Сегодня, 13 сентября 2016 года, исполнилось 424 года со дня смерти великого фрацузского гуманиста и мыслителя Мишеля Монтеня.
Вспомним его с благодарностью.
Наш медиум, у которого появились некоторые проблемы с памятью, прочитал в сети ее научное определение и решил поговорить на эту тему со своим Учителем М. Монтенем.
"Память - это психическое свойство человека, способность к накоплению, (запоминанию) хранению и воспроизведению опыта и информации.
Память охватывает все впечатления об окружающем мире, которые возникают у человека. Память - это сложная структура нескольких функций или процессов, обеспечивающих фиксацию прошлого опыта человека. Три указанные функции являются основными для памяти".
М. – Уважаемый Учитель, поговорим об этом загадочном свойстве нашей психики, поскольку с годами я имею все больше причин не доверять своей памяти. Она стала частенько меня подводить, хотя раньше я не мог на нее пожаловаться. Вы писали: «Поразительные и бесценные услуги оказывает нам память, и без нее наш ум почти бессилен». У Вас, вероятно, не возникало с ней проблем?
М. М. – Нет человека, которому пристало бы меньше моего затевать разговоры о памяти. Ведь я не нахожу в себе ни малейших следов ее и не думаю, чтобы во всем мире существовала другая память столь же чудовищно немощная. Все остальные мои способности незначительны и вполне заурядны. Но в отношении этой я представляю собой нечто совсем исключительное и редкостное и потому заслуживаю, пожалуй, известности и громкого имени.
М. – В это трудно поверить, читая Ваши блестящие произведения, щедро украшенные цитатами и разнообразными историями.
М. М. – Кто пожелал бы узнать, откуда взяты стихи и примеры, которые я нагромоздил здесь целыми ворохами, тот привел бы меня в немалое замешательство, так как я не смог бы ответить ему. А между тем я собирал подаяние лишь у дверей хорошо известных и знаменитых, не довольствуясь тем, чтобы оно было щедрым, но стремясь к тому, чтобы оно исходило от руки неоскудевающей и почтенной, ибо мудрость тут сочетается с авторитетностью.
М. – Но Ваша эрудиция бесспорна, и нет смысла это отрицать.
М. М. – Наша ученость – так, по крайней мере, считаю я – состоит только в том, что мы знаем в это мгновенье. Я продвигаюсь вперед, выхватывая из той или другой книги понравившиеся мне изречения, не для того, чтобы сохранить их в себе, ибо нет у меня для этого кладовых, но чтобы перенести их в это хранилище, где, говоря по правде, они не больше принадлежат мне, чем на своих прежних местах.
Память есть склад и вместилище знаний, и, поскольку она у меня крайне слаба, я не имею никакого права сетовать на то, что решительно ничего, можно сказать, не знаю.
Я листаю книги, но вовсе не изучаю их; если что и остается в моей голове, то я больше уже не помню, что это чужое; и единственная польза, извлекаемая моим умом из таких занятий, это мысли и рассуждения, которые он при этом впитывает. Что же касается автора, места, слов и всего прочего, то все это я сразу же забываю.
М. – Но Вы помните главное – мысли. И Ваши собственные создания, наверное, остаются в памяти?
М. М. – Я достиг такого совершенства в искусстве забывать все на свете, что даже собственные писания и сочинения забываю не хуже, чем все остальное; мне постоянно цитируют меня самого, а я этого не замечаю.
И нет ничего удивительного, что моя книга разделяет судьбу всех других прочитанных мною книг и что в моей памяти с одинаковой легкостью изглаживается как то, что написано мной, так и то, что мною прочитано, как то, что мной дано, так и то, что получено мной.
М. – Ваша забывчивость касается только текстов или проявляется также в быту?
М. М. – Мне случалось не раз и не два забывать пароль, за три часа до того данный мною самим или полученный от кого-либо другого; случалось забывать и о том, куда я спрятал свой кошелек.
М. – Как я Вас понимаю! Но, возможно, это просто рассеянность.
М. М. – Моя библиотека, которая среди деревенских библиотек может считаться одной из лучших, расположена в дальнем конце моего дома. Когда мне приходит в голову навести в ней какую-нибудь справку или сделать выписку, то, опасаясь, как бы, пересекая двор, я не забыл того, за чем отправился, я бываю вынужден сообщить о своих намерениях кому-нибудь из домашних. И если мне суждено еще пожить на свете, то я отнюдь не уверен, что не забуду своего имени, как это случалось с другими.
