На задворках Рая гниют цветы

На зад­ворках Рая гни­ют цве­ты, пах­нут при­тор­но и блес­тят стран­ной слизью. Ты смот­ришь на них, ды­шишь — и сжи­га­ешь лас­ко­вым бла­гос­ло­вен­ным пла­менем сол­нечным. Я — ад­ские ни­зы, что око­лачи­ва­ют­ся в са­мых по­зор­ных мес­тах; я от­личная шлю­ха, и я очень люб­лю при­ходить сю­да, на гряз­ные и опо­рочен­ные зад­ворки Све­та, и смот­реть, как твои чис­тые неж­ные нож­ки сту­па­ют в гряз­ную зем­лю и то­нут в гни­ли, и как твои гла­за, во­лосы, гу­бы — все твои чер­ты из­лу­ча­ют пла­мя свя­тое и жгут рай­ские пло­ды с ис­тёкшим сро­ком год­ности. Я люб­лю смот­реть как ты, не­вин­на и прек­расна, как Ма­дон­на, пог­ру­жа­ешь­ся в грязь. Цен­нее зре­лища нет.

      Я из­ви­ва­юсь змею алой и ядо­витой сверх ме­ры, гла­за рас­кры­ваю ши­ре, что­бы каж­дый твой шаг от­пе­чатать на сет­чатке, и ль­ну к пруть­ям ржа­вым, по­корё­жен­ным, но всё ещё креп­ким. Я ль­ну к пруть­ям, це­лую их и зо­ву те­бя ти­хо:

      — Блон­ди­ноч­ка!

      Ты сту­па­ешь ши­ре и ожес­то­чён­нее, паль­цы и крылья но­са под­ра­гива­ют от гне­ва, ды­шишь ты урыв­ка­ми. Те­бе чу­точ­ку страш­но, но про­тив­но прос­то не­имо­вер­но. На хрип­лый и из­ло­ман­ный го­лос па­дали не от­ве­ча­ешь и про­дол­жа­ешь взгля­дом жечь брак. Та­ким ве­щам в Раю не мес­то. Рай иде­ален во всех от­но­шени­ях. Здесь не уми­ра­ют и не гни­ют — здесь ан­ге­лами воз­рожда­ют­ся, цве­тами воз­раста­ют из зем­ли и тя­нут­ся к Бо­гу, к От­цу сво­ему свя­тому.

      — Глуп­цы! — кри­чу от­ча­ян­но и виз­гли­во, пы­та­ясь до­нес­ти до те­бя ис­тинные за­пове­ди. Зак­ры­ва­ешь гла­за, и те­бя опу­тыва­ет свя­щен­ный мрак. Ан­ге­лы не уме­ют злить­ся, ру­гать­ся — не уме­ют ис­пы­тывать от­ри­цатель­ные эмо­ции, по­это­му ты дро­жишь, ку­са­ешь гу­бы и мол­чишь. Сло­ва мол­вить пра­ва не име­ешь. Ан­ге­лы лишь тер­пят — не го­ворят.

      Про­дол­жа­ешь тор­жес­твен­но тра­ур­ное шес­твие, ца­рапа­ешь но­ги о тер­но­вые вет­ки и тер­пишь. Тер­пишь ста­ратель­но и усер­дно. Хо­чет­ся мне мол­вить те­бе: «Не тер­пи!» Да толь­ко с губ сле­та­ет вос­хи­щён­ный вздох. Как же прек­расна ты в сво­ём стра­дании бла­гом и сдер­жанном! Аж паль­цы дро­жат в пред­вку­шении.

      Про­ходишь ми­мо ре­шёт­ки, хло­па­ешь в ла­доши рит­мично и од­но­об­разно, рас­сы­пая ис­кря­щу­юся пыль. Мне чу­дит­ся, что это ос­танки тво­его ним­ба, рас­кро­шен­но­го пос­ле то­го, как я при­па­яла те­бя к се­бе, паль­ца­ми ис­сле­дуя и про­бира­ясь до ук­ромных угол­ков все­го — и ду­ши, и те­ла. Мне уже чу­дит­ся, что ты па­ла так же низ­ко, как и я.

      Ме­тал­ла паль­ца­ми не ка­са­ешь­ся. Улы­ба­ешь­ся отс­тра­нён­но и жжёшь гниль поч­ти без­жа­лос­тно. Толь­ко лишь гла­за пе­репол­ня­ют­ся пе­леной бо­ли, не­ведо­мой мне и мои брать­ям. Мы — гни­лые обо­лоч­ки внут­ри и об­во­рожи­тель­ные шлю­хи сна­ружи. Мы хо­тим те­бя, о, пре­лес­тней­шая де­ва. Мы хо­тим твою ду­шу. Мы же­ла­ем твоё те­ло.

      Мы же­ла­ем опо­рочить те­бя, о свя­тое сол­нце в об­ли­ке ан­гель­ском, че­лове­копо­доб­ном.

      Ме­тал­ла не ка­са­ешь­ся, по­тому что я его паль­ца­ми гла­дила, по­тому что я его це­лова­ла го­рячо и ядо­вито. Ме­тал­ла не ка­са­ешь­ся, о, сол­нце моё не­дос­тупное и го­рячее. Ты сто­ишь близ­ко нас­толь­ко, что я чувс­твую за­пах ко­жи тво­ей — бе­зуп­речной и бе­лос­нежной. Я тя­нусь паль­ца­ми, шеп­чу ре­чи от­кро­вен­ные и сме­лые, при­сущие толь­ко пад­шим су­щес­твам, кра­сивым по-дь­яволь­ски.

      Тя­нусь паль­ца­ми, ста­ра­ясь ух­ва­тить кло­чок оде­яния скром­но­го и тём­но­го. Ес­ли я его сор­ву, до­рогая моя Ма­дон­на мо­жет рас­те­рять своё тер­пе­ние.

      Ес­ли я его кос­нусь — я по­гиб­ну от жа­ра Божь­его.

      И паль­цы са­ми со­бой сжи­ма­ют­ся в ку­лаки, а гу­бы шеп­чут поч­ти ярос­тно:

      — Блон­ди­ноч­ка! До­берусь до те­бя, вот уви­дишь!

      Гу­бы шеп­чут ре­чи ли­хора­доч­ные и го­рячие, а внут­ри сер­дце ос­та­нав­ли­ва­ет­ся в ты­сяч­ный раз, что­бы вновь зас­ту­чать о рёб­ра, раз­го­няя кровь по омер­твев­ше­му те­лу. Я вды­хаю гни­лос­тный за­пах с упо­ени­ем, рас­пе­ваю прок­лятья звон­ко и за­дор­но.


      Па­да­ют ан­ге­лы.
      Кру­шат­ся ду­ши.
      И лишь ты ос­та­ешь­ся нед­вижна.

      О, моя до­рогая и цен­ней­шая Люсь­ена, как же я хо­чу зас­та­вить те­бя жить!


      За­вер­ша­ешь свой ход, и си­яние сок­ру­шён­но­го ним­ба из меч­та­ний мо­их сме­лых ис­че­за­ет. Ос­та­ют­ся тус­клые блёс­тки и ос­татки ис­порчен­ных цве­тов. Я тя­нусь ру­ками сквозь ре­шёт­ку и сгре­баю в горсть ле­пес­тки об­го­рев­шие, ссох­ши­еся. Я вды­хаю их за­пах с упо­ени­ем и бла­гого­вей­ным тре­петом по­тому, что он хра­нит твою час­ти­цу. Ес­ли при­нюхать­ся — учу­ешь по­лынь и дождь.

***


      На зад­ворках Рая гни­ют цве­ты, ис­то­чая за­пах омер­зи­тель­ный впе­ремеж­ку с за­пахом свя­тыни.

      На зад­ворках Рая дог­ни­ваю я, не имея во­ли раз­жать паль­цы оне­мев­шие и упол­зти от­сю­да в ок­ро­вав­ленные чер­то­ги.

      На зад­ворках Рая дог­ни­ва­ет моё пос­леднее че­лове­чес­кое чувс­тво.

      До­рогая Люсь­ена, за­пом­ни ме­ня гни­лой, а за­тем сож­ги тре­пет­но и неж­но, от­прав­ляя ме­ня в даль меч­ты и удо­воль­ствий.

      До­рогая Люсь­ена, при­кос­нись к те­лу мо­ему опо­рочен­но­му.