёта это так потчётно. Ты просто очень талантлив.
— Главное чтобы меня теперь не отравили, как Сольери отравил Моцарта.
Жена категорически со мной согласилась и посоветовала быть бдительным в институтской столовой. Знала бы она чем нас там кормят. Там кого угодно могут отравить.
Я провисел на доске пару дней и даже начал привыкать к своему новому образу. Так наверное актёр входит в роль. Пронзительный умный взор в купе с двумя лопухами придавал моему лицу особую прелесть. Умный и трогательный, я стал всё больше и больше нравиться себе, но радость моя была преждевременной.
Через несколько дней мне сделали очередную операцию, теперь стоматологическую, у меня выросли клыки, два сверху и два снизу. Кончики разукрасили ярко красным. Быть добродушным с четырмя окровавленными клыками у меня явно не получалось. Даже добрая улыбка на лице не помогала. Возвращаясь поздно вечером домой, я увидел в небе огромную жёлтую луну. Сразу стало всё понятно. У моего злопыхателя обострение. Непонятно только почему обострение у него, а клыки у меня.
Я продолжaл висеть на доске потчёта — вурдалак Чебурашка. Моя физиономия нравилась мне всё меньше и меньше, но с другой стороны появился прямо-таки спортивный интерес — а что дальше?
Дальше появились рога, большие, кустистые. Они заняли всё пространство между головой и верхним краем фотографии. Рога мне не понравились даже больше, чем вампирские клыки. Рога это слишком, это грубый и непристойный намёк. Какая гнусность!
Придя домой, я задал жене классический шекспировский вопрос.
— Молилась ли ты на ночь супружница.
— Какая ночь, до ночи ещё три часа как минимум.
— Всё равно задушу и ждать три часа не буду.
Жена потребовала объяснений, пришлось объяснить.
Супружница моя, как обычно, смеялась пятнадцать минут, на шестнадцатой я посоветовал ей начать каяться, молить о пощаде, рвать волосы на голове и расцарапать маникюром лицо. Жена принялась меня успокаивать
— Ты не только очень талантливый, ты ещё самый красивый. Отныне обещаю называть тебя солнцеликим.
— Даже на солнце бывают пятна.
— На солнце может быть и бывают, но ты точно без пятен, по сравнению с тобой Ален Делон просто Квазимодо.
Я без колебаний согласился.
Художник импрессионист на этом не остановился и подрисовал мне бородку. Сначала она была аккуратная, в виде равнобедренного треугольника, как у Ульянова-Ленина. Потом она разрослась и я стал похож на лопоухого Карла Маркса, с клыками и рогами. Ещё через пару дней появились очки, но не на долго. В очках я выглядел слишком интеллигентно, поэтому одну из глазниц замуровали. Получились полусолнечные очки.
Ну и ладно, зато дома отношения наладились. Тему развода и смертоубийства мы больше не обсуждали. Жена встречала меня с трепетом у самых дверей и требовала рассказать как дела на доске потчёта. Даже Просто Мария отошла на второй план.
Единственным нетронутым на моей фотографии оставался нос, но ненадолго, очередь дошла и до него. Мой недоброжелатель и завистник удлинил его так, что он провис между парой клыков и превратился в ... Дальше писать просто неприлично, боюсь получится восемнадцать плюс.
Мой портрет приобрёл логичекую завершённость. Поставлена последняя жирная точка. Теперь мне прямая дорога в Лувр. Леонардо де Винчи с его Моной и Лизой жалкий бумагомаратель. Вот он, настоящий шедевр эпохи позднего соцреализма! Портрет Ударника Коммунистического Труда!
Жена, узнав про нос, отсмеялась отведённые ей пятнадцать минут и после стала лить бальзам на душу.
— У мужчины, что на витрине, то и в магазине. Чем больше, тем лучше. Мне теперь все будут завидовать. Радуйся.
Где она такого набралась? Её мужа искалечили, а у неё одни магазины в голове.
На следующий день наш профорг сообщил мне пренеприятнейшую новость.
— Извини, но твою фотографию с доски потчёта мы сняли.
— Это почему, — возмутился я, — положено висеть как минимум месяц. Я что, напрасно трудился как ударник.
— Ну если хочешь мы тебя снимем и повесим обратно — пожал плечами Николай Алексеевич, — хочешь?
— Я всё хорошенько обдумаю, — пошёл я на попятную.
Больше ударником я никогда не был.