М. – Боюсь, и я тоже двигаюсь в эту сторону. Как все время приговаривал один из героев нашего известного писателя Ю. Полякова, «куда катимся?» Но все же будем надеяться, что до этого не дойдет.
Однако ведь Вы были мэром города Бордо в течение двух сроков, исполняли серьезные государственные поручения. Как же это возможно с полным отсутствием памяти?
М. М. – Я не сумел бы выполнить ни одного поручения, не располагая записной дощечкой. И если мне требуется произнести сколько-нибудь значительную и длинную речь, я вынужден прибегать к убогой и жалкой необходимости выучивать наизусть, слово за словом, все, что я должен сказать; в противном случае я не смогу держаться подобающим образом и не буду обладать должной уверенностью в себе, испытывая все время страх, как бы моя слабая память не подвела меня. Но этот способ для меня нисколько не легче; три стиха я учу три часа, и затем, когда имеешь дело с собственным сочинением, то свойственная автору свобода, с какой можешь делать перестановки, заменять те или иные слова, вносить новое в содержание, приводят к тому, что вещи этого рода укладываются в памяти хуже. И чем большим недоверием я к ней проникаюсь, тем больше она мне изменяет; она служит мне гораздо лучше, когда я о ней вовсе не думаю.
М. – Может быть, действительно, нашей памяти следует больше доверять?
М. М. – Нужно, чтобы я увещевал ее без нажима, ибо, когда я на нее наседаю, она начинает сдавать, а если уж она начала спотыкаться, то чем больше я понукаю ее, тем больше она хромает и путается; она служит мне в свой час, а не в тот, когда нужна мне.
М. – Это действительно трудная ситуация: теряешь уверенность в себе, а окружающие начинают сомневаться в твоих умственных способностях.
М. М. – Люди не видят различия между памятью и способностью мыслить, и это значительно ухудшает мое положение. Но они несправедливы ко мне, ибо на опыте установлено, что превосходная память весьма часто уживается с сомнительными умственными способностями.
М. – Конечно, Ваш соотечественник Люк де Клапье Вовенарг писал: «Глупец, у которого большая память, исполнен мыслей и фактов, но он не умеет делать выводов, - а за этим все и дело».
М. М. – Они несправедливы еще и в другом отношении: ничто не удается мне так хорошо, как быть верным другом, а между тем, на моем наречии неблагодарность обозначается тем же словом, которым именуют также мою болезнь. О силе моей привязанности судят по моей памяти; природный недостаток перерастает, таким образом, в нравственный. Я, и в самом деле, могу легко позабыть то-то и то-то, но сознательно пренебречь поручением, данным мне моим другом, – нет, такого со мной не бывает. Пусть они удовольствуются моею бедой и не превращают ее в своего рода коварство, которому так враждебна моя натура.
М. – Но, как говорят, нет худа без добра – в этом диалектика жизни. Наверное, все не так уж безнадежно, и со слабеющей памятью можно жить неплохо?
М. М. – Кое в чем я все же вижу для себя утешение. Во-первых, в этом своем недостатке я нахожу существенную опору, борясь с другим, еще худшим, который легко мог бы развиться во мне, а именно с честолюбием, ибо последнее является непосильным бременем для того, кто устранился от жизни большого света.
М. – Это верно. Ведь Вы отказались от придворной жизни и предпочли уединение.
М. М. – Далее, как подсказывают многочисленные примеры подобного рода из жизни природы, она щедро укрепила во мне другие способности в той же мере, в какой обездолила в отношении вышеназванной. В самом деле, ведь я мог бы усыпить и обессилить мой ум и мою проницательность, идя проторенными путями, как это делает целый мир, не упражняя и не совершенствуя своих собственных сил, если бы, облагодетельствованный хорошею памятью, имел всегда перед собою чужие мнения и измышления чужого ума.
М. – Наконец-то Вы признали, что природа наградила Вас блестящим умом и редкой интеллектуальной независимостью.
М. М. – Кроме того, я немногословен в беседе, ибо память располагает более вместительной кладовой, чем вымысел. Наконец, если бы память была у меня хорошая, я оглушал бы своей болтовнею друзей, так как припоминаемые мною предметы пробуждали бы заложенную во мне способность, худо ли хорошо ли, владеть и распоряжаться ими, поощряя, тем самым, и воспламеняя мои разглагольствования. А это – сущее бедствие.
