АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Лондон. Смитфилд.
(Слышны сигналы боевой тревоги. Мэтью Гофф и соратники убиты. Входит Джек Кейд с повстанцами.)
КЕЙД:
Настала очередь разрушить нам Савой,
И дать судам, не знавшим правды, бой.
ДИК:
Дадим мы, ваша светлость, бой суду!
КЕЙД:
За «вашу светлость» в лорды возведу.
ДИК:
Когда б закон из ваших уст рождался,
Народ бы справедливости дождался.
ХОЛЛАНД (в сторону):
Какие б жёсткие законы были! –
Законодателю копьём щеку пронзили.
СМИТ (в сторону):
И провонять закон уже успел:
Несвежий сыр законодатель ел.
КЕЙД:
Как говорите, так и поступлю:
Закону я теперь не уступлю!
Бумаги и законы все сжигайте!
Мои уста парламентом считайте.
ХОЛЛАНД (в сторону):
Пока законодателю не выбьют зубы,
Законы нас кусать, похоже, будут.
КЕЙД:
Мы победили. Более не ропщем.
Отныне всё на свете будет общим!
(Входит гонец.)
ГОНЕЦ:
Милорд, у нас богатая добыча!
Лорд Сей, кто из страны доходы вычел,
И продавал французам города,
Доставлен на судилище сюда.
(Входят Джордж Бевис, лорд Сей.)
КЕЙД:
За множество безнравственных проказ
Его мы обезглавим десять раз.
Вы, Сей, – не лорд, а чопорный лордишка.
У вас сложились скверные делишки.
Мой королевский суд неумолим:
Мечом и правдою сегодня вас казним.
Уже изменником тогда вы, сударь, стали,
Когда Нормандию дофину даровали.
Свидетель весь народ и Мортимер:
Не обойтись стране без крайних мер.
Сегодня я – английская метёлка,
Хлам залежалый выметаю с полки.
Ты школы повсеместно учредил,
И молодежь ученьем развратил.
Писанье? – Да!
А книги были редки.
Не знали книг ни мы, ни наши предки.
Ты фабрику бумажную открыл,
Станок печатный в Англии внедрил.
Такие вот в стране теперь напасти,
И это всё во вред стране и власти.
И наговором то совсем не будет,
Что вкруг тебя снуют такие люди,
В словах которых много тёмной силы,
Что уху христианскому немило.
Ты судей мировых назначил так,
Что виноват всегда бывал простак.
Сажали без разбора всех в тюрьму,
Коль не повесят, с голоду помрут.
А смели их за то лишь обвинять,
Что не могли несчастные читать.
Достоин более на свете жить любой,
Кто дорожит не книгой, а собой.
Ты на коне попоной крытым скачешь?
СЕЙ:
А разве можно на коне иначе?
КЕЙД:
Ты удостоил лошадь покрывалом,
А люд простой довольствуется малым:
Достойнее тебя на свете люди,
А их не по уму – по тряпкам судят.
ДИК:
В рубахе я и к ней привык.
Иначе как? – Ведь я – мясник.
СЕЙ:
Послушайте меня, вы, люди Кента…
ДИК:
Мы очень ждали этого момента.
СЕЙ:
Я 'bona terra, mala gens' скажу вам ныне.
КЕЙД:
Чур-чур его! Лопочет по-латыни.
СЕЙ:
Я вам скажу, а вы же поступите,
Как сами, соплеменники, хотите.
Когда-то Цезарь сам живописал,
Как Кент его собой очаровал
Учёностью и дивною природой,
Богатым и талантливым народом.
А здесь такая требуется малость:
На пенни - благодушие и жалость.
Не продавал Нормандию и Мэн,
За них бы жизнь свою отдал в обмен.
Ни злату верил на судах – слезам,
И попусту народ не истязал.
А подати взимал отчизны ради,
Не думая о собственной награде.
Я на учёных денег не жалел,
И право короля на то имел:
В невежество заманивает бес,
А знанья – поднимают до небес.
Коль дьявол зельем вас не опоил,
Меня казнить у вас не хватит сил.
Я с государями в далёких-далеках
Вас защищал на разных языках.
КЕЙД:
Кого на поле брани защитил?
И на удар-то вряд ли хватит сил.
СЕЙ:
У сильных мира руки длинны, цепки,
И, как у спрута, их объятья крепки.
Пусть недруга в глаза я не видал,
Но силой воли насмерть поражал.
ДЖОРДЖ:
Какая умная башка!
Он убивал исподтишка.
СЕЙ:
Я – бледен: ведь за вас всегда болел.
КЕЙД:
А ну-ка врежь ему, чтоб сразу покраснел.
СЕЙ:
О бедных думал ночи напролёт,
Не допивал, не доедал и вот:
В конец болезни тело одолели,
Хожу, дышу и выживаю еле.
КЕЙД:
Теперь мы скрасим все твои досуги,
А топором изгоним всякие недуги.
ДИК:
Ты весь дрожишь, себя лишая сил.
СЕЙ:
Не страх, а паралич меня разбил.
КЕЙД:
Он будто бы кивает головой:
«Последнее решение за мной!»
Посмотрим, как пустая головешка,
Болтаться будет на ближайшей вешке.
Довольно разговоров! Уведите!
И, не теряя времени, казните!
СЕЙ:
И что же, мне скажите, я нарушил?
Богатством, честью испоганил душу?
Набил в подвалах златом сундуки?
Носил отличные от прочих сюртуки?
Кого-то ранил, или же убил?
За что же суд на смерть приговорил?
Нет крови на руках, на сердце – пятен,
Убьёте лишь за то, что неприятен?
Позвольте же, позвольте только жить,
Я бескорыстно буду Англии служить,
КЕЙД (в сторону):
Он сердце мне раскаяньем тревожит,
Умрёт за то, что тронуть душу может.
Ведите прочь! Язык его коварен,
Он не от господа – от адовых пекарен.
И осудить успел, и всё сказать я,
Рубите голову ему и Джеймсу – зятю.
Когда вы это всё осуществите,
То на шестах их бошки принесите.
ВСЕ:
Запомним вашу волю и исполним.
СЕЙ:
Пред господом себя теперь явите,
Не за меня, а за себя просите,
Убив меня, свои убьёте души.
Покаетесь, но Бог не будет слушать.
КЕЙД:
Час мщения, по-моему, настал.
Исполните же то, что приказал.
(Лорда Сея уводят.)
Любой из пэров головы лишится,
Кто на мои расходы поскупится.
Девиц, которых выдать не успели,
Все побывать должны в моей постели.
За жёнами не следует следить,
Велю гулять замужним и кутить.
ДИК:
А не пора ль в Чипсайд нагрянуть нам,
И получить там по своим счетам?
КЕЙД:
Пора.
ВСЕ:
Ура!
(Возвращаются мятежники с головами казнённых.)
КЕЙД:
Да, зрелище: прекрасней не бывает.
Пусть милые друг друга лобызают.
Теперь же – разведите перед гробом,
Иначе сговорятся о недобром:
Нашепчут Англии чуму или беду,
Иль снова нас французы обкрадут.
До ночи грабежи повремените,
Пока же с головами обойдите
По улицам, где празднует народ,
И он предателей казнённых проклянёт.
Пусть головы целуются по трассе,
И этим праздник наш весёлый красят.
(Уходят.)