Сенокос в Умбе.
Село Умба раскинулось в устье реки Умба, на «языке» суши меж двух губ, то есть заливов Белого моря, Малой и Большой Пирья-губ. Именно «раскинулось»: столетние деревянные дома поморов здесь не теснятся бок о бок, а стоят широко, с северным размахом. Крыши, правда, уже не кроют по старинке тёсом, но бревна, как и столетия назад, обшивают досками, чтобы лучше защитить дома от всепроникающего морского ветра. А сейчас немного истории...
Датой рождения поселка Умба принято считать 1898 год. Он на документах – планах застройки. Бесспорно, что поселок возник одновременно с заводом: строителям и будущим рабочим требовалось жилье, служебные помещения и дома для заводского начальства, бани, пекарня, лавка. Почти сразу же стали строить почту, больницу, клуб… Строились конюшни, причалы, дороги, водопровод (Все это можно увидеть в музее в планах – чертежах застройки поселка).
Земля отводилась из госфонда чиновниками губернских властей. Вместе с заводом строился самостоятельный, независимый от села Умба, населенный пункт со своим укладом жизни, отличным от поморского, со своим заводским начальством, хотя административно он относился к Умбской волости. Вот только церкви своей в поселке не было, и верующим приходилось церковь в селе Умба.
Более 30 лет поселок и завод были одноименными «Беляевский завод», «Умбский завод» и просто «завод» — так говорили и о поселке. Старожилы села Умба долго еще говорили: «Пошла на завод родню проведать», «Переселились жить на завод», «Ходила на завод в лавку»…
После революции и гражданской войны лесопильный завод не работал, населения в рабочем поселке было мало, и поэтому он был в ведении Умбского сельсовета. Но как только завод восстановили, население стало быстро увеличиваться, поселок вновь стал самостоятельным. 4 октября 1928 года в поселке был создан сельсовет, называвшийся Умбским заводским, а в некоторых документах – Дзержинским. Дело в том, что 14 марта 1927 года постановлением Президиума Мурманского
Губернского исполкома было присвоено Умбскому лесопильному заводу и рабочему клубу имя товарища Дзержинского.
В 1930 году на карте Мурманского округа появились первые 2 рабочих поселка – при административно-территориальном делении края решено было учитывать хозяйственные особенности населенных пунктов.
Постановлением Президиума ВЦИК от 20 июля 1930 года поселок отнесен был официально к категории рабочих поселков. Предложенное название – поселок Дзержинский — Президиум ВЦИК не утвердил. 27 сентября 1930 года Мурманская окружная административная комиссия предложила наименование Умбский по названию местности и старому названию завода, но на следующем заседании 17 октября 1930 года предложила новое наименование – Лесозаводский рабочий поселок. Наконец, 21 октября 1930 года присвоено название Лесной.
С 26 февраля 1935 года поселок Лесной стал центром Терского района. Архивная справка за 1938 год свидетельствует, что в нем действовали Умбский лесокомбинат, рыбозавод «Мурманрыба», моторно-рыболовецкая станция (МРС), товарищество «Беломор»,
Кирпичный завод, Умбское СПО, Умбский рыборазводный завод, проживало 5300 человек.
В соответствии со списком облисполкома от 5 июля 1966 года исполком Терского районного Совета 12 ноября 1966 года принимает решение: изменить наименование поселка Лесного в рабочий поселок городского типа Умба с включением в него села Умба. Решением Мурманского облисполкома от 12 января 1967 года рабочий поселок Лесной был объединен с селом Умба (как фактически слившийся с ним), а Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 мая 1967 года переименован в рабочий поселок Умба.
Название «Умба» произошло от саамского слова «умб», или «умп», что значит «закрытый». Первым в цепочке топонимов было, по всей видимости, Умбозеро, зажатое между Хибинскими и Ловозерскими тундрами, то есть закрытое со всех сторон большое озеро. От него пошел целый ряд топонимов: река Умба, губа Умба, селение Умба, Умбский погост (погост в данном случае означает «поселение», а не кладбище) и другие.
В 1898 году поблизости от села, на берегу залива, возник рабочий поселок при Умбском лесопильном заводе промышленника Беляева. Первоначальное название — поселок Лесной. С 1960-х годов этот поселок тоже носит имя Умба (в народе — Новая Умба).
Современная Умба уже имеет официальный статус поселка городского типа, это административный центр и крупнейший населенный пункт Терского района.
Коренное население Умбы — самые настоящие терские поморы. «Пришлых» меньше трети — из тех, что однажды приехали на заработки или погостить, а в результате пустили здесь корни. Старинная часть Умбы смотрит на залив Малая Пирья-губа. У самой кромки воды — дощатые сарайчики для лодок, выше — рубленые поморские баньки и вековые деревянные дома. «Новая» Умба представлена советскими «хрущевками», но их в селе немного.
Дороги нормальной между Умбой и Кадалакшей в 60-е годы практически не было и добираться берегом было очень трудно. На уровне области было принято решение открыть между этими двумя пунктами Белого моря морскую пассажирскую линию.
Вот как это событие освещалось в местной прессе: «5 июня 1968 года впервые в Умбе пришвартовался рейсовый теплоход «Соловки». Кроме обслуживания жителей Терского берега, он совершает экскурсионные рейсы на Соловецкие острова. Экипаж "Соловков" в тот год завоевал первое место среди пассажирских судов Северного пароходства. Теплоход перевозит продовольственные и промышленные товары для жителей поморских сел. Условия Терского берега особенные: грузы приходится разгружать на рейде, не всегда этому способствуют погодные условия. С каждым годом увеличиваются перевозки пассажиров. Теплоход приходит точно по расписанию, четко производится посадка, можно радиограммой заказать такси, билет на самолет».
А уже в 1974 году вместо "Соловков" на эту линию стал грузопассажирский теплоход "Акоп Акопян" принадлежащий Мурманскому морскому пароходству...
Летом 1974 и 1975 гг. экипаж «Акопяна» помогал колхозу «Умба» в заготовке сена для колхозных коров. Дело в том, что расписание судна было составлено так, что экипаж имел отдых во время перестоев судна в Умбе. Перестои эти составляли два дня и три ночи в неделю. Остальные пять дней мы ходили по расписанию, как заведенные. Отход из Умбы – в 11.00. Приход в Кандалакшу – в 18.00. На следующий день: отход из Кандалакши в 11.00. Приход в Умбу – в 18.00. И так, в начале, было изо дня в день. Но через месяц такой работы капитан Кононов В.В. в 1974 году настоял перед пассажирской службой ММП, чтобы в расписании сделали перестои в Умбе. Почему в Умбе? Ясно! Здесь экипаж мог получить настоящий полноценный отдых – рыбалка, охота, грибы, ягоды и прочие удовольствия. Да еще и для главных двигателей судна нужен был регулярный профилактический ремонт и моточистка. С.А.Коган – начальник пассажирской службы, сделал нам такую отдушину, за что мы его постоянно благодарили - снабжали и красной рыбой и икрой отменного качества. Да и нам всего этого добра хватало для всех.
Особая гордость умбян был мост через реку Умба и дощатые мостовые на улицах. Одна такая мостовая тянулась вдоль села из района в район мимо сопок. Вдоль нее по деревьям скакали ручные белки. Вторая мостовая — целая дощатая улица в центре Умбы. В погожие деньки по ней гуляли молодые мамы с колясками. Когда появились эти деревянные мостовые, никто мне не сказал. Старики говорили, что асфальта не было, булыжниками мостить улицы больно тяжело было, вот тут и пригодились доски. Так в селе Умба появилась своеобразная достопримечательность, уникальная в масштабах всей Мурманской области – дощатая мостовая улица. Я часто бывал на этой улице.
Помню, как я отправил гостинцы родителям и сестрам в деревню, когда жена поехала забирать из деревни в Мурманск дочку Оленьку. Позже Алена мне говорила, что она чуть руки себе не оторвала, когда тащила сумки с двумя трехлитровыми банками красной икры и с 20 килограммами семги. А когда дублер капитана Толя Черепанов поехал на свадьбу дочери, то я ему выделил 60 килограмм семги и две трехлитровые банки красной икры. Он этот груз даже поднять не смог. Вот столько рыбы мы имели тогда! Трудно поверить, но это так!
За то, что мы помогали колхозу накосить, высушить и состоговать сено, нам платили деньги. Колхозный бригадир обеспечивал нас транспортом, косами, граблями, вилами. На перестое судна в Умбе, человек 10-12 членов экипажа бригадир на грузовой машине вывозил на лесные делянки, где мы должны были косить сено. Я и пассажирский помощник Толя Абгарян были руководителями судовой команды сенозаготовителей. Мы брали с собой судовой сухой паек, ящик водки, пиво и уезжали с судна на покос на все два дня перестоя. Обратно возвращались рано утром в день отхода в рейс, оставляя для сушки сена 4-5 человек, без которых спокойно можно было обойтись в коротком рейсе. Оставшиеся члены экипажа сушили сено, а на следующем перестое, через 5 дней, снова большая бригада выезжала на делянки, где занималась стогованием высушенного сена.
После того, как все сено мы сложили в стога, нам надо было совместно с бригадиром замерить объемы этих стогов, а затем, умножив объем на удельный вес кубического метра сена, высчитать его вес в тоннах. В зависимости от этих тонн, колхоз нам платил соответствующие деньги. Конечно, нам хотелось этих тонн иметь побольше… На обмеры стогов мы с Толей Абгаряном поехали на мотоцикле с коляской, который принадлежал бригадиру Федору. У бригадира была с собой большая 20-метровая рулетка, которой мы и должны были произвести замеры стогов. План у нас с Толей уже был разработан заранее. Мы взяли с собой на столь ответственное дело пять бутылок «Столичной» и хорошую закуску – наше главное оружие против точности замеров. Лесные делянки, куда нам надо было ехать, находились в километрах 20 от Умбы – дорога была не близкая. Проехав с десяток километров, мы предложили бригадиру перекусить. На одной из полянок мы расстелили свою «скатерть-самобранку». Главное для нас было - расположить к себе бригадира Федю, а наша «скатерть-самобранка» к этому даже очень располагала. Уговорив по бутылке водочки, бригадир был уже для нас своим парнем-рубахой. Но, для Феди, прежде всего – работа. Наш парень-рубаха еще понимал, что замеры надо все же сделать. Мы тоже были не против этого. Подъехали к стогам часа в три пополудни. Солнышко ярко светило, в лесу чирикали пташки, во всю в траве стрекотали кузнечики, а вдали куковала кукушка… Прежде чем начать замеры, мы решили добавить по стаканчику водочки и сдобрить ее тремя бутылочками пива, которые Толя достал из нашего рюкзака…
Когда наш бригадир дошел до нужной кондиции, начали производить обмеры двух больших стогов. Толя брал рулеточную ленту и вытягивал ее, отходя спиной к другому краю стога, а я с бригадиром, стоя на коленях у начала замера стога, должны были снимать отсчеты - сначала длины, а потом и ширины стога. Конечно, я заранее обговорил с Толей, чтобы он конец рулетки метра в три потихоньку наматывал на руку, что он и делал. В результате длина стога увеличивалась метра на три, ну, а ширина – на два. А высоту стога мы прикидывали примерно - на глаз. Обмерив, таким образом, два стога, мы начали производить математические расчеты объемов этих стогов, предварительно уговорив последнюю бутылку «Столичной». Бригадир Федя в математике видимо не очень был силен, да и карандаш у него постоянно выпадал из рук или ломался грифель. Видя, что бригадир не в состоянии что-либо подсчитать, Толя взял все расчеты в свои руки, а учитывая, что на пассажирском флоте про Абгаряна ходила такая поговорка: «Самый хитрый из армян – это Толя Абгарян», - можно было понять, каков будет итог его расчетов. В итоге, нашего сена должно было хватить не только на все колхозное стадо, но еще и для личных коров колхозного бригадира. Федя, ничего не соображая, все же нашими расчетами-подсчетами остался очень доволен, особенно после того, как услышал от нас, что и его личные коровы будут жевать всю зиму это сено. В результате всех подсчетов, нами был составлен еще и двухсторонний акт, который мы скрепили своими подписями. Федин мотоцикл, на обратном пути, мы вели с Толей по очереди, а бригадир мирно похрапывал в коляске до самой Умбы.
После очередного рейса в Кандалакшу, мы с Абгаряном получили в колхозной конторе полный расчет. А расчет оказался довольно приличный – более полутора тысяч рублей. Этих денег нам хватило для покупки на судна нового катера типа «Прогресс» за 800 рублей, нового мотора «Москва» за 350 рублей, да еще хватило денег, чтобы всем экипажем отметить в местном ресторане 25-летие со дня постройки «Акопяна». Уж не знаю, поели ли Федины коровы нашего сена, но новый катер для нас очень пригодился, когда всю осень мы ходили на нем на рыбалку и на охоту в губу Пильскую, которая находилась в 12 милях от Умбы. Вот такая сенозаготовочная эпопея мне вспомнилась спустя много лет.
Проработали мы на пассажирской линии в Умбе до 4 ноября. Вечером 4 ноября мы в столовой-ресторане, совместно с руководством портопункта, администрацией поселка и бригадиром Федей отмечали окончания работы теплохода «Акоп Акопян» на линии Умба-Кандалакша. Здесь мы уже были почти родными для многих умбян, которые не один раз ходили на борту нашего судна. Мы ведь возили не только пассажиров, но в каждом рейсе доставляли в Умбу и почту, и различные грузы. «Акопян» в Умбе всегда ждали с нетерпением. 5 ноября, дав три прощальных гудка, мы отошли от причала портопункта и последовали на выход из губы Большая Пирья. К празднику 7 ноября мы рассчитывали ошвартоваться у причала морского вокзала родного Мурманска. Но все оказалось не так просто. Пришли мы в Мурманск только ночью 12 ноября.
А, пока я работал на Белом море, у меня дома – в Немойте, случилось очень важное событие. 13 сентября 1975 года обе мои сестры – Таня и Люда, вышли замуж. Свадьбу гуляли одновременно, в один день и для Тани и для Люды. Гуляли, как и было принято у нас в деревне – три дня официально, а потом еще три дня – «гоняли сучку». Это уже не официально, - так назывались запоины невест. А вот меня, к моему большому сожалению, на этой свадьбе не было. Несмотря на все мои просьбы, отдел кадров подмену мне, хотя бы на неделю, не дал. У всех гуляющих эту свадьбу, был один вопрос: «А почему на свадьбе сестер нет брата?». И родители объяснить ничего не могли. Говорили, что меня, наверное, с работы не отпустили. А оно ведь так и было!
Чтобы бы понять, как это все было, ниже публикую почти дословное письмо, которое я получил из дому от мамы, когда вернулся в ноябре с Белого моря в Мурманск:
- «Здравствуй сынок - Славуся! Получила от тебя сегодня письмо и голосом голосила! Как же так получилось, что тебя не было на свадьбе. Когда уехала Лена, она знала, что у Люды свадьба будет. Только не знала числа, когда свадьба состоится. А про Таню, конечно, она толком ничего не могла знать, ибо и мы сами не знали до последнего момента. В тот день, когда от нас уехала Лена с Олей, приехал Володя со своей матерью. Таня была неугомонная насчет свадьбы, но потом все было решено. Пригласили они к Анюте (глухой) свою родню с Сенно, а также и нас. Вова встретил Таню, когда она приехала в Немойту на автобусе с Сенно, и повел ее к Анюте (это его тетя родная), а мы с отцом туда потом пришли. Погуляли, попили водки и разошлись. А на следующий день мы всех пригласили к нам. Днем они все ходили в гости к Райке Кулининой - это Вовина двоюродная сестра. Вечером все пришли до нас – человек 20. Посидели допоздна, а на следующий день Вова с Таней решили расписаться. Запись молодоженов состоялась в нашем сельсовете 22 августа, после сессии. Папа оставил несколько человек из сельсовета, были родные Вовы и мы. Взяли в сельсовет свою закуску и выпивку. В общем, распили 4 бутылки шампанского и 4 бутылки водки «Экстра». Посидели часа два в клубе и разошлись. Вечером все уехали в Сенно – их увез на своей машине Федя Артемов. Я, папа и Анюта, поехали в Сенно к родным Вовы, на папином мотоцикле с коляской. На следующий день Вова и мать уехали домой в Ивню. Таня рассчиталась со своей работой, снялась с учета и уехала в Харьков к Вове. Они с Людой договорились делать свадьбу вместе и только дома – в Немойте. Перед уездом в Харьков, Таня с Людой написали всем письма с приглашением на свадьбу. Таня пробыла в Харькове полторы недели.
- Славуся! Все мы так переживали, плакали. Ведь вся наша родня была на свадьбе, а самый близкий, самый дорогой человек, которого все так ждали на свадьбе, не был здесь – это ты, сынок. Свадьба была очень хорошая, но и трудов наших было положено много - все получилось хорошо. Из дому все вынесли лишнее, даже переборку в передней хате разобрали, так что люди сидели на две хаты. На свадьбе было больше ста человек. Из Витебска приехало Сениных родных и близких человек 15, Володиных родных было человек 30, с Ивни и Белгорода – 7 человек, ну и наших родных и близких - человек 60 было. Были с Крыма тетя Надя, ее дочь Тамара с мужем Ваней, сын Гриша. Они были для меня главными помощниками на свадьбе. Были также: папин племянник Леня Махановский из Балаклавы, Ваня из Минска, Андрей из Витебска, Генка с Валей, брат Костя с Сапег со своими детьми, Клавдия Висильевна с Митей из Розмыслова, Леня и Майя из Пурплева, Валя и Коля Генераловы, бабусины дети – Степан с Зиной, сама бабуся, были все соседи, молодежь и подруги Тани и Люды, а также и многие другие с нашей деревни. Народу столько никогда ни у кого не собиралось столько, как у нас на свадьбе.
- Все только и спрашивали, почему нет тебя. Мы отвечали всем, что тебя с работы не отпустили. На свадьбу мы купили два теленка килограммов по сто или больше, две овцы, 20 кур, колбас разных, сарделек, селедки две банки по 5 кг., что ты нам прислал. Надя привезла из Крыма ящик винограда и Леня сумку винограда. Помидоров и огурцов своих было навалом, ведра три соленых опят. Папа купил большую бочку пива и бочку кваса, 4 ящика водки «Экстра», 3 ящика вина, 5 ящиков лимонада, да самогонки своей хлебной было больше 100 литров. Гуляли три дня, а потом еще народ дня три приходил на запивки и «сучку» гонять. В последний день было человек 50 только. Я думала, что сдурею от всего этого, но выдержала. Погода была хорошая все время – до + 25 градусов тепла.
Гуляли и в клубе, и у нас во дворе. Двор наш большой, сухой. Танцы были до упада. Много было у нас народу: и своих, и чужих, и проезжих-заезжих. Всем хотелось посмотреть, что это за свадьба такая - сразу для двух невест. Все угощались на улице – пили-ели, сколько хотели. Некоторые домой на карачках уползали, еле живые. До сих пор все говорят, что такой свадьбы в нашей деревне еще никогда не бывало. Дарили молодым так: Вовы родня одаривала Вову и Таню, а Семена родня – Сеню и Люду, а наша родня - и тех и других. Таня собрала 870 рублей деньгами, два сервиза (столовый и чайный), отрез на платье, пастельное белье. Люда – 600 рублей деньгами, один сервиз, а остальное так же, как и у Тани. Мы совершенно остались без денег – все наши девки подобрали. Одни наряды каждой по 200 рублей обошлись, а сколько надо было подарков купить всем родственникам обоих женихов? А каждый подарок - по 30-40 рублей.
После свадьбы все убрали. Володя с Семеном всю нашу мебель снова занесли в дом и расставили ее по своим местам, а затем уехали от нас со своими женами. Таня и Вова – в Харьков, а Люда с Семеном – в Витебск. А мы с папой сейчас остались дома одни. Славик! Вова очень хороший, красивый, веселый – поет и танцует. А про Сеню – не знаю. Плохо, что он любит выпить. А Люда, она ведь не Таня – капризная. Как у них сложится жизнь – будет видно. Очень жаль, что тебя не было на свадьбе. Думаю, что ты бы остался доволен свадьбой своих сестер. Целуем тебя. Папа и мама».
Вот такое письмо написала мама. Грустно, что я не смог присутствовать на столь знаменательном событии для меня. Но работа есть работа, и от этого никуда не денешься.
Как я уже писал выше, «Акоп Акопян», выйдя 5 ноября из Умбы, должен был прибыть в Мурманск 7 ноября – к празднику Великой Октябрьской социалистической революции.
7 ноября мы подходили к острову Кильдин. Еще на траверзе мыса Териберский мы получили предупреждение о надвигающемся северном ураганном ветре – более 40 метров в секунду. Качать прилично нас начало еще на подходе к Териберке и проливу Кильдинская Салма. Тяжёлые свинцовые тучи настолько низко нависли над бушующим морем, что казалось: ещё чуть-чуть и линия горизонта будет полностью скрыта под этим мрачным, всепоглощающим покрывалом. Огромные, высотой в несколько метров, черные от ярости волны, беспощадной лавиной налетали с правого борта, стараясь смять, опрокинуть и полностью уничтожить "Акоп Акопян", который упорно пробивался через этот неумолимый водяной вал, держа курс на спасительную бухту острова Кильдин.
Под прикрытием острова Кильдин через Кильтинскую салму мы дошли до его западной части. Но, как только «Акопян» высунул свой нос за мыс Бык, нас так положило на левый борт, что рисковать капитан не стал, и мы вернулись на рейд Кильдина Западного, где с большим трудом стали на два якоря под самым берегом. Шторм усиливался с каждой минутой. Вдруг начало быстро темнеть. Небо и вода стали чёрными. Воды вокруг судна становились черными и злыми. Силе моря нет предела и измерить её невозможно - любую шкалу зашкалит, а нам синоптики предсказывали очень серьёзный 10-11-ти балльный шторм.