Я испытал его лично на деле, в общении с иными из числа моих близких друзей; по мере того, как память воскрешает перед ними события или вещи со всеми подробностями и во всей их наглядности, они до такой степени замедляют ход своего рассказа, настолько загромождают его никому не нужными мелочами, что, если рассказ сам по себе хорош, они обязательно убьют его прелесть, если же плох, то вам только и остается, что проклинать либо выпавшее на их долю счастье, то есть хорошую память, либо, напротив, несчастье, то есть неумение мыслить.
Особенно опасны тут старики, которые сохраняют память о былых делах, но не помнят о том, что уже много раз повторяли свои повествования.
М. – Да, я думаю, это испытание терпения знакомо многим, ибо подобных собеседников встречаешь на каждом шагу.
М. М. – Во-вторых, я нахожу для себя утешение также и в том, что моя скверная память хранит в себе меньше воспоминаний об испытанных мною обидах.
М. – А вот это уже действительно облегчает жизнь. Наверное, каждому хотелось бы многое забыть, да не каждый может.
М. М. – Далее: местности, где я уже побывал прежде, или прочитанные ранее книги всегда радуют меня свежестью новизны.
М. – Да, это происходит и со мной: читаешь с удовольствием какую-то книгу и только в конце понимаешь, что читал ее раньше. Более того, свои тексты через некоторое время читаешь как чужие и незнакомые. Иногда даже с удовольствием.
М. М. – Не без основания говорят, что кто не очень-то полагается на свою память, тому нелегко складно лгать. Здесь, во всяком случае, я веду речь лишь о тех, которые говорят одно, а про себя знают другое.
М. – Видимо, на это людей толкают определенные обстоятельства.
М. М. – Но раз обстоятельства, которым они готовы подчинить душу и совесть, подвержены бесчисленным изменениям, то и им приходится бесконечно разнообразить свои слова. А это приводит к тому, что ту же самую вещь они принуждены называть то серой, то желтой, и перед одним из своих собеседников утверждать одно, а перед другим – совершенно другое.
Если те при случае сопоставят столь несходные между собой суждения, то во что превращается великолепное искусство этих говорунов? А, кроме того, и они сами, забывая об осторожности, изобличают себя во лжи, ибо какая же память способна вместить такое количество вымышленных, несхожих друг с другом образов одного и того же предмета?
Я частенько наблюдал подобные промахи, и, что всего забавнее, они приключались именно с теми, кто, можно сказать, сделал своею профессией строить свою речь так, чтобы она помогала в делах, а также была бы приятна влиятельным лицам, к которым обращена.
М. – Но я уверен, что Вы не уподобились бы этим людям, даже обладая великолепной памятью.
М. М. – И, действительно, лживость – гнуснейший порок. Только слово делает нас людьми, только слово дает нам возможность общаться между собой. И если бы мы сознавали всю мерзость и тяжесть упомянутого порока, то карали бы его сожжением на костре с большим основанием, чем иное преступление.
М. – Конечно, общаться с отъявленными лжецами противно и опасно, но я не стал бы судить людей, прибегающих иногда ко лжи, столь сурово, а то у Вашего короля не осталось бы подданных. Ведь не всегда и не всем можно сказать правду. А бывает «ложь во спасение».
Как остроумно заметил великолепный Марк Твен, «Правда – самое ценное из того, что у нас есть; будем же расходовать ее бережно».
А величайший ученый ХХ века А. Эйнштейн заметил: «Все люди лгут, но это не страшно, никто друг друга не слушает».
И не могу не привести еще одну шутку некоего умного человека:
«Попробуйте один день говорить правду, и уже к вечеру вы будете
безработный, бессемейный, одинокий, всеми проклятый и покинутый инвалид,
лежащий в реанимации травматологии!!!» А, как известно, «в каждой шутке есть доля шутки».
Завершая нашу беседу, хочу заметить, что чаще мы помним то, что когда-то нас удивило, даже поразило, или очень обрадовало, или наоборот, огорчило, то есть слова и события, эмоционально окрашенные. Повседневные дела и мелочи чаще вылетают из памяти, хотя именно их нам следует не забывать. Как точно сформулировал Остин О. МАЛЛИ:
"Память – это безумная баба, которая собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает".