ВЕЗУНЧИК ЛЕЩ
Последнее время я отчего-то часто думаю о нем, о моем некогда сослуживце, старшем лейтенанте Вовке Лещеве. Впрочем, фамилию я изменил, потому как суть не в фамилии. В конечном счете те, кто знал его, и так поймут, что это он, тот самый наш Лещ, а кто с ним знаком не был, тому и фамилия ни о чем не скажет. Какая разница – Лещев ли он, Карасев либо Сигов? Интересен-то, как известно, не фамилией человек, не званием и не должностью, а судьбой своей. А вот судьба у Лещева как раз и была необычной.
Мы служили с ним в одном полку и, признаться, никогда не были ни друзьями, ни даже приятелями. Здоровались, правда, при встрече, случалось и сиживали за одним столом, резались ночами в преф, говорили о том, о сем и о самом разном, несли вместе дежурную службу. Бывало всякое, не было разве что той самой общности душ, взглядов или еще, черт его знает, чего, короче того, что делает людей друзьями.
Возможно, я и не старался найти эту общность. Наверное, тогда я завидовал ему. Дело в том, что Лещев, или просто Лещ, был везунчиком. Ему как-то очень уж везло. А я везунчиков всегда недолюбливал.
А везло ему, ну, во всем, начиная с внешности. Был он высок, строен, всегда опрятен и подтянут. Не случайно именно его еще в лейтенантскую пору заприметил комполка и тут же назначил в знаменную группу. «Красавец! – сказал он с ударением на последнем слоге. – Будешь у меня под знаменем ходить!»
То, что красив он был, тут уж ни отнять, ни прибавить. Черты лица – иконописно тонки, брови – густы и черны, и взгляд его был как-то особенно, по-южному, горяч, ясен и выразителен. Помнится, местные девицы просто заглядывались на него. И, как знать, может быть, какой-либо гарнизонной красавице и улыбнулось бы счастье, но, увы, судьба распорядилась иначе.
Жену Вова привез с Украины. И сразу же – везунчик, он и есть везунчик – получил квартиру, причем не какую-нибудь халупу, а с исправными печами, с целой электропроводкой, с застекленными окнами и даже с кухней.
– Повезло Лещу, – говорили мои друзья-приятели. – Мы-то во как корячились: ни тебе дров, ни сараев, ни печек. Под зиму все оборудовали, доставали, авралили. А ему и хату сразу на блюдечке с голубой каемочкой. Ай да Лещ! Служил Лещев хорошо. Я бы даже сказал, образцово. Как-то сразу, без натуги удалось ему взять успешный старт. И хотя никто его сверху из пап и дядь не опекал, не берег – службу-то он тянул едва ли не через день на ремень – но все или почти все удавалось ему как бы играючи. Был он лучшим командиром взвода, отличным строевиком и спортсменом, короче, отличником боевой и политической подготовки. И, естественно, что взвод у него вскоре стал одним из лучших в полку. Редко когда бывало, чтобы в праздничном приказе Леща не отметили. То благодарность, то грамота. Как это все ему удавалось? Не знаю... Может, по характеру был он, как писали в газете, военной косточки. Может, само провидение вело его к звездам и благоволило к нему.
Бывало, намерзнутся офицеры на полигонах, оглохнут от стрельбы, набегаются, накомандуются, наорутся за день так, что к вечеру усталость их с ног валит, а на Леща посмотришь – весел, бодр, анекдоты травит, подначками сыплет.
Перемены в Лещеве заметили не сразу, но заметили. Кто послужил, тот знает, что, как ни старайся, никуда от сотен глаз не скроешься. Видят тебя и с тылу, и в фас, и в профиль. Так вначале кто-то один, а потом и другие отметили, что веселости в Леще заметно поубыло. Стал он каким-то хмурым, вялым, неразговорчивым.
– В чем дело, Лещ? – спрашивали мы и раз, и другой, и третий.
– Да ни в чем, – отвечал он односложно и улыбался косо натянуто при этом.
Вскоре всё выяснилось. Оказывается, в жизни молодой четы Лещевых появилась, говоря языком высокомудрых книг о семье и браке, маленькая трещинка, грозящая перерасти в огромную пропасть.
Поговаривали: мол, не по вкусу молодице пришлась жизнь отдаленного гарнизона, потому что нет здесь горячо любимого ею театра юмора и сатиры и даже с заезжим актером не заведешь мимолетного романа. Однако все это разговоры, домыслы.
– Уезжает от меня подруга, – обронил как-то Лещ на одной из офицерских попоек, – к матери решила вернуться. Ну да ничего. «Не жалею, не зову, не плачу...» – запел было он.
– Да брось ты, Вова, – говорили мы, – все еще уладится, утрясется. Не грусти. Давай лучше отведем острый локоть.
Лещ пил поначалу немного. Как указывалось в ту, не столь отдаленную пору, изредка, лишь для тонуса и строго по выходным, а точнее, в неслужебное время, поднимал он разок-другой-третий стопку либо граненый стакан.
А жена его всерьез затеяла отъездные сборы. Доходили слухи, что живут Лещевы порознь, что женины чемоданы уже собраны, билеты куплены и осталось лишь исполнить: «Прощай, со всех вокзалов поезда уходят в дальние края-а...»
И, наверное, ушли бы те поезда, к счастью обоих, наверное, ушли бы. И уж, несомненно, сбросил бы со временем Лещ со своих плеч тоску-грустёбу и вновь обрел бы былую веселость и уверенность в себе. Благо, что детей у них к той поре еще не было. Но вмешался господин Случай, а может быть, это и не случай вовсе, а все та же судьба или просто запрограммированность Леща на сверхвезение. Как бы там ни было, но, хотите верьте, хотите нет, Лещ вдруг выиграл в обыкновенную тридцатикопеечную лотерею «Москвич».
– Нет, ну это ж надо! – удивлялись мы. – Не механическую бритву «Спутник», не холодильник «Бирюса», не турецкий ковер ручной работы и даже не мотоцикл «Урал» с коляской, а машину, черт возьми. Ну почему, почему так везет этому жердяю Лещу?
– И ведь что интересно? – говорил начфин полка. – Билет-то не хотел брать!
«На что он мне билет-то?» – это он мне говорил. Мм-да. Ну и Лещ!
Далее события развивались быстрее быстрого.
– Ну как, Вова, – спрашивали мы, – ты, надо полагать, еще не знаешь, что машину перед употреблением надо хорошенько протереть и помыть?
– Знаю-знаю, – улыбался Вова...
И вскоре началось протирание. Но длилось оно недолго. Служба-то зовет. К тому же скоро стало ясно, что жена Лещева уже никуда не уезжает, что чемоданы распакованы, а билеты возвращены в кассу.
– Эх, Вова, – говорили мы, – видно, не судьба покататься нам на голубом лимузине.
– Все будет в норме, – отвечал Лещ, – покатаемся.
Через некоторое время в наш дальний-предальний гарнизон прислали по железной дороге голубой – надо же! – последней модели «Москвич». И многие из нас успели на нем прокатиться. Лещ в ту пору был щедрым и широким человеком и охотно возил нас на всякого рода за гарнизонные прогулки.
А потом по настоянию, говорят, супруги машину продали, и в доме Леща появились дорогие вещи: ковер, стереомагнитофон, две кожаные куртки. Из его окна на полную катушку по выходным звучал «Битлз», десятки концертов которого Вова записал в городской студии звукозаписи. Между всем этим в квартире все чаще стали появляться крутые гражданские мальчики с коньячными и винными бутылками, число их росло и росло, и так выросло, что уже перестало помещаться в прежнем доме. За хорошую плату Лещ снял квартиру в микрорайоне.
Тем временем у Леща родился сын. Именно сын. Все то же неукротимое везение. И вновь начались обмывы и протиры.
А потом я уехал в командировку строить какую-то антенну для наблюдения за подводными лодками и там вдруг узнал, что Лещева – нашего Леща – нет в живых...
– Жена, видишь ли, – рассказывали мне, – все компании веселые искала, все развлечений ей хотелось. А Лещ, дурак, решил ее попугать. Взял да и пырнул себя в живот ножом. Слегка резанул-то. Попугать хотел. А вышло так, что загубил себя. Заражение пошло. Перитонит. Ну и помер...
Планета все так же вертится, и день сменяется днем. А Леща нет. И не будет. И кто в том виноват – поди-ка разберись. Забыть бы пора. Времени-то вон уж сколько прошло. Да и кто он мне в сущности – Лещ-то? Но вот ведь какая штука – не забывается.