Нарастали волны громовые, сразу душно стало в рубке тесной: в сильный шторм попали мы впервые, заболели все морской болезнью… Такие вот стихи у меня в голове сложились.
Миша, ты как? Это третьего штурмана спрашиваю я - старший помощник капитана. У Миши, похоже, по идее, вид должен быть получше, посвежее, потому как он только что пришел на вахту, после так называемого отдыха. По идее, должен смотреться веселым и румяным, но, увы… Перед вахтой, в каюте, мельком он глянул в зеркало над раковиной в промежутке, пока его не испугала своя же физиономия - приснится, заикаться начнешь...
Но какой, к черту, отдых, когда тебя вышвыривает неведомая сила из твоей же законной шконки и норовит «приземлить» на палубу каюты? Плюс ко всему, ты сам каждые пятнадцать минут вскакиваешь «кинуть смычку» в раковину. А «кидать», простите за откровенность и за подробности, уже больше у Миши было нечего, - одна желчь, и ее уже нет практически: не успевает репродуктироваться. Не из чего.
Палуба "Акопяна" проваливается вниз - спустя мгновение несется вверх. Судно падает с восьмиметровой высоты и ударяется о воду с таким грохотом и содроганием, что кажется, будто днище впечатывается в асфальт. По идее, от таких ударов швы должны разойтись, весь набор свернуться, а сам пароход - пойти на дно. Но нет, опять взлет, как на трамплине, как-то боком; мгновение в наивысшей точке, получение крена на другой борт - и падение вниз; удар, смена крена, взлет с дифферентом на корму - падение носом с креном уже на другой борт… Почти две тысячи тонн водоизмещения мотает, как скорлупу. Это мы называем «четыре степени свободы». Почему четыре? Не знаю, не я придумал, но если умудриться подпрыгнуть на одном месте, приземляться ты будешь в любой из четырех сторон, возможно, даже на переборке. Поэтому и свобода четырехсторонняя... Работает только вахта. Вернее, стоится только вахта.
Кое-как, с горем попалам, мы развернулись в сторону Западного Кильдина, при этом, чуть не оказались на камнях мыса Долгого, и, как-то умудрились стать на два якоря под самым южным берегов острова, вытравив 8 смычек левого якоря и 9 - правого. В таком положении мы простояли до 11 ноября... А все мечтали ещё в Умбе, что октябрьские праздники мы встретим дома в кругу родных, жён и детей...
Так начался небезызвестный в 1975 году ураган. Хорошо, что мы вовремя стали на два якоря под прикрытием такого мощного для нас укрытия, как остров Кильдин. Позднее мы узнали, что этот ураган, сила ветра которого достигала сорока и более метров в секунду, причинил немалые разрушения по всем прибрежным поселкам от Кольского залива до самого Ямала, и даже утопил два небольших судна. Если бы мы попытались пройти то небольшое расстояние в 10 миль - от Кильдина до входа в Кольский залив, то, вполне возможно, что нас этим ураганным ветром просто бы выбросило на скалы южного берега Баренцева моря. Печально могло закончиться наше полугодовое плавание на Белом море.
А мы, более-менее спокойно, простояли на якорях с 7 по 11 ноября, так и не смея высунуться из своего укрытия. Только в три часа ночи 12 ноября «Акоп Акопян» ошвартовался у северной стенки главного пирса морского вокзала. Справа от нас стоял спящий лайнер – «Вацлав Воровский». Хорошо опутав все судно швартовыми концами, я пришел к капитану, чтобы доложиться и спросить его разрешения идти домой. Но капитана Игауна надо было знать!
– «Старпом, домой пойдешь, когда мы выпьем за благополучный приход! Домой все же вернулись, как-никак!».
И Василий Иванович послал нас с Абгаряном искать бутылку коньяка, чтобы как настоящим морякам, «оформить» приход судна в родной порт, после долгого полугодичного отсутствия. В общем, мне с Толей Абгаряном пришлось идти на стоящий рядом с нами теплоход «Вацлав Воровский», поднимать с кровати спящего директора ресторана Юру Андрианова, чтобы тот нам выдал две бутылки коньяка. Мы уже хорошо знали своего капитана – одной бутылкой он не ограничится, а выпив ее, пошлет нас искать еще и вторую бутылку.
Василий Иванович, увидев на своем столе две бутылки хорошего армянского коньяка, одобрительно крякнул и быстро поставил на стол три граненых стакана, лимон и нарезанную большими кусками беломорскую семгу. Потом он быстро открыл бутылку и разлил по стаканам весь коньяк из бутылки . Залпом выпили мы свои стаканы, закусили коньяк дольками лимона и превосходными кусками семги. Стало действительно хорошо на душе – прав был наш капитан! Просто так уйти с парохода нам было нельзя! Я уже собрался открыть и вторую бутылку коньяка, но капитан быстро ее убрал со стола, сказав:
- «Вот сейчас вы, как настоящие моряки, можете спокойно и с чистой совестью идти по домам – еще успеете к своим женам под их теплый бок. А эту бутылочку я здесь один допью потихоньку».
С приходом в Мурманск, я вскоре получил замену, и ушел в учебный отпуск, чтобы сдать сессию и закончить 6-й курс ЛВИМУ, а затем выйти на диплом. Чтобы продлить себе время для учебы, я взял в отделе кадров еще и направление на курсы повышения квалификации, которые были при Макаровке с 20.01. по 31.03.1976 года. В результате, я полностью сдал все экзамены и вышел на дипломный проект.
На написание диплома нам официально давалось 4 месяца. Я вернулся в Мурманск и взялся за написание диплома. Защищался я на кафедре морского права по теме: «Пути повышения экономической эффективности работы пассажирского флота ММП». Это была действительно моя настоящая практическая работа, в результате которой многие мои выводы из дипломной работы были в дальнейшем использованы пассажирской службой ММП в своей практической деятельности. Защитил я свой дипломный проект у профессора и доктора юридических наук Владимира Федоровича Мешеры на «отлично». Он мне предрекал большое будущее, если я перейду работать в науку. Он долго уговаривал меня перейти работать к нему на кафедру, обещая мне всяческое содействие в подготовке будущей диссертации на присвоение звания «кандидат экономических наук». Несмотря на все его уговоры, я так и не согласился с его предложением, сказав ему, что вижу себя только на капитанском мостике. Осенью 1987 года, выполняя круизы на Балтике на теплоходе «Клавдия Еланская» я узнал, что Владимира Федоровича не стало. Умер он 4 сентября 1987 года, прожив 74 года.
Я написал телеграмму-некролог, которую послал на кафедру В ЛВИМУ, где он работал последние годы и где его хорошо знали многие моряки и коллеги по работе.
«В. Ф. Мешера прожил, хотя и трудную, но славную жизнь. Это был замечательный человек, который много десятилетий самоотверженно служил морскому флоту, нашему народу, социалистическому государству и советской науке.
Владимир Федорович родился 6 января 1913 г. в Ленинграде в семье рабочего-железнодорожника. В 1929 г. после окончания средней школы поступил в Ленинградский морской техникум. Трудовую деятельность начал в 1930 г. матросом на судах Северного морского пароходства. В 1931 г. был переведен на должность помощника капитана п/х «Декабрист», после окончания Архангельского морского техникума в 1932 г.— на должность помощника капитана ледокола «Ленин», а затем капитаном лихтера «Лесной». В 1936 г. по решению политотдела Балтийского морского пароходства направлен в Ленинградскую правовую школу, по окончании которой был назначен заместителем прокурора Северного бассейна. Высшее юридическое образование получил без отрыва от работы в транспортной прокуратуре. В 1939 г. Мешера В.Ф. был призван на военную службу и назначен заместителем военного прокурора Тихоокеанского бассейна. В 1942 г. был командирован в блокадный Ленинград и назначен заместителем военного прокурора Балтийского бассейна. В 1944 г. по решению Сталинградского обкома КПСС он был направлен в Высшую дипломатическую школу, после окончания которой, работал по морским делам в Договорно-правовом отделе МИД СССР и одновременно вел преподавательскую работу в вузах. Кандидатскую диссертацию защитил в 1947 г. в Высшей дипломатической школе, а докторскую диссертацию - в 1957 г. в Институте государства и права АН СССР. В 1948—1952 гг. Владимир Федорович заведовал кафедрой международного права Ленинградского государственного университета, а с 1952 по 1982 гг. — кафедрой экономики морского транспорта и морского права ЛВИМУ им. адм. С. О. Макарова. С 1982 г. и до последнего своего дня — он профессор той же кафедры. Владимир Федорович Мешера — автор нескольких десятков оригинальных и глубоких научных работ по проблемам международного и советского морского права широко известных не только в нашей стране, но и за рубежом. Он подготовил 18 кандидатов и 2 докторов юридических наук, которые продолжают развивать идеи, основанной им научной школы. Являясь одним из основоположников советской науки морского права, он написал ряд учебников и учебных пособий, по которым учились и учатся многие тысячи студентов и курсантов. Я рад, что жизнь меня свела с таким большим ученым и хорошим человеком. Светлая память о В.Ф. Мешере — прекрасном педагоге и видном ученом, сохранятся на долгие годы в моей памяти и многих его учеников».
