Предыдущая глава
http://www.proza.ru/2014/12/11/713
3 Совпадения или знамения?
Знамений наших мы не видим,
нет уже пророка, и нет с нами,
кто знал бы, доколе э-т-о б-у-д-е-т.
Книга Хвалений, 73:9
Кофей в стакане – это ужасно!
Стас разглагольствует о каких-то новоявленных сортах растворимого кофе, который то ли надо, то ли не стоит покупать на этом «финском» рынке. Я слушаю в пол уха. Он ещё не может быстро ходить, да и спешить некуда.
Сбежав из госпиталя «в самоволку», мы проходим по дамбе и мосту мимо знаменитого Выборгского замка; его башня на фоне неба, насыщенного синей глубиной с редкими облаками, так славно смотрится с моста, что мы останавливаемся, облокачиваемся на узорную чугунную решётку ограждения, и любуемся водой, старинной крепостью в зелёном обрамлении. Словом, отдыхаем. Тут же у нас под ногами появляются попрошайки-синицы. Стас роется в карманах своего спортивного костюма в поисках крошек, да откуда им взяться?
Он всё время пытается меня разговорить. Увлекается и долго что-то рассказывает сам.
Речь у Станислава хорошо поставлена, как бывает у школьного учителя. Конечно, офицер – тоже учитель.
Но я чувствую фальшь: он думает, что если я работал с Сахаровым, то я интеллектуал с утончёнными аристократическими замашками сноба. Поэтому и сам мой новый друг хочет с-о-о-т-в-е-т-с-т-в-о-в-а-т-ь. Друг? Посмотрим!
Теперь Стас рассказывает явно выдуманную историю про свою бабушку:
- Она пила кофе из зёрен, который приобретала у знакомых евреев, получавших посылки из Америки. И готовила кофей по Джеку Лондону, разве что толкла зёрна в медной ступе, которая в те годы существовала на любой кухне. Бабушка всю жизнь строчила на швейной машинке, обшивая местную элиту; она принципиально никогда не работала на государственных предприятиях. Все тогда пили так называемый кофейный напиток. Ты помнишь эти пачки из серого картона?
Бабушке-аристократке самое время выйти на сцену.
Стас обращается ко мне, я поддакиваю:
- Как не помнить. Ячменный кофе с цикорием.
- Вот-вот. После училища…
Он продолжает что-то говорить.
Зачем он мне это рассказывает? Мне это надо знать?
Едва Стас заговорил о кофе, я вдруг вспомнил пятьдесят девятый, когда только что вернулся из Феодосии, был представлен Сахарову, согласился работать на Новой Земле, совершенно не представляя себе во что ввязываюсь.
Первая беда была только первой ласточкой.
Утром я тупо смотрел на то, что натворил: я налил кофе в стакан! Чёрт подери, ну не сноб же я, приходилось пить что угодно да из чего попало. Но утренний кофе в миниатюрных чашечках, этот ритуал был заведён Мариной, казалось бы, раз и навсегда. И я понял, отчего произошёл этот внутренний дискомфорт, этот сбой в моём душевном равновесии: я теряю Марину.
Глядя на стакан с кофе, я ещё не осознавал всей глубины её предательства. Ведь когда её отец, он же мой преподаватель, Василий Иванович Соломенко представлял меня какому-то Ковалёву, впоследствии оказавшемуся Сахаровым, от которого по прогнозу моего тестя непременно будет предложена путёвка на атомный полигон, я колебался, так как был наслышан о лучевой болезни, приводящей мужиков к самому страшному – импотенции, вот именно тогда Марина повела себя странно: она тоже знала о подобных последствиях, и, как любящая жена, должна бы отговаривать меня всеми силами; она же, наоборот, горячо убеждала меня, насколько это перспективно и для моей карьеры, и для будущего семьи; приводила примеры, что вон тот или тот из наших общих знакомых и с деньгами вернулся, и детей имеет.
Буквально на второй день после представления Сахарову и моего согласия работать на Новой Земле Марина вдруг заявила, что никуда не поедет, что в Киеве ей светит аспирантура, и что такого шанса она упустить не должна.
Я легкомысленно с нею согласился, а наутро налил кофе в стакан и всё понял. Нет, тогда ещё не всё. Тогда я лишь смутно забеспокоился. Но кофе в стакан…
На обратном пути Стас, словно угадав мои мысли, вдруг спрашивает:
- А когда ты познакомился с Сахаровым?
И мысли мои завертелись вихрем.
Почему я этот вопрос до сих пор ни разу не задал себе сам?
В самом деле – когда?
Тогда, когда меня ему представил мой тесть?
Или раньше?
Андрей Дмитриевич умел слушать, и его беседы с подчинёнными (особенно первая) были под стать допросам.
Короткий вопрос. Терпеливое выслушивание с подогреванием своего интереса к собеседнику киванием головы и междометиями.
Свою «команду» он подбирал самым тщательным образом, добивался личной преданности, но и в «случае чего» отстаивал подчинённых всеми силами.
Иногда для внушения доверия к себе он сам что-то рассказывал из своей жизни. Во время одного из таких откровений, когда я сказал, что малышом был в эвакуации в Сары-Агаче, он заметил:
- А ведь наш эшелон там останавливался. Помнится, на перроне в очереди за кипятком я взял на руки полюбившегося мне бутуза; не тебя ли?
Мне показалось, что я действительно вспомнил, как меня какой-то парень брал на руки.
Теперь моя мысль мечется: это от способности Андрея Дмитриевича внушать к себе привязанность вот такими приёмами, или всё так и было?
Тогда земной шарик для нас совсем тесен: сначала – Сахаров и перрон в Сары-Агаче, сейчас вот – Станислав, Киев и семья профессора Соломенка.
Простые совпадения, или Знамения? Если вспомнить всё, что с нами случилось на Новой Земле, то скорее второе.
Теперь я нахожу закономерности: в Сары-Агаче наши пути, Сахарова и мой, пересеклись не случайно, они вот так пересеклись для тысяч людей, заброшенных в Среднюю Азию войной. Сары-Агач – то самое место, с которого «пойдёшь направо – коня потеряешь, налево пойдёшь…» и так далее…
Мысли о Сахарове не оставляют меня все годы после его предательства. Я его должен ненавидеть? Или по-прежнему любить?
После всего пережитого вместе бросить меня в таком неведении! Он предал меня дважды: когда снял со своей руки браслет, и когда умер, оставив меня одного без объяснений и инструкций.
Как мне поступать дальше, как жить? Довольствоваться покровительством неизвестных сил и неведомых существ в лице одиозного «наблюдателя», роющегося в моём мозгу?
Будь я религиозным, решил бы, что в меня вселился Дьявол.
Стас. Он достаёт сигареты, я беру одну. Пытаюсь ответить на его вопрос. Тоже мне – любознательный.
- В пятьдесят девятом… или раньше… долгая история. Как-нибудь расскажу…
Продолжение http://proza.ru/2014/12/20/647