Знакомые (а друзей у него не было, только сослуживцы и соседи – то есть те, с кем он здоровался при встрече и иногда перекидывался парой слов) с чьей-то легкой руки давно уже называли его анахоретом, и это прозвище прилипло к нему наглухо, с успехом заменив данное при рождении имя, и некоторые из знакомых даже и забыли, как зовут на самом деле этого одинокого нелюдимого мужчину, тихо живущего в стандартной пятиэтажке, а что там у него за квартира – никто не знал, потому что Анахорет никого из знакомых в свое жилище не пускал, да и сам ни к кому не ходил; впрочем, близко общаться с таким замкнутым неинтересным типом никто и не жаждал.
Однако массажистом он был от Бога, его сильные чуткие пальцы мяли и гладили так, что клиенты витали в облаках блаженства, прощали Анахорету его молчаливость и необщительность и записывались на сеансы еще и еще раз. Если бы он ушел из спортивного центра, при массажном салоне которого состоял, и занялся частной практикой, то, вероятно, зарабатывал бы больше, но его устраивало, что не нужно было самому искать клиентов, давать объявления, нанимать помещение и вообще проявлять какую-то активность. В спортивном центре клиентов было хоть отбавляй. В день он отрабатывал до восьми спин, поясниц и пар конечностей и, вымотавшись к концу рабочего дня, ехал домой и исчезал за железной дверью, оформленной под бук, куда никому, кроме него, не было хода.
Алёна пришла в центр инструктором по фитнесу. Она была из созвездия таких девушек, в присутствии которых мужчины четко делятся на тех, кто впадает в молчаливый ступор и превращается в чурбан с ошеломленными глазами, и тех, кто начинает производить сто слов в минуту и трансформируется в фонтан, выстреливающий струями искрометных шуток. Доброжелательность, общительность и отсутствие заносчивости снискали Алёне симпатии даже со стороны других женщин, работавших в спортцентре. Единственный человек, на которого, казалось, никак не действовала сила ее обаяния, был Анахорет. Когда Алёна это поняла, вслед за удивлением возникло задорное желание пробить тот невидимый скафандр, которым этот странный человек закрыл себя от окружающих.
Подруги, смеясь, предупредили о бесполезности этого начинания.
- Он же аутист! Больной на всю голову… Даже пытаться бессмысленно, только время терять. Брось. Зачем тебе это?!
Но азарт уже овладел Алёной. Борьба, преодоление препятствий, усилия ради победы доставляли ей удовольствие.
- Когда я вижу такого замороженного субъекта, так и хочется его разморозить. Я уже пять человек таких растормошила. Можно сказать, вернула в мир.
- Да у тебя целая коллекция! А ты не думала о том, надо ли им это – возвращаться?
- Конечно, надо! Они ведь от стеснительности замкнулись… И сами страдали.
- Не похоже, что Анахорет сильно страдает. Но если ты хочешь пополнить коллекцию – твое дело. Все равно у тебя с ним ничего не получится. Мы его знаем дольше, чем ты.
Скепсис подруг только подстегнул Алёну. Первым делом девушка записалась к Анахорету на массаж, стала попадаться ему на глаза и втягивать в беседы. Он, по своему обыкновению, отвечал кратко и на флирт не провоцировался. Тщетность Алёниных попыток доставляла ее подругам сладостное удовольствие, они даже прониклись симпатией к Анахорету и по-спортивному болели за него. Им хотелось, чтобы он устоял, и коллекция «растормошенных, размороженных» не получила его в свои ряды.
Целый месяц Алёна держала Анахорета под перекрестным огнем своих неотразимых для мужчин чар, но нелюдимый массажист был как будто закрыт невидимым стальным панцирем, от которого все ее чары отскакивали, даже не оставив следа. В конце концов, девушке надоела бесплодная трата сил, тем более, что жизнь вокруг нее крутилась и блистала сверкающими красками, она обозвала ненормального массажиста живым мертвецом и признала свое поражение. Подруги ликовали.
В один из субботних дней Анахорет обошел немногочисленные антикварные магазины города и вернулся домой, осторожно неся небольшой сверток; его обычно тусклые глаза удовлетворенно блестели. Заперев дверь, он подошел к книжному шкафу со стеклянными дверцами, вынул из свертка небольшую старинную фарфоровую статуэтку, изображавшую девушку в пышном платье, и поставил на полку, на которой уже стояло с десяток подобных безделушек – танцовщицы, пастушки, дамы в домино.
- Тебя зовут Алёна, - сказал он и нежно погладил фигурку, как бы промассажировал ее с ног до головы. Он оглядел остальных. – Алёна будет жить с нами, любите ее.
Когда-то Анахорета называли Толиком, и он был заводилой и сорванцом, душой дворовой компании таких же пацанов, которые, по закону детства, лазили куда не положено и однажды нашли в заросшем крапивой и лопухами пустыре патроны военных времен и не придумали ничего умнее, чем разжечь костер и бросать их туда, чтобы посмотреть, будут ли они взрываться. Патроны взрывались превосходно, одному из мальчиков выбило глаз, а Толик получил такую травму, которая поставила крест на его будущей мужской жизни, и эта травма изменила мальчика неузнаваемо. Он стал молчалив и нелюдим, а когда ложился спать, долго смотрел на полку, висевшую как раз напротив - на ней стояли две фарфоровые пастушки, немецкий трофей, привезенный дедушкой в сорок пятом из Саксонии. С этими пастушками, еле видными в сумерках, он вел немой разговор и называл их именами девочек, в которых был когда-то влюблен.
Став взрослым, Толя не расстался с пастушками, а наоборот – пополнил коллекцию еще несколькими фигурками, они появлялись в те моменты, когда его сердце изнывало по очередной красавице, и новая статуэтка получала соответствующее имя. С этими фарфоровыми девушками Толя беседовал по душам и осторожно целовал их хрупкие холодные тела, а настоящие, живые девушки так никогда и не узнавали, что их изящные маленькие двойники живут за стеклянными дверцами, на полке книжного шкафа в одинокой квартире Анахорета.