В конце июня я сдал государственные экзамены в ЛВИМУ имени адмирала С.О.Макарова и получил диплом о высшем образовании, таким образом, выполнив обещание, которое когда-то дал своему отцу – иметь диплом о высшем образовании.
С моих плеч, после окончания Макаровки, спала тяжелая гора забот – поездки в училище на сессии. Дорога к капитанскому мостику намного сократилась. Ведь на пассажирских судах капитан обязательно должен был иметь высшее образование. Эта задача мною была успешно решена.
А впереди меня и мою семью ждал долгожданный заслуженный отпуск. Дело в том, что после нашей свадьбы, мы с Аленой каждый год в отпуск ездили обычно только в деревню, чтобы помочь родителям в заготовке сена и дров, а также повидаться с ними. Летом 1976 года мы впервые решили поехать отдыхать в Крым - в Евпаторию, куда нас пригласила моя двоюродная сестра Алла. Дело в том, что в Евпатории и в Саках (недалеко от Евпатории) жило, как насчитала мама, 25 наших родственников по маминой и папиной линии. Надо было мне когда-то познакомиться с ними, да и детям хотелось покупаться в Черном море и позагорать на юге.
Отпуск мы провели неплохо. Особенно мне понравился прием у тети Нади, где я познакомился со своими двоюродными братьями – Колей и Гришей. В Евпатории заходили в гости и к сестре Тамаре, которая жила недалеко от Аллы. Но, в целом, мне такой отдых у родственников, совсем не понравился, так как они были постоянно заняты своими постоянными отдыхающими клиентами, а до нас, им дела никакого практически не было. Заходил я еще и к папиной сестре – тете Ане. Но там, между тетей Аней и ее сыном Володей, – моим двоюродным братом, скандал был, и им тоже было не до меня. После этого я к родственникам больше никогда в гости не ездил. Мы ведь привыкли принимать гостей совсем по-другому – гостям и лучший стол, и лучшую постель, и все внимание! Я понимаю, что на юге «лето зиму кормит», но это не наша стезя…
После отпуска и почти 8-ми месячного «отдыха»: учебы, КПК, защиты диплома, сдачи госэкзаменов и отпуска, я, наконец-то, получил направление на работу. Но это был уже другой теплоход - пассажирское судно «Канин», на котором я проработал до марта 1979 года. Здесь, я через год работы, стал дублером капитана, а еще через год, в ноябре 1978 года, в свои 30 лет – капитаном пассажирского лайнера теплохода «Канин», который в 1977 году сменил на линии Умба – Кандалакша теплоход «Акоп Акопян». Еще два года в летнее время (1977 и 1978 гг.), я продолжал «осваивать» знакомую мне линию. Еще раз мне пришлось побывать на мысе Корабль, куда мы ходили на катере за аметистовыми «щётками». Тогда аметисты еще добывали на мысе «Корабль» полуострова Турий в Белом море. Это был государственный геологический памятник природы на территории Терского района Мурманской области, находившийся в 37 км от старинного села Умба. Варзуга. Мы высаживались на мыс «Корабль» с Толей Абгаряном, и привезли оттуда много аметистовых камней. Но, сегодня у меня остался, как память о походе на полуостров Турий, всего лишь один небольшой камушек с аметистовой «щеткой». Остальные аметисты мною были щедро раздарены друзьям и близким. Я знаю, что на сегодня, - это месторождение аметиста разграблено почти полностью.
В целом, мне пришлось проработать на линии Умба – Кандалакша четыре года - с 1974 по 1978 гг. Ниже, я еще не раз остановлюсь на различных наших приключениях, - с рыбалками, охотой, сбором грибов и ягод. Но самое интересное для меня было на новом судне, куда я пришел работать 18 августа 1976 года – это сложившаяся на теплоходе «Канин» психологическая обстановка, которой я никогда ранее не встречал на других судах. Здесь я прошел такую «практику «общения в экипаже», что она запомнилась мне на всю жизнь. Если капитан не умеет правильно управлять экипажем, то тогда на судне начинается такая «повседневная жизнь», о которой можно снимать или драматический триллер, или же настоящую комедию. Но, об это ниже…