Серёгу с его страданиями отверженного и униженного поместили в новую среду. Каморка полтора на два с откидным лежаком, столиком и окном зарешеченным.
Казармой хлорированной и мочой попахивает всё это в стареньком железнодорожном вагоне, ужасно скрипучем. Вагончик вроде поначалу неподвижен, а потом как лязгнет, можно с лежака слететь. Аттракцион!
Недавние события до того омерзительны! Душит обида, страх, острая жалость к себе. Если об этом думать, накатывают рыдания. А слёз даже перед собой стыдно. Пусть бы лучше эмоции как-нибудь в злобу перешли что ли. Не получается. Нет злобы.
Глубоко по-детски прерывисто вздохнув, пробовал отвлечься убийством комаров. Непонятно как наплодились, сволочи, в пахучем малюсеньком пространстве. Сумерки мешают, надо изловчиться, и на слух. Делать всё равно нечего. Спать мессершмиты эти не дадут, да и тряска к тому же, маята одна.
Тем временем вагон, покрякивая, размеренно застучал. Нетрудно догадаться - поехали наконец.
Хрустит ключ в замке и дверь открывается. На пороге теперешний Серёгин тюремщик – старшина.
Спрашивает с долгим заиканием:
- В-В-водку п-п-пил?
Что же это?! Ещё одно, новое теперь обвинение!? Как это он мог пить, когда всё время на виду? Сергей отвечает со злостью, почти криком:
- Нет!
Старшина кивает, но как будто удивляется и медленно снова долго спрашивает:
- Н-н-ни-и-и-когда?
Ну, что значит никогда? Не мусульманин, случалось. Сергей завозился, подбирая, как про это получше сказать, но увидел жест – «следуй за мной». Прошли в соседнее купе. Служебное. Здесь шире, светлее. Две нижние полки, посреди на столике бутылка водки, стаканы, хлеб, вяленая лосятина, огурцы.
Старшина показал Сергею место напротив себя и наполнил два стакана на треть. Кивком теперь приглашает выпить и пьёт сам. Сергей не шевелится. Он с удивлением взирает на этакий странный поворот. Посидели некоторое время, молча, почти недвижно. Старшина внимательно разглядывал сидящего перед ним сыночка.
Вероятно он сам 27 лет назад, с такой же, как и у Сергея теперь, пустой головёнкой на тонкой шейке, был выпихнут в жестокое военное пространство. В необходимость решать самому за себя. Ничего из случившегося с ним тогда, в 41 году он совсем не помнил, как не старался. В подсознании только отзвуки эмоций. Возможно это ужас, растерянность, глухота от грохота и вообще невменяемость. У каждого свой путь.
Сергей на старшину поглядывал исподтишка. Что за человек, и зачем пригласил на выпивку? Подослали, чтобы выведать что-то? Заика он – всё время молчит и глаза умные, как у собаки. Разговорчивые люди смотрят больше в себя. Надо соображать, когда говоришь. Молчаливые – они внимательнее к окружающему и выглядят умными. Еда вкусно пахнет. Может пожевать?
Старшина порозовел и заговорил, совсем не заикаясь:
- Дело твоё, но советую водки отхлебнуть, снимешь напряжение. Я, видишь ли, в одиночку не выпиваю, а у меня день рождения.
Помолчал, подумал и добавил - казённый. Два их у меня. Один казённый, другой фактический. Не в этом дело. Не получилось сегодня отметить, хотя запасся. Повод есть, и не только этот. Есть такое, что тебя касается.
Старшина стал закусывать, но через некоторое время продолжил:
- Личное дело видел. Там пишут, что ты из 44 дома по Моховой улице призывался. Это, кажется, второй дом, если от Белинского идти?
- Нет, третий. Там церковь, дом 46 и наш.
- Ну да, церковь. Я думал, что храм по Белинского и числится.
- А вы что, там бывали?
- Да вот, оказывается, что очень даже бывал. С последствиями. А ты как, с мамой всё время жил? Она замуж не вышла? Где бабушка твоя, дедушка? Они же не очень старые должны быть.
- Бабушка умерла. Дедушку не видел никогда, а мама не замужем. Живёт у нас приходящий доцент. У него другая семья есть. Давно появился. Толку немного, больше неприятностей. Для меня.
- Лучше думай про сегодняшние неприятности. Не вник в твои обстоятельства, но чувствую, что мало хорошего. Раз под тебя, как под генерала, вагон отдельный подали, то, скорей всего, сроки процедурные горят. Утром, похоже, передадут дело вместе с тобой на зону до суда.
- Про отца своего что знаешь?
- Ничего. Знаю, что был солдатом и погиб.
- Не погиб. Жив я.
Слово не воробей. Оно вылетело и придавило смыслом . Оба долгого молчали под равномерный стук и скрипы. Наконец Сергей пошевелился из своего оцепенения и принялся жевать хлеб с мясом.
Занятие приободрило его и он, проглотив, спросил:
- Вы точно знаете, что мой отец?
- Ты хочешь спросить, чем докажешь? Пока юридических доказательств нет. Есть уверенность. Моя уверенность. История в двух словах не объясняется. Мне кажется теперь, что надо решить сначала, нужны ли нам эти юридические доказательства.
Я пытался до сегодня вернуть себе прежнее имя. Но вот оказывается, что есть ты и мама твоя. Это многое меняет. Не надо навредить. Будем думать.
Сергею захотелось понять, как такое могло произойти, и где старшина этот, отец, что ли, был все эти годы, почему сейчас вдруг объявился и много ещё чего. Он собирался спрашивать, но старшина неожиданно встал и сказал:
- Колпец. Пойдём, закрою тебя. Мне надо поспать хотя бы минут двадцать. Подъезжаем уже.
Он запер Сергея в арестантском боксе, растянулся на вагонной полке и немедленно отключился. События последних часов отразились усталостью и обострили головную боль.